ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ в 2 томах В поисках пути, истины, и жизни - протоиерей Александр Мень

Но обрести прежнюю гармонию было труднее, чем потерять ее. Постепенно в сознании первобытного человека Бог становится далеким и безличным. В повседневной жизни люди все больше и больше внимания уделяют природному миру.

В мышлении первобытного человека живет чувство родства всех живых существ.

Идея братства человека и животного нашла свое выражение в широко распространенных мифах, согласно которым предки людей имели смешанные человеко–звериные черты. Индейцы верят, что эти существа могли легко менять свой облик. В анализе подобных легенд прочно установилось понятие «животные–люди».

Эта вера оказала огромное влияние на общественный уклад древних. Она объясняет возникновение такого своеобразного явления, как то–темизм. Тотем — это, как правило, животное, которое считается предком и покровителем данного племени.

Источник тотемизма — вера в духовное единство с природой. Он имел широкое распространение в различных частях света. Следы его обнаруживаются не только у примитивных племен Азии, Африки и Америки, но и у цивилизованных народов; например, запрет на убийство коров в Индии — отголосок седой старины, когда эти животные были священными тотемами[10].

Первобытный человек повсюду видел сокрытую одушевленность: и в стволах деревьев, и в лесных животных, и в беге облаков. Для него взаимодействие вещей в мире — это не только взаимодействие видимого, но в то же время — и более всего — взаимодействие невидимого. В журчащем ручье, в пламени костра обитали духи, враждебные или добрые, а иногда и нейтральные.

Здесь — корни того странного на первый взгляд верования, которое в науке получило название фетишизма. Фетиши, т. е. священные предметы, сопровождают всю жизнь первобытного человека. Это может быть и камень, и зуб животного, и даже череп родственника. В них обитают духи, и человек, обладающий фетишем, заручается их поддержкой. Однако, как и тотемизм, вера в фетиши не какая–то особая религия, как думали некоторые исследователи.

То, что неодушевленному предмету придается сакральное[11] значение, вытекает из общей веры в одушевленность мира. Очень часто фетишизм связан с верой в тотемы. Иногда какой–нибудь фетиш приобретает значение талисмана. Он противопоставляет силе силу, вредоносному влиянию — свое, защитное. Вера в значение таких амулетов проходит через все века человеческой истории.

Постепенно фетиши приобретают человекоподобный облик. В них просматриваются человеческие черты предка или духа. Такие фигурки особенно часто встречаются у африканских народов. Это прототипы будущих идолов. Но попытки установить контакт с духовным миром не ограничивались талисманами, фетишами или тотемными изображениями. Существовал и мистический способ общения с духами, который и составляет главный, непреходящий интерес в первобытной религии.

С течением веков духовная интуиция у первобытных людей ослабевала. И поэтому из их среды стали выделяться люди, обладающие особой мистической и оккультной[12] одаренностью.

На них была возложена миссия посредников между человеческим родом и окружающим его миром демонов и духов.

Всякая религия складывается из трех основных элементов: мировоззрения, жизненных нормативов и мистического чувства, которое находит внешнее выражение в культе.

Разумеется, слово «культ» мы здесь должны понимать очень широко. Даже в тех религиях, где внешние их выражения сведены к минимуму, все же какой–то «культ» существует. Человеку свойственно связывать свои внутренние переживания с какими–то действиями, во что–то их «облекать». Отсюда и слово «обряд» (от «облечь», «обрядить»). В общении между собой люди никогда не могут избежать хотя бы самой простой формы обряда. Но обряд помогает не только человеческим контактам, но и нашей устремленности к Высшему.

Стремясь обрести утерянную полноту непосредственного созерцания Бога, люди пытались вернуться к прежнему состоянию при помощи плясок, ритмичной музыки, массовых радений. Это была попытка как бы приступом овладеть крепостью духа.

Люди кружились в такт ударам первобытных барабанов; все обыденное переставало существовать, казалось, что душа летит далеко и освобождается от гнетущих пут. По существу, это была попытка механическим путем обрести духовную свободу и могущество. Но в этой попытке трогательна та сила неутомимой жажды высшего, которая не давала человеку погрязнуть в полуживотном состоянии. Пожалуй, пандемия[13]исступленных танцев в наши дни — это тоже пусть уродливое, но отражение духовной неудовлетворенности и стремления вырваться за пределы обыденности.

У большинства же «диких» народов мы застаем следующую стадию развития — шаманизм. Здесь на первое место выступают избранники, те, кто пытается проложить путь к сверхчеловеческим силам.

Экстатические состояния транса делают шамана медиумом[14] и ясновидцем, соплеменники прибегают к нему для разрешения различных житейских вопросов. Он безошибочно указывает, где найти в тайге пропавшего оленя, куда нужно отправиться, чтобы иметь успех в охоте.

Шаманизм — не простое суеверие, а одна из древних попыток человека прорваться к потерянному Эдему. Но чаще всего эти попытки приводили его на скользкий путь оккультизма, и, стремясь овладеть миром наших духов, он сам оказывался в их власти.

Для первобытного человека не существовало резкой границы между сверхъестественным и естественным. Мир был един, и силы видимые переплетались в нем неразрывно с невидимыми. Пожалуй, дикари были кое в чем мудрее нас. Многие из нас до сих пор считают, что, если утром взошло солнце, — это естественно, но если оказывается возможным установить контакт с сознанием умершего человека, — это уже нечто сверхъестественное. Между тем в полном смысле слова сверхъестественным в мире ничего назвать нельзя. Одному плану бытия свойственны одни законы, другому — другие. Физики показали нам, что микромир сильно отличается от макромира и мегамира[15]. Легко предположить, что и другие измерения Вселенной, трансфизические[16] и духовные, будут иметь свои особые черты. Когда столкновение этих планов становится явным, происходит то, что называют чудом.

Но нас интересует в древней магии не столько соотношение планов бытия и законов мира, сколько субъективные, внутренние мотивы, которые руководили доисторическим магом.

В магизме скрыто присутствует та духовная тенденция, которая коренится в первородном грехе человечества: поставить себя в центре мироздания и заставить служить себе его силы.

Именно поэтому магизм явно посюсторонен. Высшим благом для него являются блага земные. Предел желаний мага — процветание здесь, на земле. И если в магическое миросозерцание и входит вера в бессмертие, то она носит исключительно грубо–чувственный характер.

Маг очень часто противостоит священнику. Это понятно. Внутренняя направленность магизма и религии — противоположна. Жрец — прежде всего посредник между людьми и духовным миром. Он обращается к Божеству с молитвой.

Для мага же радости мистического богообращения — пустой звук. Он ищет только достижения могущества в повседневной жизни — на охоте, в земледелии, в борьбе с врагами. Этот антагонизм оставался даже тогда, когда магия стала переплетаться с религией.

Магизм ждет от Неба только даров, Природу (включая незримые силы) он хочет поработить, в человеческом обществе он воцаряет насилие. Племя и власть становятся над духом. Человек сливается с родом, подпадая под гипноз «коллективных представлений».

Народы, не дерзнувшие в течение тысяч лет изменить хотя бы на йоту установившиеся каноны, — жертвы «коллективных представлений» магизма, которые парализовали творческую активность и религиозный гений человека, ибо только в сознании личной ответственности и духовной свободы находит он свое высшее призвание как образ и подобие Творца Вселенной.

ПЕРВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Магические представления обладают колоссальной силой. И если учесть ту власть, какую имел магизм над душами людей, то поразительная устойчивость первобытного мира становится не такой уж загадочной.

Вероятно, в этот долгий период человек чувствовал себя ближе к природному миру, чем в последующие века. Но, имитируя в своих обрядах жизнь природы и тем самым как бы участвуя в ее процессах, он предстоял природному миру не как человек, а, скорее, как часть этого мира.