Под стенами замков - Наталия Венкстерн

Королева и дамы кинулись к окнам, в то время как дофин, справившись, наконец, с охватившим его весельем, кричал:

— Привести их сюда! Я хочу, чтобы их привели сюда! Этот мальчишка слишком смешон. Посмотрите, как он барахтается. Он похож на пойманного волчонка!

— Сын мой, — сказала королева, — это какие то жалкие нищие, доставит ли вам удовольствие…

Мальчик топал ногами, ничего не желая слушать. Его веселость ежеминутно могла перейти в такую же неистовую ярость.

Королевский обед подходил к концу. Людовик делался все сумрачнее, и соответственно с ухудшением его настроения росла тревога окружающих. Сюжэр делал незаметные знаки шуту, приглашая его рассеять дурное расположение короля. Шут корчил страшные рожи и насмешливо спрашивал короля:

— Чего, куманек, призадумался? Не болит ли у тебя живот от жирной пищи?

— Молчи, дурак!

— Или опять твои приятель Плантагенет сыграл над тобой злую шутку? Надень ему на голову ослиные уши и успокойся.

— Ты глуп!

— С кем поведешься, or того и наберешься, — отвечал шут нагло.

Но все эти плоские шутки ничему не помогали; король водил вокруг себя своими тусклыми глазками, как бы ища повода для выражения накопившейся в нем скуки и раздражения. Внезапно паж королевы появился на пороге и, отвесив низкий поклон, произнес:

— Его милость, дофин!

И вслед затем, пренебрегая всяким этикетом, вбежал вприпрыжку дофин и разразился смехом, видимо, все время его душившим.

— Ох, смешные люди! Ох, какие смешные! — Говорил он задыхаясь. — У мальчишки волосы свалялись, как пакли — он похож на обезьяну, а у того вырвали бороду ваши слуги, полбороды вырвали! А лошади их сдохли, у самых ворот… Они хотят видеть короля… сейчас же короля и ничего не слушают, а рассказывают смешные истории про епископа…

— В чем дело, сын мой? — спросил король умиленно улыбаясь.

Мальчик продолжал смеяться.

— Я их тоже дразнил, я говорил: «Король не захочет слушать, он говорит только с рыцарями. Тут мальчик закричал: — Я рыцарь, рыцарь — я с доносом к королю!»

— С доносом ко мне? Как попали к вам эти люди, сын мой?

— Слуги не хотели их пускать, а я видел их в окно, — ох, они такие смешные! — я велел их привести.

Король нахмурился и взглянул на Сюжэра.

— Я вижу, что слуги взяли слишком мною воли, — сказал он, — я желаю знать, что это за люди, которых ко мне не допускали. Они приехали ко мне с какими-то известиями, и не только я, но и министр мой об этом ничего не знает.

— Ваше величество, — начал было Сюжэр.

Король ударил по столу кулаком; от этого удара тяжелый перстень, украшавший его руку вдавится в кожу и причинил боль, которая удвоила его нашедшее, наконец, выход раздражение.

— Вы должны все знать! — закричал он. — Вы должны знать даже то, что происходит за вашей спиной и за тысячу лье отсюда! Такова ваша должность, понимаете ли вы меня?

Сюжэр побледнел.

— Я тотчас узнаю, — сказал он.

— Привести их сюда немедленно, — закричал король, если я окружен нерадивыми слугами и предателями, то, к счастью, имею еще голову на плечах и не настолько стар, чтобы позволить водить себя за нос. Привести их!

Через несколько мгновений мужчина, в жалкой рваной крестьянской одежде, и мальчик, в не менее изорванном бархатном камзоле, стояли перед королем. Видно было, что оба были крайне утомлены от дороги. Покрытие пылью, бледные, они едва стояли на ногах. Но увидав перед собой жирное, обрюзгшее лицо с тускло светившимися маленькими глазками, в порыве последней энергии они бросились к ногам короля, и. протянув к нему руки, закричали:

— Милости! Милости!

Король с любопытством разглядывал этих лежащих перед ним людей, ни единым жестом не приглашая их встать.

— В чем дело? — проговорил он сквозь зубы.

Пьер, — это был он, — приподнял с земли голову.

— Разреши говорить мне, король.

— Говори!

Пьер продолжал стоять на коленях, но при первых словах выражение страха, появившееся на его лице при виде короля, исчезло. Роскошь, окружавшая его, важное лицо короля, придворные с презрительным равнодушием глядевшие на него — все исчезло: он видел в короле только последнюю надежду, последнее возможное спасение от происков епископа. Поэтому придворные, рассчитывавшие посмеяться над нескладной речью крестьянина, были очень удивлены слушая его горячие и убедительные слова.

— Король, — заговорил он, — я крестьянин сельской Ланской коммуны и твои верный раб до гроба. Я и земляки мои целуем ноги твои и лежим перед тобой во прахе. Твоя воля священна для нас, и мы готовы убить всякого, нарушающего ее. Но мы слабы, король, а враги твои сильны; они смеются над волей твоей и хотят взломать королевскую печать.

— Мою волю нарушить может только бог, — вставил важно и торжественно король.

— Король! — продолжал Пьер, — ты даровал нам коммуну, мы были покорными и верными твоими вассалами, мы исправно платили тебе оброк и согласны были бы удвоить его, лишь бы не иметь другого господина. Но земля наша перешла в ленное владение епископу де Розуа, и он поклялся уничтожить твою хартию, ставя свою волю выше твоей.

— Епископ де Розуа не желает считаться с моей волей, — проговорил король, и кровь стала медленно разливаться по его бледному лицу, — епископ де Розуа поднимает оружие против моих вассалов; он, кажется, воображает, что имеет дело с простым рыцарем, а не с самим королем.

Филипп воспользовался минутой и вскочил на ноги.

— Король! — воскликнул он, — я паж епископа! Я бежал от него, потому что он оскорбил меня. Я соединился с этим бедным человеком, потому что оба мы только у тебя можем найти защиту. Я все знаю про епископа, все замыслы его мне известны; я клянусь, что скажу только правду.

— Знаешь ли ты, — сказал Сюжэр, которому вся сцена, по-видимому, пришлась вовсе не по вкусу, и который нахмурившись, глядел на этих, свалившихся с неба, проходимцев, — знаешь ли ты, что в наших глазах клятва серва ничего не значит? Клясться может только рыцарь.

Людовик бросил на министра грозный взгляд, но промолчал, ожидая ответа пажа.

— Я сын рыцаря, — воскликнул Филипп, — и хотя епископ с детства учил меня клеветать и говорить неправду, я не могу быть лжецом перед королем Франции.

Ответ понравился Людовику.

— Расскажи нам все, что ты знаешь, — сказал он, — и ты не раскаешься. Знай, что король Франции в тысячу раз более силен, чем все рыцари и сеньоры, населяющие землю: если он взял тебя под свое покровительство, ты можешь быть спокоен.

— Король! Списком Розуа хочет отнять у поселян Лана хартию, данную тобой; он говорит, что деньги единственный способ противостоять притязаниям короля на неограниченную власть во Франции; он говорит, что коммунальные хартии разоряют рыцарей и что пора положить нм конец.

— Вот как! — сказал король и, внезапно обернувшись к Сюжэру, грозно прибавил: — Вот к чему ведет ваша дружественная политика по отношению к феодалам! Они ставят себя выше короля; они хотят обогатиться за счет крестьян вопреки моей воле; они считают себя неограниченными властителями в своих укрепленных замках. Так я напомню им, с кем они имеют дело!

— Ваше величество, — попробовал сказать Сюжэр, — епископ Розуа…

Король вспылил.

— Епископ Розуа — негодяй, не достойный своего сана; поверьте, что я не погляжу на крест, который он носит, и сумею привести его в повиновение.

— Ваше величество, епископ — родственник герцога Гэно.

— Хотя бы он был родственником самого дьявола! Я объявляю поход против него. Трубите сбор! Тебя, мальчик, я делаю своим пажем, а этого доброго человека мы захватим с собой, так как ему должны быть известны местные дороги.

Затем, обернувшись к своему министру и взглянув ему прямо в глаза, король прибавил:

— И прошу не противоречить мне, Сюжэр. Непрошеные советчики мне надоели.

Глава V

Отряд прекрасно вооруженных всадников подъезжал к той самой лесной опушке, на которой недели три назад стоял епископ де Розуа со своими рыцарями, любуясь на расстилающуюся перед ним Ланскую долину. Этот отряд состоял из полусотни королевских рыцарей, выехавших вперед на разведку.

Долгий путь не утомил воинов Людовика. Сытые лошади горячились и ступали бодро; рыцари, довольные неожиданной военной прогулкой, сулящей крупную добычу, были веселы.

Среди этого блестящего общества странно выделялся на убогой кляче нищенски одетый Пьер, взятый отрядом для того, чтобы показывать дорогу. Хотя для него дорога была тяжела, осенний ветер пробирался за спину, а от рыцарских ужинов перепадали на его долю только объедки, он был единственным из всех, выражавшим нетерпение на длину пути. Он то и дело поднимался на стременах, вглядываясь в даль, торопил своего коня и не улыбался на веселые шутки, которыми перебрасывались его спутники.