Москва-Синьцзин - Борис Акунин

наклоняла голову, а встречаясь с собственным сыном, не делала и этого. Сразу заговаривала о чем-нибудь существенном, будто и не расставались. Так было в детстве, даже когда она исчезала очень надолго.

— Здравствуй, Мэри. Я занят. Прерваться не могу.

Он ответил тоже по-русски, так у них повелось. На всем свете только с матерью Эдриан на этом языке и разговаривал.

Плотно прикрыл ладонью трубку.

— Китти, ты можешь сесть. Но без резких движений. Пигмент сохнет.

Девица села по-турецки лицом к стене, стала с интересом изучать пикантные картинки. Иногда хихикала.

— Ты с очередной любовницей, — как всегда безошибочно определила мать, хотя услышать сказанное никак не могла. — Дело важное. Приезжай немедленно.

— Во-первых, нет ничего важнее, чем быть с любовницей. А во-вторых, некоторые дела нельзя оставлять незаконченными. И это не то дело, о котором ты сейчас подумала. Я должен дозолотить молнию.

Несколько секунд мать молчала. Сдедуктирует или нет?

— Ты делаешь знакомой шлюхе татуировку. Хорошо. Как только закончишь — сразу ко мне.

Как же с ней скучно. Никогда не ошибается! То есть дедукция, конечно, была не бог весть какая сложная. Он сам сказал «дозолотить». Понятно, что татуировку — мать ведь знает про увлечение сына. Приличная жительница города Нью-Йорка татуировать себя не станет — только какая-нибудь гризетка. Элементарно, Уатсон.

— Буду через час… — вздохнул блондин. — Слушай, я тут вспоминаю историю моего рождения. Ты мне рассказывала про молнию, но без подробностей. Можешь еще раз, подетальней?

— Зачем тебе?

Эдриан сахарно улыбнулся, медовым голосом сказал:

— Когда ты хочешь у меня что-то узнать, я не спрашиваю тебя зачем. — Такая у него была повадка: чем резче смысл, тем мягче тон. — Ты хочешь, чтобы впредь спрашивал? Это сильно осложнит нашу коммуникацию.

— Fair enough[2], — признала мать. В разговоре с сыном она иногда соскальзывала на английский. Эдриан — никогда. Он любил аккуратность: по-русски так по-русски. — Хорошо, слушай.

Тронув девушку за плечо, чтоб снова легла, Эдриан прижал трубку к уху плечом, обмакнул иглу в золото.

— Если б я знала, что беременна, ты не появился бы на свет. Я не собиралась заводить ребенка, — обычным спокойным тоном начала Мэри. — Я возвращалась из России через Германию в июле четырнадцатого года. Граница с Францией закрылась, пришлось ехать через Швейцарию. Добиралась я туда на автомобиле — все поезда были заняты мобилизованными. На перевале в Альпах во время грозы прямо в машину попала молния. Шофера убило, я пролежала месяц без сознания. Потом очнулась, но организм долго не приходил в себя. Я спохватилась, что нет месячных, когда делать аборт было уже поздно.

Эдриан наморщил нос. Он был натурой утонченной, материнская привычка называть вещи своими именами его иногда эпатировала.

— Вот и вся история.

— А кто мой отец?

— Молния. Если б не она, ты бы на свет не появился.

И разъединилась.

А Эдриан как раз завершил свой шедевр. Дракон был совершенство — ни убавить, ни прибавить.

— Придется тебе неделю-другую не работать на спине, пока не заживет, — сказал он.

Взволнованная японскими картинками Китти приподнялась на локтях и коленях.

— Потренируемся?

— Не могу. Мне нужно к мамá.

За глаза он запросто мог Мэри так называть. В лицо это было бы невообразимо, только по имени.

Китти немного расстроилась, но не обиделась. Женщины на Эдриана Ларра никогда не обижались.

Арктика и Антарктика

Как же мы похожи и какие же мы разные, бог знает в который раз подумала Мэри, глядя на сына.

Они сидели друг напротив друга, оба светловолосые, тонкие, с прямыми спинами, с одинаково холодным выражением на непроницаемых лицах. Даже родинка на лбу такая же — наследственная мета Ларцевых.

Но Мэри знала про себя, что холодность ее — внешняя. Как ледяная арктическая шапка, а внизу, под корой, бурлит огонь. Всю жизнь, с детства она держала эту лаву под контролем, но иногда в молодые годы та, бывало, устраивала извержения. В Эдриане же, кажется, внутреннего пламени не было. Во всяком случае оно никогда себя не обнаруживало. Только блестящий лед, только белый снег.

Пугающая мы парочка, если поглядеть со стороны, думала Мэри. Арктика и Антарктика. Или два снеговика, только носы не из морковки.

Эдриан ошибался, полагая, что его мать не умеет шутить. Просто Мэри шутила лишь сама с собой, мысленно. Сын-то со своим английским воспитанием шутил беспрестанно, иногда это ее утомляло.

Вот и сейчас. Она заметила — не с материнской заботой, а как факт:

— У тебя круги под глазами. Такой образ жизни подорвет тебе здоровье.

А он в ответ с веселой улыбкой:

— Не шей ты мне, матушка, красный сарафан. Не изображай родительскую заботу. Переходи сразу к делу.

Сначала Мэри удивилась, что он назвал ее «матушка» — впервые. Потом догадалась: это какая-то фольклорная цитата.

Поразительно все-таки, что русский язык он знал лучше нее, хотя никогда не бывал в России. Невероятно способен к языкам. Вообще феноменально способный. Но столь же феноменально ленивый.

Имя было дано в честь деда. Судя по рассказам покойной матери, Адриан Ларцев был из редкой породы людей, которые в любой ситуации знают, как действовать. Казалось, он никогда не задумывается об этом — просто знает, и всё, говорила мать. Мэри же только и делала, что задумывалась. И иногда ошибалась.

Сын получился не таким, как она, и не таким, как дед. Адриан Ларцев действовал, не думая. Она сосредоточенно думает, потом действует. Эдриан же, кажется, вообще не думает и, не вынуждай обстоятельства, вовсе бы не действовал.

Другая мать винила бы себя — не так воспитала. Но Мэри знала: человек уже рождается на свет неким зверем, верней зверенышем — тигренком, цыпленком, жабенком, слоненком. Воспитание может лишь помочь ему стать хорошим тигром или менее противной жабой. Но основную работу подрастающее человеческое существо должно проделать само. Как в свое время проделала ее Мэри. Жизнь опасна и непредсказуема. Нужно быть сильным и самодостаточным. Это главное умение, и родительская заботливость ему только во вред.

Она не придумала себе эту теорию в самооправдание. Это истина. Да и какая из Мэри Ларр могла получиться мать и воспитательница? Мать должна быть полна любви, воспитательница — терпения. А того, кто не обладает этими дарами, нужно держать от детей подальше. Так Мэри и делала.

Мальчик родился недоношенный, слабый. Его выпаивали каким-то особенным искусственным молоком. Мать отсутствовала.

Шла большая война, и по контракту с британским правительством Мэри провела четыре года в Индии. Там действовало националистическое подполье, организованное агентами кайзера, происходили убийства