Особые отношения - Дуглас Кеннеди

— «Кроникл» всегда так принимает своих зарубежных корреспондентов? — спросила я.

— Шутишь? — ответил Тони. — Просто управляющий — мой давний приятель. Мы с ним очень подружились в Токио, он там работал в «Интерконтинентале». Теперь, если я бываю в городе, он всегда рад меня принять.

— Уф, прямо от сердца отлегло, — с облегчением вздохнула я.

— Почему?

— Потому что ты не нарушил одного из главных правил журналиста — никогда ни за что не платить.

Он засмеялся и потащил меня в постель. Потом плеснул шампанского в бокал.

— Не буду пить, — запротестовала я. — Не могу, я на антибиотиках.

— Давно?

— Со вчерашнего дня, ходила к врачу с фарингитом, он прописал.

— У тебя фарингит?

Я широко открыла рот:

— Давай загляни.

— Нет уж, спасибо, — сказал он. — Так вот почему ты не пила в самолете?

— Выпивка и антибиотики не сочетаются.

— Сказала бы раньше.

— Зачем? Подумаешь, горло болит.

— Э, да ты крутая!

— Да, я такая, а ты не знал?

— Должен сказать, я в некоторой растерянности. С кем же прикажешь мне пить все это время?

Вопрос был риторическим, ибо на протяжении наших трех дней в Лондоне у Тони всегда было с кем выпить. Каждый вечер мы встречались с кем-то из его знакомых или коллег-журналистов. Все его друзья-приятели, без исключения, пришлись мне по душе. Кейт Медфорд — давнишняя коллега из «Кроникл», которая теперь вела большой вечерний обзор новостей на Радио Би-би-си, — устроила для нас обед. Они с мужем, онкологом Роджером, принимали нас у себя дома, в зеленом предместье Чизвик. В другой раз мы провели великолепный вечер с морем выпивки (для Тони, во всяком случае) с его приятелем Дермотом Фэйхи, журналистом, ведущим постоянную рубрику в «Индепендент», и большим любителем поговорить! Как выяснилось, он был к тому же известным бабником и весь вечер плотоядно посматривал на меня, что очень веселило Тони (потом он сказал мне: «Дермот так себя ведет со всеми женщинами», на что мне только и оставалось ответить: «Ну, спасибо»). Ещё мы встречались с бывшим репортером из «Телеграф», Робертом Мэтьюсом, только что получившим неплохой гонорар за свою первую книгу, триллер в стиле Роберта Ладлэма. После долгих уговоров он все-таки затащил нас на дорогущий ужин в «Айви»[8], заказывал вино по 60 фунтов за бутылку и пил слишком много, попутно потчуя нас мрачными и в то же время забавными историями о своем недавнем разводе. Рассказывал он блестяще, с непроницаемо-бесстрастным лицом подсмеиваясь над самим собой, но было понятно, что за этими шутками скрываются боль и страдание.

Все друзья Тони были первоклассными собеседниками, с удовольствием засиживались допоздна, пили, но немного — не больше трех бокалов вина — и (что произвело на меня неизгладимое впечатление) практически не говорили о себе. Даже притом что все они не виделись с Тони по году и больше, работа упоминалась лишь вскользь (в шутливых замечаниях, вроде «Ну что, Тони, эти исламисты со своим джихадом ни разу тебя не подстрелили?»). Если разговор касался личных тем — например, развода Роберта, — просто отшучивались. Даже когда Тони начал расспрашивать Кейт про ее дочь-подростка (которая, как оказалось, страдала анорексией и находилась в критическом состоянии), она ответила: «Перефразируя то, что Россини сказал об операх Вагнера, время от времени выпадают великолепные пятнадцать минут».

Больше к этой теме не возвращались.

Меня удивляло, что они умудряются сказать ровно столько, чтобы дать друг другу представление о своей жизни и состоянии дел, но стоит разговору коснуться чего-то личного, как его тут же переводят на общие темы. Я поняла, что здесь не принято обсуждать свои дела в компании больше двух человек, и особенно в присутствии посторонних, вроде меня. Впрочем, мне нравилась их манера ведения беседы и постоянное легкое подшучивание. В разговоре поднимались и серьезные темы, но обсуждали их все в том же грубовато-ироничном стиле. Ни разу я не заметила пылкой искренности, характерной для застольных бесед американцев. Действительно, говорил же мне как-то Тони, что основное различие между янки и британцами в том и состоит, что американцы считают жизнь штукой серьезной, но не безнадежной, а англичане — безнадежной, но не серьезной.

Три дня с лондонскими приятелями Тони убедили меня в том, что это правда. Еще я обнаружила, что с легкостью могу поддерживать подобный треп. Тони знакомил меня с друзьями и был явно доволен, видя, как органично я вписываюсь в их компанию. А мне было страшно приятно, что он гордится и даже хвастается мной. Мне тоже хотелось похвалиться Тони, но моя единственная подруга в Лондоне, Маргарет Кэмпбелл, как раз уезжала на эти дни. Пока Тони обедал со своим главным редактором, я поехала на метро в Хэмпстед и любовалась богатыми жилыми кварталами, а потом целый час гуляла по парку Хит[9], ежеминутно повторяя про себя, как же здесь хорошо. Возможно, отчасти мой восторг объяснялся тем, что после безумной суматохи и толчеи Каира Лондон мне показался образцом чистоты и порядка. Конечно, за целый день я видела и мусор на тротуарах, и граффити, и спящих на улице бродяг, и автомобильные пробки. Но из-за того, что в Лондон я приехала с Тони, город казался мне еще красивее, чем был на самом деле. Тони, видимо, чувствовал то же, потому что сказал, что впервые за долгие годы он вдруг «заново открыл» Лондон.

О своем обеде с главным редактором Тони почти ничего не рассказал — обмолвился только, что все прошло хорошо. Но через пару дней он вдруг решил посвятить меня в детали их встречи. До вылета в Каир оставался час, когда он повернулся ко мне:

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Что-то важное? Ты так серьезен. — Я отложила роман, который читала.

— Я не серьезен, просто интересно.

— Ты имеешь в виду…

— Ну, в общем-то, я не хотел заговаривать об этом, пока не вернемся из Лондона, потому что жаль было бы тратить последние два дня на обсуждение этой темы.

— Какой темы?

— Главный предложил мне новую работу.

— Что за работа?

— Заведующий отделом внешней политики.

Потребовалось несколько секунд, чтобы до меня дошло.

— Поздравляю. Ты согласился?

— Конечно нет. Потому что…

— Что?

— Ну… потому что я хотел сначала переговорить с тобой.

— Потому что это означает перевод в Лондон?

— Вот именно.

— Ты этого хочешь?

— Скажем так: его светлость очень прозрачно намекал, что я должен принять должность. Еще он намекнул, что после двадцати лет «в поле» настало время потрудиться в редакции. Конечно, можно было бы настаивать, чтобы меня оставили на прежнем месте, но не думаю, что мне удалось бы его убедить. Кроме того, возглавлять такой отдел — это, мягко говоря, не понижение… Пауза. Я сказала:

— Значит, собираешься принять предложение?

— Думаю, придется. Но… это не означает, что я должен возвращаться в Лондон один.

Снова пауза: я обдумывала его последнее замечание. Наконец произнесла:

— У меня тоже есть новости. И мне надо кое в чем признаться.

Он встревоженно посмотрел на меня:

— Что за признание?

— Я не принимаю антибиотики. Потому что горло у меня не болит. Но мне все равно нельзя пить, потому что… в общем, я беременна.

Глава 3

Тони достойно воспринял известие. Не вздрогнул, не побледнел. Конечно, на миг он оторопел, потом ненадолго задумался. Но после этого взял меня за руку, сжал ее и произнес:

— Хорошие новости.

— Ты правда так думаешь?

— Ну конечно. А ты уверена?..

— Тест дал положительный результат, — сказала я.

— Ты хочешь оставить ребенка?

— Мне тридцать семь лет, Тони. А это значит — теперь или никогда. Но то, что я хочу оставить его, вовсе не значит, что ты обязан быть с нами. Конечно, я была бы рада. Но…

Он пожал плечами:

— Я хочу быть с вами.

— Уверен?

— Абсолютно. И хочу, чтобы ты поехала со мной в Лондон.

Настала моя очередь слегка побледнеть.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил он.

— Удивлена…

— Что тебя удивило?

— Направление, которое принял наш разговор.

— Тебя что-то волнует?

Это было мягко сказано! Хотя мне и удавалось скрывать тревогу во время поездки в Лондон (не говоря уж о неделе до отъезда, когда я уже знала от своего врача в Каире о положительном результате теста на беременность), она не оставляла меня ни на минуту. И у меня были для этого основания.

Да, какая-то часть меня спокойно радовалась беременности, но другая, не менее значительная часть моей личности была в ужасе. Может, дело было в том, что я как-то не думала, что могу забеременеть. Нет, с гормонами и инстинктами у меня все было в порядке, просто в моей вольной и независимой жизни совершенно не было места для такого-ответственного дела, как материнство. Поэтому открытие, что я уже беременна, меня потрясло и выбило из колеи.