Ошибка Творца - Дарья Дезомбре

— Даже благодарность, — эхом повторил Андрей. Ярость оставила его, как волна, схлынувшая с берега. В душе стало пусто и гулко: он был уверен — Ираклий и в первый раз знал, на что идет. И пошел бы и в третий, если бы верил в свою безнаказанность.

Он поднялся со стула, отодвинув со своего пути, как мебель, взмокшего Соловьева. А Соловьев смотрел ему вслед глазами побитой собаки.

«Надо рассказать, надо все рассказать», — думал с тоской Соловьев. Но страшно подумать, что сделает с ним этот опер с ледяным взглядом, если узнает правду.

Маша

Не сразу, но Маша вышла на брата покойного Кононова — тоже профессора, только в каком-то техническом вузе. Тот долго не мог понять ее просьбу, и Маша, стесняясь, путаясь, объясняла, что убита ученица Александра Ивановича и, похоже, тот что-то про нее знал. Что-то, могущее привести к убийце.

— Но почему именно он? — Обладатель мягкого баса на другом конце трубки не скрывал удивления.

— Потому что… — Маша вздохнула, — у Александра Ивановича были с ней отношения.

— С кем?! — переспросил брат Кононова.

— Со студенткой Канунниковой, — тихо подтвердила Маша.

Профессор помолчал.

— Мне кажется, вы что-то путаете. Мой брат был порядочным и уже пожилым человеком, вряд ли он… Но я, конечно, могу с вами встретиться, передать ключи.

— Жена с дочерью уехали на юг еще в мае — у дочки недолеченный туберкулез, — пояснил он чуть скованно, передавая Маше на следующее утро у метро брелок с ключами. — Все времени не хватает заняться Сашиной квартирой. Мы забрали только ценные вещи: часы, несколько безделушек, портрет матери. Все остальное — в том же виде, в котором было при его жизни.

Маша кивнула. Это была несомненная удача. Она записала адрес и выслушала путаные объяснения, как найти нужный дом.

На самом деле все оказалось не так страшно. Дом стоял посреди двора — четырехэтажный, сталинской постройки. Двор — тихий, зеленый, в тополях по периметру и с детской площадкой — был практически недоступен с улицы: в нем нельзя было даже припарковаться, ворота единственной арки пропускали обитателей, но не их машины.

Профессор жил на втором этаже, и, толкнув единственную на площадке старую, еще обитую дерматином входную дверь, Маша почувствовала запах свежей мастики и отдушки для стирального порошка. В квартире стояла гулкая тишина, но она не казалась необитаемой. Напротив, Маше чудилось, будто квартира дышит, живет своей жизнью. Об этом свидетельствовало множество мелких деталей — обильно политая земля в цветочном горшке, приютившем длиннолистное растение, вроде гусмании. Отсутствие пыли на полках и этот запах, как будто здесь только что стирали. Маша дотронулась до кремовых занавесок на окнах и вздрогнула — они были чуть влажные. Что за чертовщина? Вряд ли брат покойного занимался тут стиркой… Маша оглядела комнату, служившую кабинетом, — небольшую, но уютную. Высокие потолки, светлые обои, трехстворчатое окно. Письменный стол — солидный, тяжелый. Что-то в нем смутило Машу. Ах да! — отсутствие компьютера. Она аккуратно отсмотрела все бумаги из двух нижних ящиков — план занятий, задания студентам, распечатанные мейлы от ректора; значит, компьютер все ж таки имелся. Очевидно, его забрали вместе с прочими «ценными вещами». Маша уже выдвинула последний, верхний ящик, когда услышала тихий щелчок открываемой двери. Она замерла. Из прихожей донеслись шорохи: шелест снимаемого легкого плаща, легкий стук — Маша нахмурилась: неизвестный вынул тапки? Раздались шаги, объемная тень появилась за дверью со вставкой из дымчатого стекла, отделяющей комнату от коридора. В дверь тихо постучали. Похоже, ее обнаружили.

— Войдите, — чуть дрогнув голосом, сказала Маша.

Дверь распахнулась — на пороге стояла крупная женщина лет пятидесяти в красном платье с почти непристойным декольте. Губы у женщины были накрашены яркой помадой в тон наряду, волосы забраны в гладкий пучок на голове. На ногах — действительно тапки, но тоже кокетливые, с вышивкой.

— Ой, — сказала неизвестная, прижав ладошку к округлившемуся рту, — вы кто?

— Я — из угрозыска. А вы?

Женщина потупила глаза, огромная грудь смущенно качнулась.

— Так это. Домработница я. Александра Ивановича.

— Вас нанял брат покойного? — поняла наконец Маша. — Ухаживать за квартирой?

Женщина помотала головой и чуть покраснела:

— Не нанимал меня никто. Сама прихожу. — И на удивленный взгляд Маши добавила: — Время есть, ключи у меня родственники не забрали… А так, приду, Александра Ивановича повспоминаю. Ведь сколько лет вместе! Я у него пятнадцать годков убирала.

Верная домработница. Маша кивнула, улыбнулась:

— Если вы не против, я останусь тут еще на полчаса-час.

— Конечно-конечно! — замахала сдобными руками женщина. — Оставайтесь сколько хотите! — И вдруг осеклась: — Вы из прокуратуры? А что случилось-то?

— Убийство, — любезно пояснила Маша, — студентки Александра Ивановича.

Ей показалось, что домработница враз заледенела: застыло даже вечноволнующееся декольте.

Она облизала рот бантиком — как кошка, добравшаяся до сливок:

— Эту поганку малолетнюю, что ли?

Маша осторожно кивнула. А домработница презрительно скривилась:

— Сколько крови, мерзавка, у Александра Ивановича выпила! А он-то на нее глядел, как на восьмое чудо света, тьфу! Чуть ума не лишился, когда узнал, что та шашни со своим продюсером закрутила! Я обоих с женой продюсерской корвалолом на кухне отпаивала!

— С женой? — нахмурилась Маша. — Какой женой?

— Да уж такой! Настоящей! Первой, видать!

Маша устало вздохнула:

— Ольга Рудовская погибла.

Домработница оскорбленно подбоченилась:

— Погибла-то погибла, а до этого пришла к Александру Ивановичу, кричала, обвиняла в распространении грязных сплетен! А он-то вытаращился на нее: мол, какие сплетни, вы о чем?

Маша ошарашенно смотрела на домработницу, а та попеременно показывала в лицах то возмущенную супругу Рудовского, то ничего не подозревающего профессора.

— А она ему: «Я знаю, тот мейл пришел с вашего компьютера!» А он как раз компьютер перевез в институт — тамошний его сломался. Говорит: «Глупости, никакого мейла я вам не отсылал — ни отсюда, ни с работы!» Тогда жена говорит: «Я вижу, вы мне не врете». Простите, мол, ревнивую дуру. И ушла. А мой Александр Иванович сидел на стуле, глядел в одну точку, закусив губу, а потом за сердце схватился. Я ему снова корвалольчику накапала. Он выпил, встал и пошел прилечь. А мне сказал:

— Это, Лида, должно было когда-нибудь случиться. Съемки, они весь день вместе…

— Когда это было?

Лида пожала полными плечами:

— Осенью. В октябре где-то. А что?

Маша смотрела на дородную Лиду во все глаза: первая жена Рудовского получила мейл с грязными сплетнями, касающимися ее мужа и молодой актрисы. Но профессор не счел роман своей молодой любовницы предательством. Получается, она права: дело было явно в другом.

— Где сейчас этот компьютер? — выпалила она.

— Так это… — пожала плечами Лида, — там же, где и был. В институте ихнем, театральном.

Андрей

Работа, которой занимался Андрей последние несколько дней, выносилась как бы за скобки расследования, хотя отнимала чертову прорву сил. Это была муторная сверка всех контактов Джорадзе на предмет подозрительных лиц и поиск его связок с криминалом. Сверка ничего дельного не дала. Второй отправной точкой могла бы стать какая-никакая история любовного толка, ибо Джорадзе был романтическим брюнетом со всеми необходимыми для образа составляющими: синими глазами, подбородком с мужественной ямочкой, белоснежной улыбкой. Однако и тут Андрея ждало разочарование: девушка Ираклия, некая Илона, приятная, несколько забитая барышня, рассталась с Джорадзе пару месяцев назад — по его инициативе. Девушка находилась в естественной печали, но надеялась на продолжение и вряд ли бы решила нанять высокого рыжего мужчину для убийства. Кроме того, Андрей был уверен — рыжий бородач «сам с усам»: вряд ли рыжий и вряд ли наемник. Скорее, действовал самостоятельно. Других любовных историй у Джорадзе не было — по словам Соловьева, покойный был трудоголиком. Да и полистав его многочисленные фотографии в Интернете, Андрей убедился в правоте зама — слишком этот павлин был занят собственной особой.

От полного отсутствия зацепок Андрей затосковал, и единственное, что утешало его в течение дня, это факт ежедневной теперь жизни Маши у него на дачке. Они с Раневской заполучили ее в свое безраздельное пользование, поскольку Машина мать укатила с подругой на отдых в Портофино, и Маша — почти официально — переехала из своей квартиры в центре в его пригородную хибару. Хотелось верить, что Андреево присутствие компенсирует любимой девушке нехватку благ цивилизации, а если его одного не хватит, значит, приплюсуем к относительным прелестям загородного бытия наличие на даче наглого, но, надо отдать ему должное, обаятельного пса с трогательно выступающими ребрами (хоть и жрет за троих) и выразительной лохматой мордой. Маша любила животных. И его, Андрея, как он надеялся, — тоже.