Репродуктор - Дмитрий Захаров

Аля взглянула на часы — время еще было не обеденное.

— Вы не знаете, что у них там случилось? — спросила она у парня. — Проблемы какие-то?

— Девушка, неужели непонятно, — тут же подала голос коровья тетка, — технический перерыв. Можно ведь подойти к дверям и прочитать.

Она обернулась к своей коллеге и, качнув головой в сторону Али, сказала совершенно отчетливо, хоть и понизив голос: «И вот такие и у нас теперь».

— А можно помолчать, когда тебя не спрашивают, — сказала в ответ Аля.

Тетка на удивление промолчала, только презрительно поцокала.

Стоять пришлось еще пятнадцать минут. Потом двери открылись, и запустили сразу всех. В Канцелярском чудовищный штат, трудно даже понять, что они там все делают. Но хотя бы очереди у них быстро продвигаются.

Аля показала заявку на комплектацию девочке азиатского вида, совсем молоденькой, может быть, прямо из лицея. Та пробежала глазами список и тут же исчезла в закромах сектора. Аля проводила ее удивленным взглядом. Странно, подумала она, по-моему, раньше я эту кореянку видела в Презентационном. Или не эту? А если эту, то что она тут забыла?

Получив ежедневники с оттиском солнца на кожаной обложке, бархатистые черные футляры с прозрачным верхом и дорогие перьевые ручки, Аля успокоилась. Большая часть работы сделана. Всего полтора часа прошло, а у нее уже весь комплект на руках. Теперь только нанести гравировку и упаковать — до обеда должна управиться, а ей крайний срок на 14:00 ставили.

Чем ближе подступало обеденное время, тем более многолюдно становилось в коридорах. На пути в Юбилейную службу она уже ускоряла шаг, чтобы лавировать между сотрудницами со значком Почтового или Курьерского, мальчиками из Спортивного и еще кучей неопознанных граждан. Але несколько раз наступили на ногу (один раз пятку впереди идущей тетке отдавила она) и дважды пихнули в бок.

Уже завернув за угол, где начинались кабинеты Юбилейной, она не смогла не остановиться на несколько секунд перед витринами Ликеро-коньячного сектора — полюбоваться, как девочка и мальчик (она — в полупрозрачном розовом платье, он — в смешном, будто бы пажеском бирюзовом костюмчике) раскладывают по специальным нишам только что привезенные бутылки какого-то розового вина. Аля подумала, что это наверняка еще довоенный массандровский портвейн. Такой легкий и терпкий, она пила его, когда с подружкой после девятого класса без спросу сбежали к двоюродной бабке на юг, на самую границу.

В Юбилейной какой-то длинный сухой дед лет семидесяти долго разглядывал Алину заявку, жевал губами и что-то сам себе шептал. Потом зачем-то попросил удостоверение — хорошо, что она его не оставила в столе, — можно подумать, в департамент мог попасть кто-то с улицы. Наконец, старик махнул рукой в сторону кабинета с табличкой «Подотдел нанесения текста».

В кабинете сидел усатый гравер и, как показалось Але, скучающе разглядывал автобусную остановку за окном. Взяв принесенные ручки, он скептически повертел их в руках.

— С чем теперь приходится работать, — покачал головой, — хреновейший пошел материал.

— Чем вам материал не нравится? — обиженно поинтересовалась Аля. — Это, между прочим, для категории «В» ручки.

— Что «В», что «Б» — сплошное «г», — усмехнулся гравер и подмигнул Але. — Небось, никогда паркер настоящий не видела? Да конечно, не видела. Это еще при старой Федерации было. Вот то, я тебе скажу, был материал, не стыдно в руки брать.

— Не знаю, — сказала Аля, — какой такой паркер, но это вполне нормальные ручки. И давайте вы с ними начнете уже работать, а то обед скоро.

В Таре и упаковке, последнем на сегодня месте посещения, работала Юляша — Алина двоюродная сестра. Красивая девочка с курчавыми черными волосами и восточным разрезом глаз. Живая и неусидчивая, привыкшая по-детски радоваться и огорчаться по поводу всяких милых пустяков. Как ей удалось сохранить это качество к своим двадцати пяти — она была младше Али на два года — кто его знает. Но удалось, и Аля это знала наверняка. Поэтому она не особо удивилась, застав Юляшу рыдающей в очередной одноразовый платочек. Десятка два использованных бумажек были уже валялись на столе.

— Опять? — спросила Аля, садясь около сестры и протягивая к ней руки. Юляша всхлипнула и почти повисла на Але. Она замотала головой так сильно, что даже боднула сестру в челюсть. Та молчала, просто гладила Юляшу по волосам. Они сидели, обнявшись, минут пять, пока Юляша не прекратила вздрагивать и не полезла в ящик стола за зеркальцем.

— Скажешь, что случилось? — спросила Аля, признаться, не особо желая втягиваться в разговор о свинском поведении Коли или кто там сейчас на повестке. Да кто бы ни был. — Я вот сегодня весь день ношусь по этажам, собираю пакеты в Пароходство, — она постаралась предупредить Юляшину попытку снова заплакать. — Ничего не успеваю. Марта говорит, в этот раз квартальной премии, скорее всего, не будет, план не выполняем. У вас-то, поди, с этим все путем?

Юляша кивнула и, взглянув на себя в зеркало, обреченно махнула рукой.

— Меня вообще выгонят, — сообщила она, опустив голову на стол. — А я все равно думаю, что нельзя медведей выкидывать. Я так им в Мягком презенте и сказала. А потом всех в сумку спортивную собрала…

— Каких медведей? — удивилась Аля. — Из Мягкого выбрасывают медведей?

Вместо ответа Юляша встала и прошла к дальнему столу. На нем, брошенные друг на друга, лежали три располневшие красные сумки, с какими обычно спортсмены ездят на сборы.

Юляша потянула молнию на одной из них, и из сумки тут же показалась медвежья башка. Всклокоченная, песочная, с фальшивой мини-заплаткой вместо носа. Аля знала такие игрушки (в каталоге Мягкого презента они шли сразу после чебурашек), это были очень смешные ушастые медведики с большими голубыми глазами и короткими увесистыми лапками. Их дарили морякам, пилотам дирижаблей и тем, кому вручался орден «За заслуги». Где-то в газете даже печатали фотографию с гагаринцами, держащими на ладонях такие вот игрушки.

Расстегнув сумку до конца, Юляша выгребла оттуда целую охапку маленьких медвежат, высыпала их на стол и снова отчаянно замотала головой.

— Вот видишь, — прошептала срывающимся голосом.

Аля, конечно, видела и не могла понять, что не так с этими игрушками. Вроде бы такие милые. И уже столько лет… да и зачем выбрасывать-то?!

— А что они сказали? — спросила она, продолжая разглядывать лежащего на боку и будто подмигивающего ей медведя. — Срок годности вышел?

— Да какой срок годности, — Юляшу опять одолели слезы. — Мне эта дура, которая выдает, заявила, мол, медведь теперь вражеский символ. И что она всегда это знала. «Это гадко — пичкать героев такими поделками, — передразнила Юляша, — хорошо, что в Старостате это вовремя поняли».

— И что, ты их всех стащила?

— Они их скидали в коробку на выброс. Я и забрала.

Вот ведь дурочка, подумала Аля, обняв сестру и положив голову ей на плечо. Кому еще придет в голову тащить черт знает откуда три сумки песочных медведей? Только этой идиоточке, только ей.

— Алечка! — причитала Юляша, — но мы же их все равно отсюда не унесем. Нас же не выпустя-а-ат.

Аля закрыла глаза.

— Не реви, Юляшечка, — приговаривала она, — спасем мы твоих медведей. Правда-правда. Разложим по подаркам… по вот этим, которые я несу, по другим — завтра и послезавтра. Не реви, кому говорю.

Открыв глаза, взглянула на свои наручные часики.

— Юляша! — почти взвизгнула она. — Уже десять минут обед! Быстро давай упаковывать! Бегом!

Герман

На самом деле один раз он уже пробовал уходить — в четырнадцать лет. Конечно, это была, скорее, детсадовская вылазка, чем что-то осмысленное. И тем не менее.

Тогда они вместе с Левкой Шурвиным пытались угнать катер береговой охраны. Долго ползли по горячему асфальту порта, прятались за грудами гнутой арматуры, с полчаса возились с замочным тросом, который до этого намеревались перекусить за минуту. Левка порвал куртку и протер штаны на коленях. Герман разодрал локоть и влез кроссовкой в гудрон. Страшно напекло затылок и шею, хотелось есть, но еда была только для второго дня плавания. Они рассчитывали на два дня.

Катер взяли, когда Левка с Германом все же завели двигатель. Даже по прошествии восемнадцати лет Герман отчетливо помнил смешанный запах бензина, моря и какой-то сгнившей в лодке дряни. Помнил дикие Левкины глаза и крик: «Давай! Сильнее рви!» Помнил, как пограничник без фуражки пальнул в воздух и стал неспешно спускаться с пригорка, держа короткоствольный автомат наперевес. Помнил тряску в милицейском «бобике» и гнусавый голос сержанта, заполнявшего протокол. И сырой воздух камеры, и растрепанную мать, и разбор на школьном совете.

Это было глупо, но интересно. Никуда в то время уплыть на самом деле не получилось бы — они даже не представляли, что находится в ста метрах от охраняемого периметра.