Динька и Фин - Валентина Фролова

— П-подыхает… От-травилась… — стуча зубами, пояснил Маслюков. — Она первая поела рыбы, которую дал дельфин.

Кошка подкатилась к камню. Маленькой головой уперлась в глыбу. Обезумев от боли, пыталась сдвинуть ее, что ли. Или разбить себе голову, чтобы только кончить муку. На камне оказался острый выступ. И на морде кошки показалась кровь.

— Маслюков! В аптеку! В дельфинью аптеку! У нас там касторка, много касторки, для Карла и Лили. За касторкой и сюда.

Маслюкову повторять не пришлось. Он вылетел из-под скалы. Славка, Ленька, Петька понеслись вслед, только по воде шлеп, шлеп и еще шлеп.

— Тебе плохо? — спросил Григорий Иванович, наклонясь к Денису.

Денис прислушался к самому себе. В животе стало холодно. Такого холода в своем животе Денис еще никогда не знал. Он хотел сказать: «Да». Но губы его занемели. И он через силу кивнул.

Григорий Иванович выскочил из пещеры. Закричал:

— Елена Владимировна! Беда! Беда!! Беда!!! Сюда, Елена Владимировна-а-а!

Денис выскочил вслед за ним. Заорал:

— Ма-ма-а!

Дверь лаборатории на башне распахнулась. Мама взглянула на Григория Ивановича, на Дениса, скатилась по винтовым лестницам на мосток, побежала к берегу.

— Что с тобой? Что с тобой? — побледнев, спросила она.

— Отравился, Елена Владимировна. Дело серьезное. Дельфин дал ему какую-то рыбу. Рыбой сначала кошку уворованную накормили. Потом Маслюков с дружками ели. Денис тоже ел. Кошка сдыхает.

— Да как же ты?.. Да как же ты?.. Я тебя учила: не знаешь рыбу — не ешь!

— Успокойтесь. Сейчас Маслюков с касторкой придет… А ты, Динька, давай на берег…

Они подхватили Дениса под руки, повели к берегу. Ноги отказывали Денису. По песку его волокли волоком. Мама и Григорий Иванович усадили его.

Маслюков, Славка, Ленька, Петька уже бежали к ним.

— Выпили мы касторку, Григорий Иванович! Выпили! — с расстояния кричал Маслюков. Лицо его было не то, чтобы успокоившимся, но надежда не умереть уже была в лице. — Спасибо тебе, Григорий Иванович. Не то бы концы б отдали.

— Каюк бы нам, — подтвердил Славка.

— И видели б нас с Петькой не босыми, а в белых тапочках, — все еще бледный, но уже робко улыбаясь, сказал Петька.

— Давайте касторку! — перебил их Григорий Иванович.

Шарага, как споткнувшись, остановилась. Динька взглянул на руки Маслюкова, одним взглядом скользнул по рукам остальных, — руки пусты.

— А… а… а… мы всю выпили… Т-ты, Григорий Иванович, сказал: «Маслюков! Касторка в аптеке. Беги туда и назад». Мы выпили. И… назад.

— Всю-у-у? — потянул удивленно Григорий Иванович.

— Всю.

— А — ему? А мальчишке?

— Григорий Иванович… Ты сказал — я сделал… Ты про мальчика не говорил… — неуверенно возразил Маслюков.

— Как вы могли? Как вы могли всю выпить? — задохнулась мама.

— Маслюков? Ты — человек? — спросил Григорий Иванович и уставился на Маслюкова. — Нет, ты не человек!

Иголочки побежали по спине Дениса. Он осознал: смерть неминуема. Взглянул на маму, понимая, что видит ее в последний раз. Мама была в легоньком сарафанчике. Волосы у нее золотистые, тонкие, подняты над ушами, завернуты в узел. Пока Динька был жив, он любил заглядывать в ее глаза, светлые, ласковые, как море летом.

— Пульс! — вскричал Григорий Иванович, державший Дениса за руку. — Пульс пропадает. Елена Владимировна! Аптека на улице Водопьянова, недалеко. Мне с моим сердцем гору не одолеть. Беги, голубушка, быстрей беги!

Ужас дохнул из глаз мамы. Мама метнулась к Денису. Взмахнула растерянно руками. Отшатнулась. Взмолилась:

— Динька! Не умирай! Голубчик ты мой! Сынуленька! Сынок! Кровинушка дорогая! Ты умрешь — я умру. На кого мы папу нашего оставим? Он вернется с полетов, а мы умерли.

От этих слов Денису совсем стало плохо. Он пощупал свой живот. Живот уже умер, — был каменным, твердым, холодным.

— Беги! Елена Владимировна! Беги! Каждая минута на счету.

Мама со старта развила бешеную скорость. Если бы в аптеку на улице Водопьянова двинулась не она, а отец Дениса, летчик-истребитель, на сверхскоростном своем военном истребителе, и он бы не одолел пространство быстрее. Только что мама плакала у стынущего лица Дениса, а уже ее сарафан, розово-бело-голубой, на горе.

— Денис! Главное, чтоб кровь не остыла. — уговаривал лежащего на земле Дениса Григорий Иванович. Пока кровь горячая ничего не страшно. Ну что ты, парень? Что ты? У тебя же не руки, ледышки. Я тебе их грею своими.

И растирал-растирал коченеющие Динькины ладони.

При этом ругал Маслюкова и его шарагу:

— Там же бутыль касторки была! Как ты мог вылакать, Маслюков, целую бутыль?

— Я же, Григорий Иванович, не один.

— В Карле — два центнера весу. В Лили — центнер. Касторку на их туши рассчитывали.

— Да во мне со Славкой и есть два центнера.

— А мальчик?.. Мальчик умирай? Да, Маслюков?

Денис глотал безмолвно слезы. Что говорить с Маслюковым? Ему бы самому только жить. А другой хочешь — живи, хочешь — умирай.

Вот наконец и мама с касторкой. Целая пол-литровая бутылка.

— Что кошка? Как кошка? — с расстояния спрашивала мама. — Жива? Умерла?

Григорий Иванович хвать бутылку. А пробку — не открыть. Он бутылку между ног, покрутил в руках. Пробка ни с места. Григорий Иванович пробку в рот, потянул зубами. Проговорил, не выпуская из зубов:

— Не орет… Отошла, видно, страдалица. Отмучилась. А уж как орала, бедная! Как орала! Ну что у человека — что у нее в глазах, одно страдание.

Пробка в горлышке сидела прочно.

Маслюков протянул было руку к бутылке, но руку его кинуло к животу. Первый мощный сигнал родился в его утробе. Касторка, по дозе рассчитанная на Карла, начинала действовать.

Маслюков мотнул головой шараге. Все четверо, скрестив ладони на животах, полуприсев, гусиным петляющим шагом двинулись на склон горы, понемногу рассеиваясь в кустарнике. В водворившейся тишине Григорий Иванович прислушался.

— Кажется, недомаялась еще, бедная! Вроде звуки, а?

Вцепившись зубами в неподатливую пробку, намертво закупорившую бутылку, он мотал головой туда-сюда, туда-сюда. Мама не выдержала пытки, пошла взглянуть на кошку. Сил не доставало смотреть на умирающего сына.

Ушла и застряла.

Ее не было долго, очень долго.

Наконец донесся ее голос из-под скалы:

— Григорий Иванович, сюда!.. Сюда, Григорий Иванович!

С бутылкой у рта, с пробкой в зубах Григорий Иванович пошлепал в пещеру.

Теперь под скалой они застряли оба.

Время шло, а их не было, не было и не было.

Кошку, что ли, — может, она еще не околела? — касторкой поят?..