Проблема 28 - Данил Владимирович Харин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, сотрудник Агентства технологической безопасности добрался до верхнего этажа, где его встретила ненавязчивая мелодия сверхпопулярного Райана Трэйси, чей голос успел надоесть полковнику еще в Наногороде. Хотя с безусловным присутствием большого таланта у этого худенького паренька с прической древнего панк-рокера, Завьялов спорить бы не стал.
Мужчина обошел пролет эскалатора и двинулся по овальному коридору торгового центра по часовой стрелке. Его глаза продолжали неторопливо, но очень внимательно ощупывать интерьер огромного, почти прозрачного здания, и людей, неспешно прогуливавшихся по верхнему этажу. Полковник сразу же приметил яркую вывеску «Сан Франческо» с томатами, листьями какой-то приправы и белым колпаком повара. Вывеска была сделана из дерева. Настоящая вывеска из дерева, никаких проекций. Это заставило полковника удивленно кивнуть самому себе.
Ему продолжали встречаться в основном женщины с детьми, поднявшимися сюда, чтобы перекусить и выпить сока в паузе, между покупками. По большей части детям было не больше двух лет и многие из них спали в прогулочных колясках, которые мамаши не глядя толкали перед собой, одновременно умудряясь оценивать наряды встречных дам и ковыряться в своих умных телефонах. На их лицах полковник читал сытое самодовольство. Это вызывало в нем раздражение. И это чувство ему совсем не нравилось. Особенно сейчас, когда он собирался встретиться с Евой. Меньше всего ему хотелось, чтобы дочь почувствовала его недовольство. Потому что он изменился. Он смог справиться с этим. Никакого гнева. Тем более не теперь.
Он не был хорошим человеком. Он знал это. Начал задумываться об этом несколько лет назад, когда его заперли в высокотехнологичном раю Наногорода. Когда у него появились все эти одинокие спокойные вечера, которые он со временем научился тратить на чтение и мысли.
И спустя несколько месяцев и сотни проглоченных страниц полковник уже точно знал, что многое, представлявшееся ему белым, таковым не являлось. Он пытался судить себя честно. Он, например, сумел признаться себе, что его детская сдержанность, которую он так часто ставил в пример Еве, когда та пошла в первый класс, была на самом деле замкнутостью, вызванной обыкновенным смятением. Его неуступчивость на баскетбольной площадке, которую так ценил школьный тренер, была проявлением скрытой в нем жестокости. Хотя тогда она еще не выливалась во вспышки гнева. По крайней мере, до десятого класса. А его отказ от участия в проекте двух его лучших друзей по созданию экспедиционной компании, и поступление вместо этого в военную академию, представлялся ему теперь не как зрелое решение смелого взрослого мужчины, выбравшего служение родине, а как обыкновенная трусость неуверенного в себе мальчишки.
Со временем он замечал в себе все новые недостатки. Быть бдительным, как призывал к тому снова и снова со страниц своих книг полюбившийся ему индийский мистик, было для него совершенно привычным. Он был хорош в своем деле, а это предполагало, в том числе, и постоянную бдительность. Ему оставалось только включить в поле своего внимания еще и самого себя, свои реакции, ощущения, мысли, слова. И это получалось у него, по его собственному признанию, совсем недурно. Эта бдительность и позволяла ему разглядеть темные стороны собственной сущности. И потому теперь, шагая по яркому проходу по направлению к единственной во всем комплексе деревянной вывеске, Завьялов четко чувствовал, как в его висках перекатываются шершавые шарики раздражения. Нельзя было допустить, чтобы эти шарики скатились в грудь и начали стучаться там друг об друга. Он слишком хорошо помнил, чем это могло обернуться. Все всегда начиналось с этих чертовых шариков. С этого клокотания в груди.
Полковник резким движением присел на мягкое сиденье, опоясывавшее декоративную колонну напротив дверей стилизованного под американскую закусочную середины прошлого века заведения. Ему, конечно, не терпелось увидеть дочь, но нужно было разобраться со своими эмоциями.
«Что не так, полковник?» – спросил он сам себя.
Красивые, в меру испорченные, довольные жизнью женщины гуляли с розовощекими отпрысками, сладко спящими в колясках. Что не так? Детей не будило урчание голодного желудка, звуки выстрелов или вой тревожных сирен. Все шло хорошо. Дело, которому он служил, приносило свои плоды. Именно те, на которые они все так рассчитывали двенадцать лет назад. Да что там!? Гораздо более обильные плоды. Москва процветала, страна процветала, мир становился лучше. Так почему в висках продолжали кататься чертовы шарики?!
Он сидел и наблюдал за собственным раздражением. Он рассматривал его, как ученик начальных классов рассматривает скелет динозавра в музее естественной истории. С удивлением и недоверием одновременно. Он сделал несколько кругов нехитрой дыхательной гимнастики и помассировал виски. Раздражение уступило место предчувствию чего-то дурного, шарики скатились из черепа в желудок, миновав грудь. Пронесло. В этот раз пронесло.
– Черт с ним! – едва слышно буркнул полковник и поднялся. До дверей с деревянной вывеской оставалось каких-то сорок шагов.
2.
Девушка сидела за стойкой бара. Перед ней стоял пустой стакан со льдом. Что было в стакане, в тот момент, когда улыбчивый толстощекий парнишка-бармен поставил его перед ней, полковник, естественно, не знал. Но ему было нужно верить в то, что это была чистая негазированная вода или свежевыжатый сок апельсина. Она сидела чуть сгорбившись, положив ногу на ногу, поставив локоть на стойку и уперев подбородок в кулачок. Ее взгляд был направлен на экран телефона, лежавшего рядом с пустым стаканом. Ее светлые, кучерявые, и такие же непослушные, как в детстве волосы разметались по спине и плечам, а особенно вредные пряди норовили заползти в глаза или прилипнуть к чуть приоткрытым губам.
Полковник тихо подошел сзади. Запах ее духов проник в его ноздри, пощекотал горло, спустился в желудок и растворил дурное предчувствие.
– Дочь! – осторожно позвал он.
Она встрепенулась, словно застигнутая врасплох лань. Повернула голову, и, улыбнувшись, вскочила с барного стула.
– Привет, пап! – она шагнула к нему навстречу, все такая же крепкая, как и четыре года назад.
Ни одного нового килограмма, отметил для себя Завьялов. Значит, продолжает заниматься своими танцами, а может и по-прежнему бегает по вечерам в парке.
Они обнялись. Крепко и продолжительно. Пожалуй, крепче и продолжительней, чем предполагали сложившиеся между ними отношения. Он отстранился и посмотрел в глаза Еве Сотниковой, урожденной Завьяловой. Для этого ему не пришлось наклонять голову. Ева уже в тринадцать была выше матери, а к восемнадцати почти догнала и отца, который, как и всякий качественный разведчик, выдающимся ростом не отличался.
– Как у тебя дела, пап? – они последовали за администратором, которая проводила их
