Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Председатель. А разве это совещание не дало основание для последующей замены генерала Брусилова Корниловым?
Керенский. В некотором роде, да. В общем, у нас был весьма ограниченный выбор. По моему мнению, генерал Брусилов не мог остаться. Кроме того, он казался в полнейшей растерянности и не знал, что делать дальше, поэтому явно был не способен продолжать опираться больше на простых солдат, чем на командные органы. Между тем ситуация была такова, что события могли бы развиться с катастрофической неожиданностью, если бы не было твердой руки, способной контролировать весь фронт. Мы ожидали дальнейшего развития германского наступления. С другой стороны, я был вынужден учитывать тот факт, что назначение приверженца политики Деникина спровоцирует одновременный мятеж среди всех войск. Эти доводы решили вопрос.
Председатель. А не было ли намеков, возможно, политических соображений определенного рода, указывающих на реакционные тенденции генерала Брусилова или даже контрреволюционные стремления? Или никаких таких данных не было, ничего, кроме нерешительности и колебаний?
Керенский. Я еще раньше замечал, что до переворота в Ставке плана не было', не было стабильности; казалось, никто не предчувствует грядущие события, что все идет своим чередом. Например, я помню, озабоченность Брусилова, когда наступление не стало развиваться так быстро, как ожидалось. Я видел, что он совершенно не способен распутать ситуацию на всех фронтах, взятых как единое целое. Однако не было никаких данных о том, что Брусилов был контрреволюционер. Просто я считал невозможным для него оставаться во главе армии из-за недостатка у него определенной ориентации. На этом совещании он не высказал ни одного собственного аргумента в противовес тем, что были выражены командирами [пассивно подчинился общей тенденции].
Все это создавало такую ситуацию, что, если бы Брусилов остался, мы могли бы столкнуться с надвигающимися событиями в полной неизвестности относительно того, что нам предпринимать дальше. Мы не могли бы сказать, что бы случилось с армией, какой курс нам нужно было бы принять завтра, стоит ли нам одновременно продвигаться во всех направлениях и т. д.
[План наступления в июле 1917 года состоял из серии атак, которые следовало провести на позиции врага на всех фронтах поочередно, таким образом не давая ему сконцентрировать силы на месте атак. Успех общего наступления зависел от его быстрого развития, но в реальности все расчеты были опровергнуты с самого начала. Связь между операциями на разных фронтах оказалась затруднена, и вследствие этого наступление было сорвано. Как только состояние вещей стало очевидным, я посоветовал генералу Брусилову перед 6 июля остановить общее наступление. Но я не встретил никакой поддержки. Отдельные наступления продолжались на разных фронтах, но в них уже не было ни духа, ни смысла. Ничего не оставалось, кроме инерции движения, которая приводила к дальнейшему усугублению краха и разложению армии. Я помню, что телеграмма Корнилова от 11 июля, указывающая на необходимость «немедленно прекратить наступление на всех фронтах», сыграла важную роль в его назначении на пост Верховного главнокомандующего.]
Параграф 2
Председатель. Не состоялась ли данная беседа о совещании между Савинковым и Филоненко в железнодорожном вагоне, что объясняет наш предыдущий вопрос?
Керенский. Я не знаю, о какой беседе вы говорите. Бесед было несколько.
Председатель. Насчет замены Брусилова Корниловым.
Керенский. Я хотел бы сказать, что Савинкова следует отличать от Филоненко. Насколько я помню, на этом совещании меня сопровождал Савинков.
…О нет, он прибыл с Юго-Западного фронта [хотя это я его вызвал]. В то время он был комиссаром. Сначала я даже не знал, что Филоненко находится в Ставке. Я был знаком с деятельностью Савинкова на Юго-Западном фронте; я говорил с ним, в то время как лично с Филоненко я был едва знаком. Я в первый раз встретился с ним в Ставке. После совещания 16 июля в железнодорожном вагоне и в самом деле проводились беседы. Я не помню, присутствовал ли на них Филоненко, но не думаю, что он мог выступать так же, как Савинков.
Председатель. Вероятно, в связи с этим совещанием проходили переговоры о переменах в правительстве. Кого предлагали сделать членами кабинета министров и какие предполагались перемены?
Керенский. Я не помню всего, что происходило в поезде. Я тогда уже был премьер-министром… И я не помню, был ли в то время кризис преодолен или нет. Кажется, все это происходило до того, как был реформирован кабинет. Не могу сказать, не помню. Если кабинет был неполным, тогда переговоры имели место. Этот кризис длился долго, думаю, целый месяц, и закончился моей отставкой. Это был единственный способ заставить общественное мнение прийти к какому-то решению. И вообще, должен сказать в отношении ваших ссылок на разные переговоры, в которых я принимал участие, — дело в том, что они беспрепятственно проводились и без меня. Я никогда никому, даже младшему лейтенанту (не говоря уже о комиссаре), не препятствовал выражать свое мнение, давать советы и т. д. Однако такие переговоры редко влияют на последующие события.
[При правильно проводимом расследовании подобные вопросы относительно бесед в железнодорожном вагоне казались мне ненужными и неуместными. Но сейчас, познакомившись на досуге с разными заявлениями о деле Корнилова, я понимаю, с какой целью была сделана попытка извлечь пользу из таких переговоров и чем была вызвана необходимость более полно обсудить это дело.
Теперь я понимаю, что следственная комиссия пыталась прояснить вопрос о «безответственных влияниях» на премьер-министра. Вот некоторые из этих заявлений, затрагивающих этот вопрос и сделанных в связи с делом Корнилова, с которыми я ознакомился. Генерал Корнилов говорит, что он «открыто» заявил Савинкову, что считает «Керенского человеком слабохарактерным, на которого легко влияют другие». Савинков показывает: «По дороге я узнал от А. Ф. Керенского, что он вызвал
