Дремлющий демон Декстера - Джеффри Линдсей

«Будь осторожен», — говорил Гарри. Он учил меня осторожности так, как только коп может научить убийцу.

Учил выбирать тех, кто заслуживает смерти. Учил убирать за собой. Учил не оставлять следов. Учил избегать эмоциональных проявлений: они приводят к ошибкам.

Конечно, осторожность распространялась далеко за пределы только убийства. Быть осторожным также означало создание себе обыденной личины. Структурируй. Будь коммуникабельным. Имитируй жизнь.

Все это я выполнял, очень тщательно выполнял. Я стал почти совершенной голограммой. Вне подозрений, без упрека, выше позора. Аккуратный и вежливый монстр, соседний парнишка. Даже Дебору я всегда дурачил, по крайней мере наполовину. Конечно, она верит в то, во что хочет верить.

И именно сейчас она верит в то, что я могу помочь ей раскопать эти убийства и одним прыжком начать новую карьеру. Что я катапульта, которая перенесет ее из сексуального голливудского наряда в костюм деловой леди. И, конечно, Деб права. Я способен ей помочь. Но я не совсем хотел ей помогать — приятно видеть хорошую работу другого убийцы, я испытывал какую-то эстетическую связь или…

Эмоциональную вовлеченность.

Ну! Вот оно. Несомненно, я нарушал Кодекс Гарри.

Я повернул катер назад, в сторону канала. Уже полностью стемнело, но я ориентировался на огни радиовышки в нескольких градусах левее того места, куда направлялся.

Гарри всегда был прав, и сейчас он тоже прав. «Никогда не связывайся с эмоциональными делами», — говаривал Гарри.

Я помогу Деб.

Глава 5

Наутро шел дождь. На дорогах — ужасные пробки, так всегда бывает в Майами, когда идет дождь. Некоторые водители снижали скорость на скользкой дороге. Это вызвало негодование остальных, и они, не переставая, сигналили, орали из опущенных окон, обгоняли по обочине, яростно виляли в хвосте этих медлительных болванов и грозили им кулаками.

На эстакаде Ле-Джун огромный грузовик с молоком вынесло на правую полосу, и он задел автобус католической школы. Грузовик перевернулся, и теперь пятеро девчушек в шерстяных юбках из шотландки с оцепенелым выражением на лицах сидели в огромной луже молока. Движение на целый час почти остановилось. Одну из девочек уже отправили на вертолете в госпиталь Джексона. Остальные по-прежнему сидели в своих форменных платьицах в молоке и смотрели, как взрослые орут друг на друга.

Я постепенно продвигался вперед, слушая радио. Оказалось, что полиция идет по горячим следам тамиамского мясника. Никаких деталей не сообщалось, но капитан Мэттьюз был в ударе. Он озвучил ситуацию так, как будто лично произведет арест, как только допьет кофе.

Наконец я съехал с эстакады, однако скорость потока машин увеличилась ненамного. Недалеко от аэропорта я остановился у пирожковой, купил оладий и пончиков, причем оладьи кончились еще до того, как я дошел до машины. У меня очень быстрый обмен веществ. Это оттого, что я веду правильный образ жизни.

К тому времени, когда я добрался до работы, дождь затих. Когда я входил в холл, уже светило солнце, над тротуаром поднимался пар. Я сверкнул пропуском и поднялся наверх.

Деб уже ждала меня.

Сегодня она не выглядела счастливой. Конечно, она вообще не выглядит счастливой так часто, как раньше. Она ведь коп, а большинство копов не умеют притворяться. Слишком много времени на работе, когда надо выглядеть человечно. Поэтому их лица каменеют.

— Деб, — сказал я, поставив хрустящий пакет с выпечкой на стол.

— Где ты был ночью? — спросила она.

Очень мрачно, как я и ожидал. Скоро морщинки, которые пока видны, только когда она хмурится, станут постоянными и испортят прекрасное лицо: глаза глубокого голубого цвета, светящиеся рассудком, маленький вздернутый носик с кучкой веснушек в обрамлении черных волос. Чудесные черты, в настоящий момент покрытые семью фунтами дешевой косметики.

Я посмотрел на нее с нежностью. Она явно вернулась с работы: на ней сегодня кружевной лифчик, ярко-розовые шорты из спандекса и золотистые туфли на высоких каблуках.

— Не важно, — отвечаю я. — Вот где ты была? Покраснела. Она ведь ненавидит любую одежду, кроме чистых отглаженных синих джинсов.

— Я пыталась дозвониться до тебя.

— Извини.

— Ничего.

Я сел в кресло, не говоря ни слова. Деб любит разряжаться на мне. Для того и предназначена семья.

— Почему тебе так нужно было со мной поговорить?

— Меня оттирают.

Она открыла пакет с пончиками и заглянула внутрь.

— А чего ты ожидала? Ты знаешь, как к тебе относится Ла Гэрта.

Деб достала из пакета пончик и свирепо впилась в него.

— Я ожидаю, что буду в деле. Как — сказал капитан, — произнесла она с полным ртом.

— У тебя нет понятия о субординации. А также политического чутья.

Она скомкала пакет и швырнула в меня. Мимо.

— Черт возьми, Декстер! Ты прекрасно знаешь, что я заслуживаю работы в отделе убийств. Вместо, — она щелкнула бретелькой от лифчика и провела рукой по своему скудному одеянию, — всего этого дерьма.

Я кивнул.

— Хотя на тебе это смотрится классно. Она сделала ужасное лицо.

— Ненавижу!.. Клянусь, не могу больше этим заниматься, иначе свихнусь.

— Деб, для меня еще рановато делать какие-либо выводы.

— Хреново, — был ее ответ.

Что ни говори о работе полицейского, она явно уничтожает словарный запас Деборы. Она одарила меня холодным, крутым взглядом полицейского, первый раз за ней замечаю. Взгляд Гарри, те же глаза, то же чувство, как будто тебя прошивают насквозь, до самой последней истины.

— Не неси ерунды, Декс. Тебе стоит только глянуть на труп, и ты уже знаешь, кто это сделал. Я никогда тебя не спрашивала, как оно у тебя получается, но если у тебя есть хоть какая-то зацепка, то выкладывай! — Она свирепо пнула ногой по моему столу, оставив вмятину на металлической боковине. — Черт возьми, я хочу выбраться из этого идиотского наряда!

— И мы все не прочь увидеть это, Морган, — раздался глубокий и жуликоватый голос.

Я поднял глаза. Нам улыбался Вине Мацуока.

— Ты бы тогда не знал, что делать, Вине, — ответила ему Деб.

Он улыбнулся еще шире своей открытой фальшивой улыбкой из учебника.

— Почему бы нам не попробовать?

— Мечтай, мечтай, Вине, — сказала Дебби, неожиданно надув губки, чего я не замечал за ней лет с двенадцати.

Вине кивнул на смятый бумажный пакет на столе:

— Сегодня была твоя очередь, дружище. Что ты мне принес?

— Извини, Вине, — сказал я. — Дебби съела твой пончик.

— Надеюсь, я смогу когда-нибудь съесть ее рулет с джемом. Ты должен мне большой-большой пончик, Декс, — проговорил Вине, хитро глядя на нас.

— Самый большой за всю твою жизнь, — съязвила Дебора.

— Дело не в размере пончика, дело в мастерстве пекаря, — парировал Вине.

— Прошу вас, — вмешался я. — Вы вывихнете себе мозги. Вам не идет так умничать.

— А-ха, — сказал Вине со своим ужасно фальшивым смешком. — А-ха-ха-ха. Увидимся, — подмигнул он. — Не забудь мой пончик.

И двинулся по залу в сторону своего микроскопа.

— Так что же ты все-таки выяснил, Декс? — спросила Деб. Деб считает, что меня постоянно посещают всплески интуиции. У нее есть на то основания. Обычно мои вдохновленные догадки касались жестоких подонков, которые каждые несколько недель от нечего делать нападали на бестолковых растяп. Несколько раз Дебора оказывалась свидетелем того, как мне удавалось раскопать то, что больше никому не приходило в голову. Она никогда ничего не говорила по этому поводу, но моя сестра — чертовски хороший коп, так что она довольно долго в чем-то меня подозревает. Деб не знает, в чем именно, но чувствует, что здесь что-то не так, и это ее страшно беспокоит, ведь она, как ни крути, все-таки любит меня. Она — последнее живое существо, которое любит меня. Это не жалость к самому себе, это самое холодное и самое чистое самопознание.

Я не вызываю симпатии. Следуя плану Гарри, я пытался завязать отношения с другими людьми, даже — случались и такие глупые моменты — любовь. Ничего не срабатывало. Что-то во мне сломано или напрочь отсутствует, поэтому рано или поздно кто-то замечает мое актерство, а то наступает одна из тех ночей.

Я даже не могу завести какого-нибудь зверя, они ненавидят меня. Как-то я купил собаку. В безостановочной и безумной ярости она два дня выла и лаяла на меня, пока я не избавился от нее. Я попробовал черепаху. Всего раз дотронулся до нее, и она так больше и не высунулась из своего панциря — умерла через несколько дней. Чтобы не видеть меня и чтобы я ее не трогал, она предпочла умереть.

Никто больше меня не любит и не полюбит. Причем — не «даже», а «именно» меня. Я знаю, кто я есть и что я не тот, кого можно любить. Я один в этом мире, совсем один, если бы не Дебора. Да того самого Нечто внутри меня, которое не так уж часто выходит наружу, чтобы поиграть. Впрочем, на самом деле оно играет не со мной, ему всегда нужен кто-то еще.