Не поворачивай головы. Просто поверь мне - Владимир Кравченко

— Накинь капюшон, — негромко сказала мне Алина, и я вдруг понял, что меня давно поливает моросящий дождик. Накрыв голову капюшоном, поблагодарил ее, удивившись тому, что мы уже, оказывается, на «ты». Ирбис под дождем покрылся бусинами капель, словно куст росой, густая шерсть с подшерстком защищала горного леопарда от снега и воды.

Борис уже вел нас в свой чулан. Он выгородил себе подобие кабинета, за­крывшись фанерной перегородкой от подчиненных ему зверей и людей. За перегородкой вздыхал какой-то невидимый, фыркал тревожно, стучал копытами. Пахло конюшней, базом родного деревенского дедушки, запах моего каникулярного детства — высушенного на солнце кизяка, сена.

Алина взяла в свои руки сервировку и в три минуты накрыла стол. И так это ладно и с толком у нее получалось, что мы с Борисом, вдруг присмирев, сидели и молча следили за тем, как она, мягко и округло двигаясь, нарезала хлеб, раскладывала по тарелкам салаты, делила вилки, салфетки, котлеты. Два холостяка сидели и завороженно следили за женщиной, как она сотворяет чудо уюта из ничего, выразительная и певучая в каждом движении. Это сладкое, идущее из детства чувство отрока, сомлевающего в кресле парикмахерши от близости большой, набухшей от любви и молока груди, от ласковых рук с щелкающими ножницами. Что мы пили и что говорили при этом, уже не имело значения — главным оказалось то, что запомнилось сразу и надолго: слабость под ложечкой, ощущение робости, вдруг навалившейся невесть с чего, снующие красивые руки, яркие губы, низкий грудной голос, кокон женского внимания, заботы, покоя и услады, в котором мы оказывались, почему-то связанные по рукам и ногам.

Сын живет в Нью-Йорке, вместе с учебой и квартирой обходится очень дорого. Сын от первого брака, малышом его усыновил муж от второго, с мужем недавно развелась, теперь проблема — а ну как скажет сыну, не подозревающему об усыновлении, а ну как прекратит оплачивать учебу и жилье? Человек благородный, бездетный, любит мальчика, но, пока тот учился в Америке, отвык от него. Она менеджер в его медфирме, пока терпит бывшую свою, не выгоняет на улицу, потому что, оказалось, слишком многое в их бизнесе завязано на нее, в общем — партнеры.

Рассказала и пригубила стакан, покрывшись красными пятнами то ли от вина, то ли от смущения. Двое незнакомых мужчин сидели и молча переваривали чужую историю, где личная драма подавалась с улыбкой, с кокетливым же­стом ладони у виска, отводящей прядь.

Допив вино, отправились с Алиной гулять по зоосаду. У пруда все так же стоял пластиковый куб с щелью для сбора пожертвований в фонд зверей. Этот ловчий кубик, настороженный на посетителей, с дном, покрытым слоем в одну-две мелкие купюры, я хорошо помнил. Дочка бросала в него рублевки, когда была маленькой. Скоро она приведет своего сына, и тот тоже будет бросать денежку в щель копилки, проникаясь и гордясь собой. Жители Ясенева отказались принимать в своем микрорайоне зоопарк, решение о переносе зверинца на Юго-Запад сорвалось из-за протестов жителей. Кому бы хотелось, чтоб экзотические звери под окном будоражили сон криками ярости, отчаяния, любовного томления, призыва, — все эти птицы, львы, гиены, бегемоты, слоны? Оказывается, в их отношении к нам очень много эротики: дельфины играют с человеком в любовные игры, видя в нем объект, барс мурлычет по той же причине. Отдельных зверей можно брать на содержание. Фамилию спонсора пишут на клетке, суммы доходят до десяти-пятидесяти тысяч долларов в год.

— Между прочим, — сказал я, — на этом пруду до революции был городской каток. Толстой описал его в «Анне Карениной». Помнишь, как Кити каталась на коньках и завлекала Левина в сладкие сети своими буквенными шарадами?..

— Я не читала роман. Зачем читать, если есть фильм. Даже коллоквиум по Толстому умудрилась сдать, ничего не прочитав.

В метро мы доехали до радиальной и постояли у поезда, идущего до ее «Речного вокзала». Я любил эти места, парк Дружбы, причалы набережной с белыми теплоходами. Когда-то, рассорившись с женой, я перебрался к Ольге N, корреспондентке центральной газеты, в 72-м доме по Ленинградке прожил несколько месяцев; от нас по Тимирязевскойходил автобус до «Водного», шел томительно долго, с остановками, я ерзал на заднем сиденье «икаруса», прикрывая сумкой предательский холмик на тугих слаксах, наконец доезжал, шел через дворы и парк, поднимался по крыльцу министерской башни желтого кирпича (покойный отец занимал пост), взлетал на лифте на ее этаж, Ольга встречала в прихожей в мордовском сарафане, под которым ничего не было, молодые игры двадцатилетних, с природным ароматом подмышек, какого не встречал больше ни у кого, пока не случилась эта неприятность со стафилококком, окончившаяся проклятиями, цефамизиновой блокадой в ползарплаты, палатой 50-й больницы на краю Тимирязевского парка, — девушка сходила налево, — с высокой грудью бомба и высокой ногой, на улицах оглядывались и пожирали глазами, что мне сначала нравилось, а потом — нет.

Вечером в постели, вытягиваясь под одеялом, вспоминая Алину, дружественный хлопок ее ладони о мою ладонь у вагона метро, низкие грудные гармоники голоса, я подумал: а ведь день удался. Сегодня меня, черт возьми, ударили лапой две великолепные кошки: тигр и ягуар. Нет — даже три.

СЕЛ НА ПЕНЕК — СЪЕЛ ПИРОЖОК

Завирусованный комп тормозит, черт — кроме мамбы, слишком много окон открыто: Facebook, «Одноклассники», армейский форум однополчан «Служили Байконуру»… Когда я сажусь работать, открываю все окна, такое лекарство от одиночества. Сижу за ноутбуком, делаю свое, а окна лежат свернутые — вдруг кто-нибудь постучит? Окликнет, вступит в переписку?

Сейчас у меня перед глазами Москва, Лондон, Берлин, Париж, Япония, Гонконг. Весь мир играет… В 17.30 откроется Уолл-стрит — вот тогда и начнутся американские горки.

Я, конечно, разработал свою систему — здесь все от старого до малого помешаны на системах, — но она далась мне большой кровью и подходит только мне. Заточил реакцию на десять-пятнадцать параметров, передо мной всегда: скачки фьючерсов нефти, индекс форекс доллар-евро, индекс S&P 500 (свод котировок 500 крупн амер компаний) и, конечно, графики Евр-Азия-Америка... Все это надо иметь перед глазами, как пианисту ноты, и играть по этим цифрам, меняющимся ежесекундно… При этом под ухом должен бормотать «Бизнес FM», каждые пятнадцать мин сообщающий сводку и мировую стату. СТАТА, или статистика мировая, — вот что определяет тренд. И прежде всего американская. У них число заявок на получение пособий по безработице подали на 10 тыс больше, а наша биржа сразу — хоп! — и просела, мгновенно отрабатывая эту новость гэпом вниз… Я полумедведь-полубык. Есть тут медведи и есть быки, соревнуются на поле изо дня в день — кто кого. Медведи гнут котировки, как заломленную осинку, книзу, играя на шортах, а быки работают на восходящем тренде — ударом рогов подбрасывают котировки кверху. Игра умников, игра идиотов, несчастных игроманов, безработных, казенных растратчиков, благонамеренных отцов семейств, отчаявшихся должников, бойцов и трусов.

Не люблю пассивное инвестирование — короткие позиции предпочитаю всем прочим. Я «ловлю ножи». Термин такой, почти цирковой номер: поймать внизу лой, чтоб потом сбросить на подросших хаях. Прямой путь к неврастении, разорению и сумасшествию. Когда курс ползет вниз — солнце жизни закатывается, поникают головки цветов, мир полнится дурными предзнаменованиями… Когда же он начинает подрастать, чувствуешь, сволочь такая, как карманы твои набухают прибытком — неверным, низким, пустым, готовым каждую минуту растаять, как сон, как утренний туман… Эти перепады настроения, эти два полюса, на которых распято, как белка на колке, твое трепещущее существо, эти две голимые эмоции алчности и отчаяния положены в основу механизма биржевой игры — грубого, варварского, необъективного, но другого пока не придумано. Всякая вещь стоит столько, сколько за нее дадут. На определение этого «сколько» и нацелена биржа — как некий фильтр, где брокеры процеживают ценности и цены сквозь кулачок своего сжатого страхом ануса. Равнодействующая цены всегда составлена из многих страхов и вожделений. Словно березовая опушка грибницей, цивилизация оплетена нервами трейдеров, расходующих свою жизнь во имя утверждения закона стоимости. Биржевые игроки говорят: цена учитывает все. Биржевой индекс пуглив, как растение «не-тронь-меня», и каждую секунду стремится к солнцу, ветру и орлу, благодарно отвечая ростом на каждую каплю позитива и трусливо съеживаясь в ответ на обратное, в цене каждой акции заложено дождливое лето в Европе и засуха в Южной Африке, катастрофа «Челленджера» и успешный полет «Союза» на МКС, запятнанное платьице Моники и соло Билла на саксе, подрыв трубопровода радикал-суннитами и рекордный урожай зерновых на Кубани…