Убийство в кукольном доме - Брюс Голдфарб

Джон Джейкоб Глесснер хотел, чтобы его дом спроектировал известный архитектор, такой как Генри Гобсон Ричардсон, который был создателем бостонской церкви Троицы, государственного приюта для умалишенных в Буффало и здания городского Совета Олбани[36]. Наряду с Луисом Салливаном и Фрэнком Ллойдом Райтом, Ричардсон был одним из ведущих архитекторов своего времени[37]. После Гарварда в 1860-е годы он отправился в Париж, чтобы учиться в знаменитой Высшей школе изящных искусств, и стал вторым американцем, посещавшим ее архитектурный факультет.

Ричардсон выработал собственный стиль, как и Айзек Скотт с его узнаваемыми отсылками к средневековой архитектуре. К типичным чертам построек Ричардсона относятся толстые стены, полукруглые каменные арки и купы приземистых колонн. Благодаря этим особенностям его манеру стали называть романским стилем Ричардсона.

Глесснер спросил архитектора:

— Говорят, вы занимаетесь только большими зданиями, учреждениями, а не частными резиденциями?

— Я могу спроектировать что угодно, от храма до курятника, — ответил Ричардсон, — именно так я и зарабатываю на жизнь[38].

Архитектор отправился в резиденцию Глесснеров на Вашингтон-стрит, чтобы прочувствовать атмосферу в семье. Вместе с хозяином они устроились в библиотеке и обсуждали, что нужно и чего хотят Глесснеры от своего фамильного дома. На каминной полке стояла маленькая фотография аббатства Абингдон в английском Оксфордшире.

— Вам это нравится? — спросил Ричардсон, показывая на фото.

— Да, — ответил Глесснер.

— Что ж, дайте мне фото, — сказал Ричардсон, — оно будет ключевой идеей вашего дома.

Позже, по дороге к месту строительства, Ричардсон некоторое время молча сидел в экипаже. Спустя несколько минут он выпалил:

— Хватит ли вам смелости построить дом, в котором не будет окон, выходящих на улицу?

— Да, — без колебаний ответил Глесснер, зная, что сможет разорвать чертежи, если они его не устроят.

Мужчины согласились обсудить проект дома во время ужина у Глесснеров на следующий вечер.

Фрэнсис набросала яркий портрет Ричардсона в своем дневнике: «Самый огромный мужчина, которого я видела». (Беспокоясь о том, как бы уместить свое грузное тело на изящной мебели Глесснеров, Ричардсон настаивал, что во время визита будет сидеть на банкетке.) «Он делает пробор посередине головы, — записала Фрэнсис в дневнике. — Он заикается и брызжет слюной, и очень тяжело дышит, и, если не учитывать его профессию, это не тот, кого бы я назвала интересным мужчиной»[39].

После ужина Ричардсон взял обрывок бумаги и начал делать набросок карандашом. Он нарисовал большую фигуру в форме буквы L, отметив, где будут выходы, и заполнил ее прямоугольниками, представлявшими комнаты. За считаные минуты он набросал первый этаж дома — практически такой, каким он в итоге и оказался.

«Он был самым многогранным, интересным, активным, способным и уверенным из художников, самым душевным и доброжелательным из друзей, — говорил о Ричардсоне Джон Джейкоб. — Его восхищали сложные задачи».

Проект дома Глесснеров авторства Ричардсона был серьезным отступлением от типичного стиля жилых домов того времени. И уж точно он не был похож ни на один дом на престижной Прейри-авеню. Вместо того чтобы обрамлять приветливый сад, северная и восточная внешние стены дома Глесснеров практически касались тротуара. Ряды выступающих гранитных блоков контрастных цветов подчеркивали горизонтальные линии дома. На уровне первого этажа было лишь несколько маленьких квадратных окон. Дом был обращен к прохожим широкими, плоскими и практически лишенными орнамента стенами.

В длинной стороне дома, выходившей на Восемнадцатую улицу, было несколько узких окон на первом этаже и вход для слуг, прикрытый полукруглой аркой. Парадный вход с Прейри-авеню был непритязательным, почти безыскусным: ни лестницы, ни веранды, лишь тяжелая дубовая дверь на уровне проезжей части. Стилизованные колонны поддерживали еще одну полукруглую арку, которая была даже меньше, чем над входом для прислуги[40].

Снаружи дом Глесснеров выглядел словно официальное учреждение, тюрьма или больница. Но вне поля зрения публики оставался большой внутренний двор, в котором располагался благоустроенный сад — городской оазис для одной семьи. За порогом парадной двери лестница шириной три с половиной метра вела в вестибюль, который был больше лобби иного отеля. В доме нашлось место и для гостиной площадью полторы тысячи квадратных метров — для приемов на сотню гостей, которые семья не раз устраивала.

Ричардсон разместил основные семейные комнаты с внутренней стороны дома, развернув их во двор. Через окна на южной стороне проникал теплый свет. Во многих комнатах было два входа (а иногда и больше), что позволяло прислуге незаметно перемещаться по дому. Коридор, проходивший вдоль северной стены, использовался преимущественно прислугой и защищал семью от уличного шума и резкого зимнего ветра Чикаго.

Реакции на новый дом Глесснеров были смешанными, если не сказать хуже. Фрэнсис Макбет прилежно записала мнения, которые она услышала о новом доме:

Как вы попадаете внутрь?

В нем нет вообще ничего красивого.

Он похож на старую тюрьму.

А мне нравится. Это самое странное из того, что я когда-либо видел.

Он выражает идею. Но мне не нравится эта идея.

Напоминает крепость.

Все поражены вашим странным домом.

Дом похож на хозяев — солидный и простой, но внутри совершенно не ощущается дух домашнего уюта.

Весьма богатый промышленник Джордж Пульман, выпускавший спальные вагоны и живший в одном из самых больших и роскошных домов на углу Прейри-авеню и Восемнадцатой улицы, вообще заявил: «Я не знаю, в чем я провинился, за что теперь эта штука смотрит на меня каждый раз, когда я выхожу за порог».

В газетной заметке от 10 июля 1886 года о доме Глесснеров говорилось так: «Прейри-авеню — улица людная и полная сплетен, и ее обитатели недовольны тем, что новенький дом не дает никакой возможности заглядывать в окна и наблюдать за тем, что происходит за его дверьми… А то, что этот дом растет, несмотря на неодобрение, просто ошеломляет соседей»[41].

Резиденция на Прейри-авеню стала последним законченным проектом Ричардсона. Спустя три недели после завершения чертежа архитектор умер от заболевания почек в возрасте 48 лет[42]. Помощники довели до конца все начатые им проекты, включая дом Глесснеров, а вознаграждение (85 тысяч долларов) отдали его вдове.

«Дом отвечает [всем возложенным на него требованиям], — писал впоследствии Глесснер. — Он подходит для практически любого сборища… В нем легко и удобно принимать множество людей… Сотни человек побывали на музыкальных представлениях и театрализованных чтениях,