За Сибирью солнце всходит... - Иван Яган

Было тихо. Заря окрасила зеркальную гладь ставка. В вербах и ясенях на гребле, в саду Гнатюка щебетали ранние птахи, начинали первый переклик зозули. И вдруг среди этого утреннего покоя раздалось, словно гром среди ясного неба, резкое и неожиданное — кря! кря! То утка сумела высвободить голову из-под крыла и решила спросить: « В чем дело, охальники вы раз-з-эдакие?! Зачем вы меня спря-прятали под рубаху?» Митроха тут же зажал ей клюв, не удостоив ответом. А Савелий недовольно цикнул в адрес утки: «А, щоб тебя! Оглашенна!»

Молча приступили к подготовке небывалого дела — к поимке «нечистой силы». Тут половину дела решала «наживка», коей служила утка. С помощью суровых ниток и толстых мотузков Савелий укрепил на ее спине, в междукрылии, тот самый «крючок». Когда он это делал, Митроха держал уткин клюв в руке, чтобы не кричала прежде времени. Савелий предполагал, что необычный и непривычный груз будет притапливать утку. Для увеличения ее плавучести он приспособил ей под крыльями по кругу вылущенных подсолнухов. Крюк был с обушком. Савелий с помощью стального «жучка»-защелки соединил крюк с вожжами. Распустив вожжи на всю длину, один конец их крепко привязал к стволу ясеня. Размотали сетку, смочили в воде и растянули на траве у воды. Рядом же положили довбню. Мужики разулись, разделись до подштанников. Все было готово. И тогда Савелий торжественно принял из рук Митрофана утку и пустил ее на воду. Она огласила криком не только ставок, но и всю долину. Ее крик отразили дальние вербы, и он снова упал на воду.

— Кричи теперь на свою голову, — сказал Савелий.

Так только в сказке бывает. Через несколько минут на середине ставка заиграла вода и рябь быстро пошла в сторону утиного крика. Утка плавала в двух саженях от берега, дальше ее не пускали вожжи. Глубина под ней была не более метра. И вот с клекотом высунулась лобастая голова чудовища, располовинилась, сомкнулась и скрылась под водой. Через мгновение дернуло вожжи, так дернуло, что на ясене вздрогнули ветки. А еще через миг возметнулась вода с илом, забурлило, забилось у берега. Вожжи натянулись струной.

— Хлопцы, держить вожжи! — крикнул ребятам Савелий и сам кинулся к сетке.

За ним к сетке бросился Грицько.

— Давай, заходь! От сюда, сюда! — командовал Савелий, обходя бурлившее место. Погрузили сетку в воду и стали наступать на «нечистую силу».

— Хлопцы, пидтягуйте вожжи, пидтягуйте! Грицько, подводь сетку под низ, под низ!

Чудовище било хвостом и никак не давало опутать себя сеткой. Одним ударом оно сшибло Грицька и тот упал, но не выронил сетки из рук. Савелий наседал на «нечисту силу» и подбадривал Грицька.

— Смелее, Грицько, навалювайся на его, накидай свой край. Хлопци, подтягуйте! Ось вона, чертяка, попалась! — восторженно и победно кричал он, почуяв, что чудовище уже опутано сеткой. Но оно еще несколько раз валило мужиков с ног. Отплевываясь и чертыхаясь, они постепенно пеленали его сеткой и придвигали к берегу. Когда голова добычи была уже на берегу, Савелий скомандовал:

— Тарасе! Визьми довбню, хрясни его гарненько.

Тарасик трижды долбанул довбней по башке чудовища, и оно немного успокоилось. Выволокли полутораметрового сома на берег. Волокли и чувствовали, что в нем не меньше четырех пудов веса. Не дожидаясь пока сом придет в себя, вчетвером подняли его и завалили в корыто на ходке.

— Хлопци, скоренько берить цеберку, наливайте воды в корыто, — командовал Савелий, а сам между тем поверх корыта, по всей его длине захлестывал вожжи, заводя их под низ возка. Корыто медленно наполнялось водой, носили ее все по очереди. Чудовище оклемалось в своей стихии и начало ворочаться, всплескивать хвостом. Но оно было в плену сетки и корыта, опутанного вожжами. Вымылись, оделись, передохнули.

— Ну, в путь, в Кобеляки! — сказал, вставая с земли, Савелий. — Поидемо через хутор, хай люди побачуть, що мы пиймалы...

Поехали через хутор. Возле своей хаты Савелий остановил коня.

— Митрофан! Сбигай до дому, хай мама дасть хлиба та цибули у дорогу. Мы ж ще не снидали...

...Сопровождаемые толпой хуторян, все участники ловли «нечистой силы» тронулись в путь, в Кобеляки, до которых было пять верст. К обеду уже были на месте. Савелий знал дом Гнатюка, к нему и правил. Хозяин оказался дома. Он сразу узнал Савелия и, видимо, помнил уговор, так как сразу же воскликнул:

— Неужели?!

— А то як же, — спокойно, но с гордостью ответил Савелий. — Пожалуйте побачить.

— Где?

— А у вас за воротами.

Гнатюк растерянно засуетился, что-то ища на столе кабинета. Потом крикнул кому-то: «Галина Петровна, ходим до мене?» Вошла жена Гнатюка, покосилась на Савелия, посчитав его очередным просителем: мол, и в воскресный день покою нет.

— Галина Петровна, вы помните этого гос.. человека? — Спросил ее муж, глядя на Савелия.

— Ни, не помню... А може, забула...

— Тогда гайда к подъезду!

Сом все еще бодрился. По дороге мужики ухитрились разжать ему пасть палкой и вынуть мертвую утку с крюком. Вода в корыте окрасилась кровью. Вокруг возка уже гомонила огромная толпа любопытных, а Грицько с хлопцами давали пояснения. С приближением господ толпа приумолкла и расступилась. Признаться, Гнатюк не очень-то решительно подступал к возку. А жена его вовсе поотстала, догадавшись, что привезли «нечистую силу».

Насмотревшись на похитителя жениных туфель, Гнатюк спросил у Савелия:

— Ну и что дальше?

— Уговор был, господин добрий.

— Та я про уговор помню. Я говорю, шо дальше с ним робить?

— Забирайте.

— А на лиху годину он мени здался! Забирайте его себе, в нем же пять пудов мяса. Засолите.

— Не, господин Гнатюк, — сказал Савелий, — его есть мы не будем. Он же поганый. Его не едять.

— Так, так...Гм...да, — Гнатюк в раздумье покарябал пальцем затылок. — Ну, добре... Микола! — позвал он кого-то, видимо, из работников. — Надо принять ту холеру (указал на корыто с сомом). Устроим ему смотрины с земскими чиновниками. Усей интеллигенции покажем. — Последние слова он произнес в растяжку и с ехидством. Затем спросил у Савелия: — С тарою отдаешь?

— Можно и с тарою, та...

— Урозумел. И за тару возмещу. А он долго будет жить?

— А сколько вам захочется. Только воду надо менять...

Гнатюк заметно повеселел, видимо, предвкушая потеху, которую он устроит для уездного начальства и друзей. Работники сняли корыто с возка и, словно гроб, понесли в усадьбу. А Гнатюк пригласил Савелия в кабинет. Предложил сесть в кресло.

— Благодарствую, я и постою.

— Тогда приступим к делу. Шо я тебе должен за всю ту мороку, за ту нечисту силу вместе с тарою?

Савелий ничего не ответил.

— Чего ж ты молчишь? — Гнатюк заходил по кабинету. — Я обещал. Но, ей богу, сам не знаю... Говори свою цену.

— Не надо мне никакой платы, господин Гнатюк...

— Як не надо?

— Вы лучше, будьте добри, допоможить мени с семейством выехать в Сибирь. Вы ж, говорять, в переселенческой комиссии...

— Он як! То можно. Можно, можно. — Гнатюк достал в столе лист бумаги. — Забыл, як твое призвище?

— Рогозный. Савелий Калистратович. Хутор Дядькивський.

— Так, так... Ну, добре. Записав я тебе и помогу. А гроши все-таки визьми. — Гнатюк достал из кармана кошелек, вынул деньги.

— Двадцать пять карбованцив даю. Пригодяться.

Савелий, глядя на протянутые деньги, завел руки за спину.

— Господин Гнатюк, если вы такий добрий чоловик, то вместо грошей запишите в тот листок мого сусида... Товариши мы з ним. Вин помогав ловить «нечисту силу».

Гнатюк захохотал.

— Ой, и слёта ж ты, Савелий! Ой, и пройда! Ты самого черта скрутишь и продашь в пекло...

— Нужда заставить, чего не зробишь...

— Ну, добре! Хто твий сусид?

— Охрименко, Григорий Петрович.

— Записав. Будет вам решение на переселение, будет и пособие, и надел земельный. — Гнатюк поднялся и подошел к Савелию. — А гроши ты все-таки возьми. Воны исти не просять и карман не труть. Возьми. — Гнатюк вложил в Савелиеву ладонь деньги. — А про переселение уведомлю. Бувай здоров!..

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Так в одна тысяча девятьсот восьмом году оказался в Сибири Савелий Калистратович Рогозный — мой дед, отец моей матери, родившейся уже в Сибири.

В необъятный Степной край с центром в Омске и приехал Савелий с семьей и своим соседом по хутору Грицьком Охрименко. Но не новоселами оказались они. На юге нынешней Омской области уже были Таврический, Полтавский, Одесский и прочие уезды, заселенные выходцами из малороссийских губерний. Уже уезды были поделены на волости, застроены деревнями. Уже светилась ровная, как скатерть, степь белыми хатами-мазанками, а у хат вровень с крышами, а то и выше, шумели молодые тополя, клены, цвели яблони и журились над канавами плакучие вербы. Дворы были огорожены плетенными из хвороста тынами, на кольях тынов кособоко висели макитры и глечики, вывешенные для прожарки или выморозки. Из огородов через тыны свешивали золотые головы сояшники (подсолнухи), словно желая разглядеть: что это за земля такая, что это за край такой, где так хорошо и привольно растется? Над мазаными крышами хат зимой из невысоких дымарей стлался кизячный дым, а летом запах того дыма исходил из дворов, где устраивались летние печи. Неоглядная ковыльная степь уже пестрела распаханными и засеянными латками.