Люди лунного света - В Розанов

225

быть оставляемы на свободе в благоустроенном обществе, а должны запираться на замок, в психиатрических лечебницах или же просто в тюрьмах". Любопытно, что, кажется, ни одного не было случая, чтобы с медицинской стороны предложено было так поступить с сифилитиками; и это нельзя объяснить только тем, что они дают хлеб врачам, а уже Фурье заметил, что "доктора очень любят, когда страну посещают хорошие лихорадки, тифы и т. п."; нет, тут больше и печальнее: медицина, "христианская медицина", действительно не видит "ничего особенного" в сифилисе, считает его картиной здоровой структуры общества; а совокупления, и особенно когда они счастливы, обильны, когда они "приливают", как океанический прилив, - они считают "вырождением" и "патологией" и предлагают запереться от них обществу. Есть "крещеные люди"; но ведь есть и "крещеные профессии", и даже, наконец, есть "крещеные науки": в их обществе очутилась и медицина, и это ничего, что ее столпами были тоже совершенно "крещеные", даже до погружения семи раз в купель, Фохты, Молешотты и Бюхнеры, не опознавшие себя младенцы...

Книжка, или книжонка, о которой мы говорим, - Крафт-Эбинга: "Половая психопатия"*. Па6о?, - значит "страдание": то, от чего кричат, на что имеющие ее - жалуются. И хотя никто из описываемых в книжке лиц не "кричал" и не "жаловался" Крафт-Эбингу, но он собрал ставшие известными ему факты в книжку "о страданиях пола", не имея для этого даже того основания, какое имел бы механик, занятый давлениями, толчками и вообще действиями на вещественные массы, наименовать "патологической физикой" явления электричества, гальванизма или явления света, где эти массы отсутствуют.

Мне лично половая жизнь ни из рассказов, ни из книг не известна в большей степени, чем как это узнаешь случайно. Но я предпошлю извлечениям из Крафт-Эбинга кое-что, что мне, однако, пришлось узнать, ибо, всегда этою жизнью интересуясь, я дополнительными расспросами, когда было можно, а также и смотрением куда следует, открывал подробности, опущенные у "испуганного" Крафт-Эбинга. Первый раз мне пришлось прочесть о наибольшей самочности лет 20 назад в известных "Записках" о своей жизни Н. И. Пирогова, нашего великого хирурга. Там, описывая разные свои переезды и поездки в начале служебной деятельности, он между прочим упоминает о встрече - сколько помнится где-то в западном крае, около Риги или Пскова, должно быть, с университетским своим товарищем. Именно он у него остановился на перепутьи. Товарищ оказался женатым, недавно, - и на совершенно молоденькой женщине, лет 16-ти. В мимолетной встрече он ему жаловался, что хотя очень любит свою жену и

226

доволен ее характером, но чувствует себя изнеможенным от ее постоянного желания совокупляться. Здесь нужно отметить и то, что сам он был очень молод и, следовательно, не изношен; и то, что в ту пору 30-х или 40-х годов "развращающего чтения" еще не было; или, по крайней мере, на него еще де могла натолкнуться женщина, столь юная, что она, очевидно, только что вышла "из-под крыла матернего". Здесь мы имеем таким образом естественное, не возбужденное, глубоко природное влечение в такой силе и напряжении, какому, во "сяком случае, не отвечало тоже природное и молодое влечение молодого мужчины, но как самца - обыкновенного. Это наблюдение показывает, что "самочность" не есть постоянная величина, приблизительно одинаковая у всех, но что она варьирует: в одном "самца" более, "самки" более, чем в другом, и это не есть ни плод развращения, ни плод возбуждения или дурного воспитания. О следующем случае мне пришлось слышать: однажды в кружке женщин из "общества", среднего и скромного, зашли "суды и пересуды" о девицах и женщинах их круга; и некоторые очень осуждали таких-то и таких-то лиц своего пола "за их выдающееся нескромное поведение, развязность манер, речей" и пр. Тогда их прервала одна из слушавших, замужняя женщина: "Вообразите, все, о ком вы говорите, - скромные девушки, нимало не заслуживающие вашего порицания; но вот эти, - и она назвала несколько скромнейших девушек и женщин, - сущие подлюги: я знаю от мужа своего, что те, о ком вы говорите дурно, - были и остаются невинными, несмотря на всяческое ухаживание мужчины, на все его усилия, а эти скромницы совсем напротив..." Мне позднее привелось узнать два случая, когда жены не только не удерживали своих мужей от ухаживания "с последствиями", но толкали их на такое ухаживание, как бы любо-пытствуя через них о поле окружающих женщин и девиц; и разразившаяся гневом или, во всяком случае, порицанием - шла, очевидно или может быть, из таких женщин. Здесь, однако, следует принять во внимание следующее. Очевидно, что эти "падавшие" женщины и девицы не "заготовили" же себе "скромности" на случай ухаживания, в предположении, что она понравится или привлечет: в общем она ведь отпугивает, предупреждает самое начало ухаживания; очевидно, они ничего не думали, ничего не ожидали, но были действительно скромны и именно скромнее остальных; они были их женственнее, добродетельнее, и в меру этого самочнее; были, так сказать, более нежны, ароматисты, более содержали в себе сладкого нектара; и... "упали" не оттого, что менее хотели сопротивляться, но оттого, что приближение и видимое желание мужчины возбудило в них ответный ток такой силы и напряжения, который повалил их: как мучнистость колоса тянет стебель

227

его к земле, как отрывается и падает на землю самое налитое, сладкое, сахаристое яблоко, а не яблоко-сморчок, неотрываемо сидящее на своем стебле, кислое, жесткое, безвкусное. "Нахально вели себя", по укоризне собеседниц, бесполые, почти бесполые женщины и девушки; у них, верно, были и "усики" на губе, и "разухабистые" манеры, как у писарей; громкий и жесткий голос, мужицкая походка. Те же сидели тихо в уголке; не ходили - а плыли или скользили по полу; были застенчивы, конфузливы, стыдливы... Они были добродетельны: как героизм в мужчине, конечно, есть добродетель - так главная добродетель в женщине, семьянинке и домоводке, матери и жене, есть изящество манер, миловидность (другое, чем красота) лица, рост небольшой, но округлый, сложение тела нежное, не угловатое, ум проникновенно-сладкий, душа добрая и ласковая. Это - те, которых помнят; те, к которым влекутся; те, которые нужны человеку, обществу, нации; те, которые угодны Богу и которых Бог избрал для продолжения и поддержания любимого своего рода человеческого. Часто они бывают и не красивы, но как соловей: ибо зато "поют, как никто"...

О следующем случае я имел случай расспросить: мне и еще одному писателю передавала пожилая женщина, что ее молодой друг испытывает то несчастье, на какое жаловался Н. И. Пирогову его университетский товарищ. "Он недавно женат, сам молод, военный - и почти болен от жены, до бегства, до желания развестись. Говорит, что ее могли бы насытить только три мужа. И удивительно - это такая милая дама. Он ничего не может сделать, потому что, ненасытная сама, она вечно его возбуждает, и он не в силах уклониться от исполнения ее желаний".

- Вы говорите, она приятная женщина?

- Чрезвычайно. Наблюдая ее в обществе, никак нельзя предположить, что у нее такой... исключительный аппетит. И какой голос: такого нежного, глубокого голоса я ни у одной женщины не слыхала!

"Голос"... но ведь это то, чего не подделаешь! Это уже не "кокетство скромностью", которую еще можно подделать: это - сама душа, вернее говорящая о сокровищнице сердца, о характере, чем взгляд, чем улыбка. Все поддельно, кроме голоса. "Задушевный голос"... И вот у такой женщины, которая, судя по отзыву мужа, носила в себе утроенную самочность, - голос был "неги, какой я ни у кого не слыхала": и шел явно от "души" - утроенно человечной, небесной...

"Вечная женственность"... как совершенно другой полюс, как диаметрально противоположная вещь несокрушимому мужеству, напору, смелости, упругости, твердости самца... она есть только сердечная, умственная, бытовая, манерная,

228

нравная фотосфера, распространяющаяся около утроенной, удесятеренной самочности ее. Молчаливая, но с каким говором в душе! "Вечная молчальница": как кто-то сказал и о мужчинах-героях, что "они - прежде всего молчальники".

Эта-то "вечная женственность", как проявление повышенной самочности, и лежит объяснением в основе древнего факта, неразгаданного историками, - так называемой "священной проституции". "La sainte est toujours prostituee"1, пишет об египтянах в большой своей "Истории Востока" Масперо. Что за загадка? Каким образом глубокому и серьезному народу, каковы были египтяне, по свидетельству всех древних наблюдателей и новых историков, - как им пришло на ум религиозным именем "sainte" наименовать тех особых существ, тех редких и исключительных существ, которые неопределенно и беспредельно отдавались мужчинам, были "prostituee"?! Неужели имя "sainte" мы могли бы кинуть толпящимся у нас на Невском "проституткам" - этим чахлым, намазанным, пьяным, скотски ругающимся и хватающим вас за рукав особам? Ну вот перед человечеством впервые стоят два понятия, два признака: "святая" это понятие небесного, Божьего; и простой факт, что "всем отдает себя". И невинный человек, первозданным глазом взглянув на оба факта, должен сотворить их соединение или разьединение, т. е. сказать или "prostituee est sainte", или "prostituee est grande pecheuresse", "великая грешница!" Вообразите: первый народ сказал - "prostituee est sainte"... Что же это такое? Не имел он вкуса, глаза? Не умел обонять, ничего не понимал в характерах человеческих? Но тогда "совокупность цивилизации египетской", сумма "всех прочих ее качеств" разила бы... как наша Невская проститутка, и тогда едва ли бы Масперо, Бругш, Ленорман стали изучать эту вонючую гадость. "Очень интересно"... Тут может покопаться медик, но что тут делать историку культуры?! Египетская культура приковала к себе внимание бесчисленных ученых, этих скромных и добродетельных тружеников, своим беспримерным изяществом, соединенным с глубиною и торжественностью: