Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн

Мама меня всерьез не воспринимала, но соседка по даче, Людочка, которой дала читать, потому что она была красивой блондинкой, какой хотела бы стать и сама, говорила «Сам факт, что она довела сюжет до конца, важен сам по себе".

Наверно, в Штатах я бы поняла, что без странности письма мое место – придумывать сюжеты, а диалоги будет писать кто-то другой, но объяснить мне это было некому, и я настроилась стать писательницей. И здесь нельзя обойти исключительную роль Григория Горина.

О Григории Горине

Я была, по-видимому, хорошей пионеркой, читала «Пионерскую правду», журнал «Пионер». С «Пионерской правдой» было болезненное разочарование (и одно их первых открытий про непопулярность моей фамилии). Я была председателем совета отряда – наверно, это было где-то до шестого класса, потому что в седьмом я уже была председателем совета дружины.

Не знаю, чем выделялся мой отряд, наверно, просто выпал черед по разнарядке, но приехал из Пионерки их корреспондент, мало кому тогда известный молодой Александр Хмелик (запомнила фамилию, потому что сначала выискивала эту подпись, а потом узнавала в разных его ипостасях, вплоть до создателя киножурнала «Ералаш»), много чего расспрашивал, записывал фамилии. Довольно вскоре появилась и статья про дружных девочек, творивших какие-то благородные поступки, было много фамилий моих одноклассниц (школа тогда была исключительно женская), а про какой-то факт, однозначно связанный с моей незаменимой ролью, было отмечено безымянно: «председатель совета отряда».

С «Пионером» были другие пересечения. Уже в течение нескольких лет я время от времени читала веселые басни (чаще всего на политические темы), подписанные одним и тем же именем – Григорий Офштейн, ученик… класса… школы…, Литературная студия городского Дома пионеров.

Когда я перешла в 8-й класс (в той же, но уже совместной с мальчиками школе), возникла надежда, что мама разрешит мне самостоятельно ездить на метро и отодвигаться от нашей улицы. В первое же воскресенье я поехала до станции Кировская искать переулок Стопани, где был расположен заветный городской Дом пионеров.

Телефоном я еще не пользовалась, поэтому остается загадкой, как я сумела попасть вовремя на встречу с руководительницей литературной студии. Наверняка я заявила, что пишу рассказы и хочу писать лучше и больше. Вера Ивановна Кудряшова оставалась в моей жизни еще много лет, но только сейчас я понимаю важность ее доброжелательности и терпения, чтобы работать с такими самонадеянными и часть нетерпимыми к сомнению в их таланте подростками.

Как потом выяснилось, в войну Вера Ивановна работала в «Пионерке» (не уверена, но казалось, что возглавляла её), а до войны работала в этой же студии, которой покровительствовал Фраерман и в которую ходили школьниками такие будущие асы, как Юрий Трифонов и Сергей Баруздин. Взрослый Баруздин нередко навещал нас, ожидая свою дочь, которая танцевала в ансамбле Локтева. Понимание значимости руководства Баруздиным журнала «Дружба Народов» пришло позже, а тогда сердце замирало от одной мысли, что он ходил в походы с Фраерманом, который увлекал всю их братию в свою романтическую религию.

Вера Ивановна задала мне, по-видимому, стандартное домашнее задание, дав мне открытку с репродукцией известной картины Решетникова «Опять двойка», чтобы я написала рассказ по изображенному сюжету к следующему заседанию.

Кружок встречался утром в воскресенье и по вечерам в среду. Не уверена, что мама разрешала мне ездить одной по вечерам, но к следующему воскресенью я пришла с тетрадкой в руках с ожившими героями выразительной сцены на картине и дав всем им имена, вплоть до собачки, сочувствующей двоечнику.

Возможно, Вера Ивановна уже представила мне кружковцев на первой встрече, потому что на этой я уже узнала большеглазого Гришу Офштейна с глубоким шрамом на щеке, Аллу Тарасову, Наташу Рязанцеву, Лилю Кройтман. Кто-то читал свои стихи, остальные что-то комментировали, поражая меня разнообразием их замечаний. Вера Ивановна, смягчая горячие оценки, подвела итоги и дала знак мне читать. Я уже и не помню ни отдельных оценок, ни общего впечатления. Обсуждение прервала реплика Гриши, вызвавшая общий хохот и определившая наши с ним дальнейшие отношения:

– Мне бы еще и такую дикцию!

Смех был понятен. Я, разумеется, очень или даже слишком старалась выразительно читать (Бартовское «А мне еще и петь охота и за кружок по рисованию…» было про меня: я параллельно ходила в школьный кружок художественного слова), плюс Гришина впоследствии знаменитая на всю страну шепелявость. Однако обида, что он, из-за которого узнала про кружок и который был в моих глазах уже профессионалом, не возжелал обсуждать достоинства моего опуса, осталась надолго.

У них уже была сложившаяся компания, было (не знаю, верное ли) впечатление, что они как-то контактировали и домами, жили недалеко друг от друга «в городе» (Гриша, кажется, жил в районе Елоховской). Я постепенно тоже обросла какими-то друзьями «моего круга» и уровня достатка, а общение с Гришей, Наташей и Аллой дальше восхищения их действительно незаурядными талантами, что и определило их дальнейшую профессиональную жизнь, не пошло.

Наташа Рязанцева была старше на класс и поступила на сценарный факультет ВГИКа, став впоследствии, с ее чутким ощущением драмы, известным автором значимых фильмов. Аллу Тарасову (она оканчивала школу в тот же год, что и мы с Гришей) в виде исключения приняли в Литинститут, хотя уже вышло постановление принимать туда только при наличии трудового стажа Ее нежные и очень женские стихи печатались в сборниках «Дней поэзии» еще в школьные годы, но позже слышала, что она нашла свое место скорее как переводчик стихов с французского. Наверно, она поменяла фамилию (после замужества?), потому что в списках писателей сегодня я ее не нашла.

Со временем кружок как бы разделился на два лагеря с невидимыми границами. Сейчас у меня хватает самоиронии понять, что это было смешно, но в моем меня тоже рассматривали как некоего лидера. Мои кажущиеся теперь наивными рассказы для детей вызывали (и были рассчитаны на это) улыбки, а искристые Гришины фельетоны вызывали не только бурный, но умный смех, однако необъективные мои болельщики рассматривали нас как бойцов на одном поле (может, просто завидовали Грише, а я этого не понимала?).

Прямого антагонизма у нас с Гришей не было: помню, что вместе обсуждали, куда будем поступать после школы (оба «шли на медаль»). Я иногда ловила себя на мысли, не пора ли поближе познакомиться, а может и подружиться, но не могла преодолеть ужаленное самолюбие и, в отличие от моих «сторонников», четкое понимание многогранного нашего неравенства.

Руководствуясь тем же правилом сначала узнать жизнь, Гриша, следуя семейной традиции (его