Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России - Визель Михаил

Под «английской частушкой» подразумевается вот что:

У май лавера в мозгу нот а сингл извилины — джаст э хи впадёт в тоску, все хенды попилены[47].

А под лимериками, например, такое:

Старый поп из деревни Сушнёво Заковал свои муди в оковы И воскликнул: Господь! Я смирил свою плоть! Но душе моей – тоже хуёво.

Я привожу именно этот лимерик из доброй полусотни похожих игривых стишков[48], потому что именно его первую строку сам Носик вбил в поисковый запрос, то есть признал его авторство. Всё, что мы с древнейших времён знаем как «фольклор», имеет конкретного автора, и автор этот очевидно незауряден. Но – как пишет сам Антон – «у меня примерно к третьему курсу мединститута кончились все эти амбиции».

Амбиции кончились, но по-прежнему Носик охотно откликался на разные литературные игры. В частности, проходившие в «Гусарском клубе»[49] – одном из первых русских сетевых комьюнити (создан в 1995 году). Марина Пустильник, познакомившаяся с Антоном как раз там, сидя со мной в кафе на Тверской в 2018 году, не может вспоминать о нём без улыбки:

Это был творческий клуб по интересам, где собирались недавно уехавшие в Израиль, а также молодые аспиранты, которые учились в Штатах. Каждый брал себе псевдоним, начинал со звания корнета, а дальше за участие и победу в литературных конкурсах росли звания. Такая литературная игра. Насколько я помню, Антон тоже писал стихи, и вообще был как-то активен.

С другой стороны, у клуба была составляющая в реальной жизни, т. е. они все встречались кто где.

У них был IRC-канал, где я и тусовалась. Это было очень весело. Я тогда заканчивала учёбу [в CША], и все ночи проводила на этом канале, вместо того, чтобы писать диплом. Конкурсы, помню, все были очень остроумные, творческие, рядом с ними я чувствовала себя недостаточно креативной.

Достаточно заглянуть в доступные сейчас «архивы Гусарского клуба», чтобы убедиться: конкурсы и впрямь были остроумные, но старинное словечко «неудобочитаемые» к большинству «гусарских» шуток и стишков относится в полной мере. Но само общение «молодых аспирантов» и экспатов было, возможно, важнее самих стихов.

Необходимо отметить и глубокое понимание чужих «настоящих» стихов. Примером чему может служить произведённый Носиком в феврале 2010 года в ЖЖ-комьюнити mgendelev разбор стихотворения «Элегия. Памяти сословия» Михаила Генделева – ставшего в Израиле близким другом Антону и центром притяжения для молодых образованных репатриантов. Здесь Носик отказывается от специфической лексики и излагает свои мысли языком почти академическим:

Это тип поэта-пророка, который озвучивает не свою обособленную от мира правду, а некие коллективные установки, которые читатель либо приглашается разделить, либо он их уже разделяет, а поэт их просто облёк в совершенную ритмическую форму, в коллективную молитву и догмат веры.[50]

Если прочитать целиком эту пространную, на 9 тыс. знаков, то есть два разворота толстого литературного журнала, запись, то можно обратить внимание на несколько обстоятельств. На указанное в посте местонахождение: «гостиница “Жемчужина”, Сочи, Краснодарский край» (выдалась свободная минута на курорте, сел и написал). И на две характерные отсылки: к социальной сети MoiKrug, пытавшейся тогда занять место русского LinkedIn, и к Гребенщикову – без которого разговор о современной русской поэзии для Носика оказался невозможен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Единственное относительно «серьёзное» стихотворение Антона Носика в публичном доступе сейчас можно найти благодаря всё тому же Павлу Пепперштейну, который вовлекал друга в концептуальное искусство – в созданную им в конце 1987 года группу «Инспекция “Медицинская герменевтика”».

Полное название «Инспекция “Медицинская герменевтика”» в достаточной степени выражает предмет наших интересов и занятий. Речь шла об инспекции всего. Очень философическая позиция. «Инспекция всего» предполагает нахождение в некой умозрительной отстранённости.

В иудео-христианской традиции первым актом инспекции можно считать 7-й день творения, когда Господь обозрел созданный мир и сказал: «Всё хорошо весьма». Т. е. это первая инспекционная запись в истории человечества, во всяком случае западного.

«Медгерменевтика» – это истолкование текстов, интерпретация текстов. Речь шла об использовании аппаратов интерпретации в терапевтических целях. При этом нам было очень важно, что среди нас два профессиональных медика (Антон и Герман Зеленин), и большое значение мы придавали тому, что один является урологом, а второй – гинекологом. Были представлены как бы ин и янь. Основные гендерные принципы, принципы бытия, дуальность. Было важно, что они врачи.

Антон был свидетелем зарождения группы «Медгерменевтика», и он был сразу назначен младшим инспектором герменевтики. Он очень ответственно отнёсся к этому, и сразу же стал принимать активное участие в работе группы.

Примерно через год мы занялись созданием книг, которые по нашей идее должны были составить пустотный канон герменевтики. Нас волновала тема пустотности и поиски канона, вернее, разработка канона. Была задумана многотомная структура и создано 12 томов пустотного канона, два первых тома были опубликованы.

Прервём рассказ о московском младоконцептуализме, чтобы заметить, что «тема пустотности» не может не вызывать у читателя, чья молодость пришлась на девяностые, ассоциации с романом Пелевина «Чапаев и Пустота»: ведь её главный герой, Пётр Пустота, тоже был маниакально озабочен «философскими аспектами пустоты». Пепперштейн в нашем разговоре согласился, что совпадение это, вероятно, не случайно:

Пелевин – человек-радар. Он всё вылавливает из инфосреды. Безусловно, он слышал и о «Медгерменевтике», и о школе московского концептуализма в целом, для которой тема пустоты всегда была центральной, принципиальной.

– Но лично он тогда с вами не общался?

В то время – нет. Я знаком с Пелевиным и общался с ним, но совершенно в другой период, в нулевых годах. Я думаю, что и Антон с ним познакомился в этот период, в нулевых годах. А тогда [в конце восьмидесятых] Пелевина никто не знал.

Это кажется вполне естественным, – но сам Носик настаивал на обратном. Когда в сентябре 2014 года вышел роман «Любовь к трём цукербринам», в котором Носик фигурирует собственной персоной, да ещё и с «женой» – Долбой, я поинтересовался у Антона, спрашивал ли Пелевин у него в какой-либо форме разрешения на использование имени? На что получил ответ:

Со мной никто ни секунды не связывался, о том, что я там фигурирую, узнал от тебя, так что если располагаешь текстом – буду признателен.

Как ты догадываешься, единственный вариант Пелевину пострадать от несогласования со мной «моего» персонажа – это иск от меня о защите чести и достоинства. Пелевину даже не надо посылать ко мне юристов, чтобы понимать невозможность такого иска, это goes without saying.

На мой же вопрос о личном знакомстве с Пелевиным Антон ответил так:

Мы были шапочно знакомы в Коктебеле восьмидесятых, но после моего приезда из Израиля поводов для личного общения никогда не возникало.

Пепперштейн, когда я рассказал ему об этом, возразил категорически:

Антон явно приврал, если он так сказал. Потому что, конечно, Пелевин ни в каких Коктебелях никогда не был.