Член парламента - Кэтрин Терстон

– А что, если бы оказалось, что у вас есть будущее, несмотря на то, что есть и прошедшее?

V.

С минуту царило глубокое молчание. Потом, среди ночной тишины, с трех башен пробило одиннадцать часов, и бой их вызвал отзвуки других башенных часов, громких или слабых, ясных или оглушительно-громких. Чилькот вздрогнул. Точно охваченный неотразимым порывом, он снова заговорил:

– Вы, вероятно, считаете меня сумасшедшим? – начал он.

Лодер вынул трубку изо рта.

– Я не делаю таких быстрых заключений, – сказал он спокойно.

Несколько времени Чилькот смотрел на него молча, точно стараясь угадать его мысли, а потом снова заговорил:

– Послушайте, что я вам скажу. Я пришел сегодня сделать вам одно предложение. Когда вы узнаете, в чем дело, вы прежде всего будете смеяться, – я тоже сначала смеялся. Потом вы – как и я – поймете возможность того, о чем я говорю, и тогда… – он остановился и оглянулся в комнате – и тогда вы согласитесь, как и я…

Он так торопливо говорил, что слова его звучали едва понятно. Лодер невольно взглянул на него с удивлением, но он движением руки побудил его к молчанию. Упрямая решимость отпечатлелась на его лице, как иногда у слабых людей.

– Прежде чем продолжать говорить, я замечу прежде всего, что я не сошел с ума и не пьян. – Он в первый раз взглянул прямо в лицо Лодеру неспокойным взглядом. – Я совершенно трезв… и совершенно в своем уме.

Лодер попытался опять что то сказать, но Чилькот снова остановил его.

– Дайте мне договорить. Вы мне рассказали кое-что из своей жизни. Я теперь расскажу вам про себя. Вы – первое человеческое существо, которому я могу довериться. Вы говорите, что вам другие испортили жизнь, а я – и это еще более непоправимо – имел наибольшие шансы в жизни – и все загубил.

Последовала напряженная пауза. Лодер вопросительно поднял голову.

– Морфий? – спокойно спросил он.

Чилькот повернулся к нему с выражением ужаса.

– Откуда вы знаете?

Лодер усмехнулся.

– Я догадываюсь, – сказал он. – Да это не трудно; вы сами мне все или почти все сказали тогда, во время тумана, когда мы говорили о Лексингтоне. В тот вечер вы были нервно настроены, и я… быть может, одинокая жизнь обостряет в людях наблюдательность. – Он улыбнулся.

Чилькот опустился снова на стул и провел рукой по лбу. Лодер наблюдал за ним несколько времени, потом сказал сухим тоном:

– Почему вы не бросаете этой привычки? Вы еще молодой человек. Бросьте, пока не поздно.

На лице его не выражалось никакого участия, и вопрос его прозвучал резко.

Чилькот взглянул на него. От его упрека он еще больше побледнел и казался очень больным и усталым от возбуждения.

– Говорите хоть до скончания века, – это все равно напрасно, – раздраженно сказал он. – Из этого фазиса я вышел уже, по крайней мере, лет шесть.

– Зачем вы пришли сюда? – сердито сказал Лодер. – Я не умею проливать слез участия.

– Мне слез участия и не нужно. – Чилькот поднялся. Он был еще возбужден, но смог сдержаться. – Мне нужно нечто гораздо более важное, чем участие, и я готов за это заплатить.

Лодер с удивлением посмотрел на него.

– У меня нет ничего, что для вас имело бы цену хотя пяти фунтов, – холодно ответил он. – Вы или заблуждаетесь, или… вы отнимаете у меня время.

Чилькот нервно засмеялся.

– Подождите минутку. Пожалуйста, подождите. Я только об этом вас прошу. Я хотел бы описать вам мое положение, – это легко сделать в нескольких словах. Мой отец родом из Вэстморлэнда. Дед мой был одним из первых людей высшего класса, понявших, что будущность принадлежит торговле. Он поэтому отрубил свою маленькую веточку от большего семейного древа и двинулся на юг в Варк, чтобы там вступить в кораблестроительную фирму. Тридцать лет спустя, он умер главой одной из самых крупных английских фирм, женившись на дочери своего прежнего принципала. Отцу моему было двадцать-четыре года, и он еще учился в Оксфорде, когда ему досталось наследство. Он первым делом отказался от энергичного жизненного направления моего деда и вернулся на прежний путь. Он возвратился на север и возобновил старые семейные связи. Он женился на своей кузине. Когда таким образом восстановился прежний престиж Чилькотов, и он мог поддерживать его деньгами, приобретенными торговлей, он стал служить честолюбивой мечте своей жизни. Она заключалась в том, чтобы стать депутатом консервативной партии от Ист-Варка. Добиться этого было очень трудно, но он все-таки вышел победителем, благодаря и своему личному влиянию, и своим связям. Он был аристократ, но в то же время и опытный деловой человек. Это была комбинация, имевшая большой успех у низших классов. В парламенте он никогда не играл видной роли, но был опорой для своей партии в Варке. Там и до сих пор его имя пользуется большим почетом.

– Вы говорите о Роберте Чилькоте, – сказал Лодер. – Я о нем слышал. Он был прекрасный, честный человек, очень твердый в своих действиях, несколько ограниченный, но ценный член своей партии, благодаря своей выдержанности и стойкости. Вы имеете полное основание гордиться своим отцом.

Чялькот громко рассмеялся.

– Как легко мы судим, – сказал он, – когда речь идет не о нас самих! – Отец мой, может быть, был действительно великолепный человек, но он все таки напрасно оставил мне в наследство свое общественное положение.

Взгляд Лодера выразил удивление.

– Неужели вы не понимаете, что я хочу сказать? Когда отец умер, меня выбрали депутатом от Ист-Варка. Вы скажете, что я мог отказаться, если не чувствовал склонности занять это место, – но я вас уверяю, что никак не мог этого сделать. Все местные интересы – политические и коммерческие – зависели от того, чтобы кандидатом был непременно Чилькот. Я поступил так, как на моем месте поступили бы восемь человек из десяти, – я поддался давлению.

– Это было хорошее начало для того, чтобы сделать карьеру.

– В тюрьмах всегда широкие ворота. – Чилькот иронически засмеялся. – Это было шесть лет тому назад. Уже за четыре года до того я приучился к морфию. Но до смерти моего отца я еще сохранял полную власть над собой, – или воображал, что это так. Чувствуя на себе новую ответственность, я в течение первых волнующих стычек политической борьбы почтя совсем отказался от морфия. Первые месяцы после моего вступления в парламент я очень усердно работал. Я даже, кажется, произнес речь, за которую на меня стали возлагать большие надежды, как на будущего влиятельного политика. – Он опять презрительно засмеялся. – Я даже женился.

– Да неужели?

– Да, представьте себе. Я женился на девушке девятнадцати лет, воспитаннице одного крупного государственного человека. Это была блестящая партия – в политическом и общественном отношениях. Но брак не оказался особенно удачным; я не был создан для любви. Затем, мне была противна светская жизнь, а кроме того мне надоела работа. Одно только делало мне жизнь сносной – морфий. Через полгода это для меня вполне выяснилось.

– А ваша жена?

– Моя жена ничего об этом не знала – и теперь понятия не имеет. Но политическая жизнь – каторга политической жизни – окончательно меня губит. – Он остановился, а потом снова быстро заговорил, прерывистым тоном: – Вы не представляете себе, какая адская мука всегда сидеть на одном и том же месте, видеть изо дня в день одни и те же лица и при этом постоянно думать о том, чтобы не выдать себя.

– Вы ведь можете когда угодно отказаться от своего места в парламенте.

– Отказаться? Вы считаете это возможным? – Чилькот громко расхохотался. – Вы, очевидно, не имеете представления о партийном гнете в таком месте, как Варк. Уже раз двадцать я собирался бросить все к черту. В прошлом году даже я раз написал конфиденциально Валю, одному из главных тамошних деятелей, и намекнул ему о том, что у меня пошатнулось здоровье. Через два часа после получения моего письма, он уже был у меня в кабинете. Будь я в это время в Гренландии, он с той же поспешностью и решительностью отправился бы за мной туда. – Нет, – выйти из парламента немыслимо в моем положении.

Лодер опустил глаза.

– Понимаю, – сказал он медленно. – Понимаю.

– Тогда вы поймете и другое – невозможную трудность, обособленность моего положения. Два-три года тому назад, я еще мог это выносить. Но теперь мне становится тяжелее с каждым месяцем. И наконец должен наступить день, когда… когда… – он стал медлить – когда мне будет невозможно оставаться на моем посту.

Лодер молчал.

– Физически невозможно, – взволнованно повторял Чилькот. – До сих пор я мог до известной степени рассчитывать на себя, полагаться на свои силы. Но вчерашний день был для меня ударом, – вчера я понял, что… что… – он опять запнулся в нерешительности – что уже перешел черту, за которой нельзя полагаться на себя.

Наступило неловкое молчание. Лодер, чтобы скрыть свое смущение, вернулся к камину и начал поправлять огонь, который стал потухать.