Репродуктор - Дмитрий Захаров

— А здесь, можно подумать, не стоят.

— Здесь — нет. Это калитка для своих. Сюда вообще никто, кроме нашей заставы, не суется…

Дорога оказалась кошмарной, освещавшие ее фонари были отставлены друг от друга на немилосердные расстояния. Ехать приходилось очень медленно, и все равно то и дело машина подпрыгивала на камнях или начинала крениться на левый бок. Справа бесконечной темной пустыней тянулись Великие трансформаторные поля — мертвый пейзаж, обнажавшийся только когда лучи пограничных прожекторов начинали вычерчивать по сопредельной территории сложные узоры.

— Тут до самой нашей точки такое дело, — сказал Вагель, кивая в сторону полей, — горелый шлак и ни хера больше.

Глядя в окно, Герман вдруг вспомнил, как сюда отправлялась Ленка.

В последний вечер, когда все собрались, она уже не ревела, а просто тихо качалась на стуле. Ее отец, дядя Коля, снова капал в стакан валокордин. Мать, тетя Таня, плакала, а на полу возле нее сидели Герман с братом Борькой и не знали, что делать. Герман прокручивал в голове разные варианты побега, один фантастичнее другого. Борька тоже о чем-то думал, кусая губы.

Ленка была их двоюродной. В детстве они вместе строили дома из диванных подушек и регулярно получали за это. Потом дядя Коля устроил дочь в Горный институт, очень этим гордился и хвастал ее оценками на всех семейных посиделках. И вот Ленку как горного геолога мобилизовали в секретную армейскую экспедицию за периметр. Само собой, добровольцем.

Тетя Таня уже без сил шлепала себя рукой по виску.

— Надо прятать ее в гараже, — причитала она, — Коля, ты слышишь меня?

Дядя Коля рассеяно кивал и протягивал Ленке стакан. Та отпихивала его руку.

Через два дня Ленкина экспедиция стала четырнадцатой, что ли, неудавшейся попыткой пройти сквозь поля…

Наблюдательный пункт, к которому ехали Вагель с Германом, оказался оборудован прямо в скале. В камне были грубо вырублены разные по размеру ступени, ведущие вниз, в маленькую душную комнату-пещеру. Свет давала стоявшая на сбитом из необтесанных досок столе керосиновая лампа. Благодаря ей становилось понятно, что в дальней стене прорублено маленькое — разве что голову высунуть — оконце, а из мебели кроме стола в наличии только два табурета.

— Этого пункта как бы нет, — объяснил Вагель, — он еще довоенный, и непонятно, кому принадлежал. Командование у себя в планах не нашло, хотя территория, конечно, наша. И еще один такой на четвертой заставе есть. Мы пользуемся, но на баланс он не принят. Поэтому как бы необорудованный.

— Артефакт, — хмыкнул Герман. Он обошел комнату, разглядывая в свете фонарика сваленные в ее углах предметы: здесь были ящики из-под минометных мин, тяжелые бинокли, стопка старых газет и две пары резиновых сапог. — А козырные у вас интерьеры.

— Ну так! Мощь рабоче-крестьянской Красной армии!

Вагель зажег еще одну лампу и уселся на трехногий табурет у стола.

— Надо пожрать, — объявил он. — Кстати, принеси один бинокль, будем смотреть за погодой.

Герман поднял с ящика тяжеленный металлический прибор на ножках и уронил его на стол. Вагель привычным движением закрепил ножки, накрутил приближение, но сам смотреть не стал.

— Можешь полюбопытствовать, — предложил он Герману, — правда, до утра все равно ни черта видно не будет.

— Хочешь сказать, что мы здесь будем до утра торчать? Разве в светлое время идти не сложнее?

— А мы никуда уже не пойдем, — сообщил Вагель, доставая из кармана свой коньячный напиток и присасываясь к бутылке. — Просто некуда. Здесь, Гера, самый край.

— Подожди, — Герман сел на табурет напротив Шурика. — Коридор-то где? Это еще куда-то надо двигать?

Вагель хмыкнул, мотнул головой и уставился на Германа:

— Какой коридор? Мы же ехали — ты сам все видел, мы по самую жопу в полях. Здесь крайняя точка, выступ в их территорию. Но это, блин, слепая кишка, она никуда не ведет.

Герман тоже пристально посмотрел на Шурика. Нет, не похоже, чтобы издевался.

— То есть прохода нет? — уточнил он.

— И не было.

— Так какого хрена ты меня сюда привез? — тихо спросил Герман. — Ты с самого начала все знал и потащил меня сюда? Я там кота уже пристроил, вещи распихал…

— Ты бы все равно не поверил, пока не посмотрел. Гера, тут такая хуйня… это самому надо прочувствовать. Посмотреть и понять, что нет больше ни хрена. Ни Китая, ни Индии, ни Европы, в жопу объединенной… Вот выгляни туда, нет, ты выгляни! Посмотри, видно тебе объединенную Европу? Да, блядь, ты внимательнее смотри! Вдруг краешек торчит где-нибудь. Нет? А вот то-то, Гера! Это вот и есть самое заповедное западло… Каждый день обходишь эту срань по периметру и смотришь в биноклик: не появилось ли там чего? А хрен тебе. Только поля эти злоебучие. И вправо, и влево, и под землю если копаться — все равно.

Вагель снова приложился к бутылочке. Сделал пару жадных глотков и с размаху приземлил коньячный напиток на стол.

— Пиздык! — объявил он. — Смотри и впитывай. Метущийся, блядь, интеллигент…

Дальше сидели молча. До конца Шуриковой смены было еще часов девять, и Герману ничего не оставалось, кроме как время от времени поглядывать в бинокль. Черный пейзаж не менялся ни на штрих. Даже смутное ощущение Германа, что поля должны хотя бы тускло подсвечивать рельеф, не подтвердилось. Пока блуждающий луч прожектора с наблюдательной вышки не начинал поглаживать какой-нибудь кусок земли, он оставался темным и неподвижным. Как только луч уходил, все снова темнело и совсем пропадало.

Вагель пошарил в одном из минометных ящиков, достал оттуда круг копченой колбасы и сухари и принялся все это жевать. Герман от протянутого куска отказался.

Когда колбаса кончилась, Шурик объявил, что идет на боковую, достал из другого ящика спальник и, сняв форму, устроился у стенки.

— Хреново же вы нас тут охраняете, — заметил Герман. — Если даже граница спит, то что говорить об остальной федеративной армии.

— Успокойся, — махнул Вагель, — никому вы на хер не сдались. Все стычки на заставах днем бывают, это железяка. Если хочешь — в ящике еще мешок есть. Не хочешь — не надо. Тогда спокойной ночи. Сиди переваривай.

Шурик снял с руки часы и положил их рядом со спальником на камень. Затем подтянул к себе засунутый в угол радиоприемник и покрутил ручку настройки.

— Поставь-ка на окно, а то не ловится ни фига, — попросил он Германа, — это у нас заместо колыбельной.

Герман кое-как установил коробку на узкой каменной полке, и вдруг через шипение из динамика быстрой злой скороговоркой затараторила «Отечественная волна». Корреспондент скороговоркой начитывал новости.

— …по вопросам организации удаленного рыбного лова. Эксперты оценивают шансы этого начинания как близкие к нулю. По неподтвержденным пока сведениям, в поселке Гагаринск — вспышка белой лихорадки. Туда тайно направлены специалисты Федеративной клинической больницы № 12. Можно ли ожидать объявления карантина? Об этом через пятнадцать минут в «Часе Дракона»…

— А, — усмехнулся Вагель, заметив удивление приятеля, — ты, поди, думаешь, что мы деревянные на голову совсем? Так это тут первое дело, Гера. Любимые сказки на ночь: Староста-мудак и все-все-все. Шикарно.

Герман внимательно посмотрел на ухмыляющегося Шурика, снова лакающего свой поддельный коньяк.

— И давно это вы… просвещаетесь? — спросил он.

— Давно, — зевнул Вагель и снова стал заворачиваться в спальник. — Ты мозги мне больше не ешь, а ложись спать. Мы с тобой через четыре часа обратно поскачем. Счастья вам, девушки…

Марина

Кабинет Толички был обычно задымлен до такой степени, что уже при входе начинало подташнивать. Абазов курил исключительно дрянь вроде «Примы» и «Полета», так что даже курильщики со стажем быстро начинали задыхаться и тереть глаза. Хитрая Фима поэтому предпочитала вытаскивать директора в буфет, а если это не представлялось возможным, разговаривала с порога. Марина, стоя перед открытой дверью с надписью «Генеральный директор. Советник информации», засомневалась, надо ли туда идти. Но выбора не было: войти все равно придется, потому что ей до Фиминого мастерства еще расти и расти.

Толичка сидел за столом в высоком кресле коричневой кожи и ножиком с ониксовой ручкой точил карандаш. Точнее, кромсал: грифель все время крошился, и от карандаша оставалось все меньше и меньше. Перед Толичкой красовалась полная раздавленных окурков черная башня — красивая, явно импортная пепельница в рыцарском стиле. На ее боку даже имелся какой-то щит с малоразличимым девизом.

Увидев Марину, Абазов тут же включил вытяжку и махнул рукой в сторону двух рыжих стульев — садись.

— Ну и что это такое? — поинтересовался директор у Марины.

Та промолчала. Она уже давно научилась не отвечать на риторические и двусмысленные вопросы начальства. Вместо этого взялась внимательно изучать благодарственные письма и дипломы, висящие в рамках за абазовской спиной. Их было столько, что стена проглядывала только эпизодически. Анатолия Николаевича благодарили директора и коллективы, Министерство культурного надзора и Совет казачьей молодежи, лично прокуроры, полковники войск связи и какие-то другие, менее заметные граждане. Наконец, чуть левее и выше подголовника директорского кресла помещалась фальшивая голова полярной совы со строгим и даже, пожалуй, осуждающим взглядом. Марина знала, что сову эту Толичке подарил нынешний Староста в те удивительные времена, когда Старостой еще не был. Что-то там у них имелось совместное: проект какой-то или, может, играли за одну хоккейную команду. Фима даже уверяла, что на одном курсе учились, но это как раз сомнительно.