Привет кошке! - Миёко Мацутани

— Ох, испугалась! — сказала старушка и, сняв соломенную шляпу, стала обмахиваться ею. К счастью, она не заметила О-Бакэ-тяна. — В наших краях есть страшная легенда «О кошке и тыкве». Поэтому все не любят кошек.

— А что это за легенда, бабушка? Может, расскажете мне?

И художник уселся поудобнее, приготовясь слушать.

— Давно-давно, вон в том доме, что под толстой соломенной крышей, жил-был Гэмбэй. И вот повадился кто-то красть рыбу у него из шкафа. Запрёт он рыбу в шкаф, а наутро её как не бывало. Очень сердит был Гэмбэй на вора. А в доме у него жил большой чёрный кот…

— Наверно, он и крал рыбу, — предположил художник.

— Я знала, что вы так и подумаете. Но дверцы-то у шкафа утром закрыты были. Вот в чём дело! «Значит, похититель рыбы вовсе не кот», — решил Гэмбэй.

— Это верно, кот открыть-то откроет, а уж закрыть-то у него ума не хватит…

Откуда-то раздалось недовольное хмыканье. О-Бакэ-тян тихонько прыснул — это Почемучка обиделась.

Старушка продолжала рассказ:

— Только однажды заночевал у него один лодочник, — он проплывал на своей лодке мимо наших мест. И ночью этот лодочник увидал кота.

— Ага! Увидал, значит.

— Чёрный кот открыл потихоньку дверцу шкафа, сожрал рыбу и так же тихо прикрыл дверцу лапой. А сам сделал вид, что ничего не крал.

— Сообразительный кот!

— Что вы говорите, сэнсэй! Разве кот может закрыть дверцу? Это же оборотень был! Только он может открыть что-то и закрыть. Ой! Даже рассказывать страшно.

— Ага! Тогда это и вправду был оборотень.

— В том-то и дело! Потому-то он и закрыл дверцу.

Глава шестая

Кошка, которая стала бояться кошек

Старушка сидела на тыквенном поле, на холме, у подножия которого плескалось море, и рассказывала:

— И тогда лодочник сказал Гэмбэю: «Поостерегитесь! Ваш кот — оборотень». На другую ночь сел он в лодку и собирался отчалить, как вдруг слышит: «Бася-бася-бася» — кто-то плавает вокруг лодки. Вцепился когтями в борт лодки, хочет забраться в неё. Лодочник задрожал от страха, глаз не сводит с борта.

— Да ну! — воскликнул художник.

— А это был чёрный кот из дома Гэмбэя! Пришёл мстить лодочнику за то, что распознал он его. Поднял лодочник весло да как стукнет кота по лапе! Кот упал в море и больше не показался из воды.

— И что же дальше? — Художник зажёг сигарету.

— На другой год, летом, проплывал тот лодочник мимо наших мест и снова остановился у Гэмбэя. «А что стало с чёрным котом?» — спросил он. «Вскоре как вы уехали, вернулся он домой раненый и умер». — «Ах вот как! Умер, значит, — сказал лодочник и взглянул на огромную тыкву с длинным-предлинным стеблем. — У вас, я вижу, тыква большая уродилась». — «Да, славная тыква, не правда ли? — сказал Гэмбэй. — Сегодня за ужином и угощу вас ею». И Гэмбэй хотел оторвать тыкву от стебля. «Постой! — остановил его лодочник. — Скажи мне, Гэмбэй, ты сажал эту тыкву?» — «Нет, сама по себе выросла», — ответил Гэмбэй. «Вот это и подозрительно! Эту тыкву есть нельзя», — сказал лодочник и потянул тыквенный стебель. Вырыли они корень, а там… что бы, вы думали, там было?

Старушка приглушила голос и уставилась на художника. — Что же?

— Стебель этот рос из черепа кошки!

— Ой! — в ужасе выпрыгнул О-Бакэ-тян из-под листка тыквы и снова спрятался под листок.

— Ку-куда ты?! — махнул рукой художник, но было уже поздно.

Старушка, оглянувшись, увидела О-Бакэ-тяна и вскочила в страхе:

— Ч-что это? Подпрыгнуло, белое, колышется, как туман?

И старушка, вцепившись в художника, задрожала от страха.

— Да ничего там нет! Ничего! — успокоил её художник.

— Ой, у меня мурашки по коже пробежали… Кошка и тыква! Это же несчастливое сочетание! Сегодня уже ничего не стану делать.

И старушка, еле волоча ноги, пошла восвояси — куда только живость её девалась! И, оглянувшись у поворота, сказала слабым голосом:

— Вот как дурно действует сочетание тыквы и кошки. Поняли?

— Понял.

И художник улыбнулся.

В тот вечер они остановились в маленькой гостинице на берегу моря. Когда художник заснул, белая кошка Почемучка и О-Бакэ-тян, крадучись, выскользнули из гостиницы и пошли на берег моря.

— Не унывай, Почемучка, — сказал О-Бакэ-тян. — Смотри, какие у тебя удивительные родичи были. На нас похожи.

— Не потому ли ты говоришь «Привет кошке!»? — печально спросила Почемучка. — Гм… Послушаешь того-другого и начинаешь верить, что мы, кошки, родня всяким странным существам вроде вас, о-бакэ.

— Наверно, потому.

— Всё-таки какой же ты непутёвый, О-Бакэ-тян! Говоришь «Привет кошке!», а сам не знаешь почему. Очень странно это.

— Потому-то я и отправился путешествовать, чтобы узнать всё.

— Ну да, потому ты и пошёл.

«До-дон-дза! До-дон-дза!» — волны, как и в старые времена, с шумом набегали на берег, разбивались о камни и откатывались назад.

Почемучка, неотрывно глядя на волны, прошептала чуть слышно:

— Я отчего-то стала бояться кошек.

— Ну вот! Сама кошка и боишься кошек! Куда это годится! Я сам — о-бакэ, а ведь не боюсь… никаких о-бакэ, — тихо закончил О-Бакэ-тян и съёжился.

Он был большим трусишкой. Искал всё время своих приятелей о-бакэ, а сам пускался наутёк, как только думал: «Ой, это о-бакэ!» Поэтому он хихикнул: «Хи-хи-хи!» — и замял разговор.

Тут вместе с шумом волн до них донеслась странная песня:

— Мяу! Мяу! Я иду,Прочь с дороги! Мяу!

Почемучка и О-Бакэ-тян переглянулись. Кто бы это мог быть?

Глава седьмая

«Мяу! Мяу! Я иду»

— Кто это? — сказал О-Бакэ-тян.

— Кто это? — сказала Почемучка.

Странная песня приближалась.

— Мяу! Мяу!Я иду,Прочь с дороги!Мяу!

Смотрят они, а это большой полосатый кот шествует по берегу. Всякие бывают полосатые коты, но этот был весь в белую и чёрную полоску — будто матросская тельняшка. И полоски выделялись очень отчётливо: чёрная — белая, чёрная — белая.

Полосатый кот в самом прекрасном расположении духа тяжёлой походкой важно шагал по кромке прибоя. Волны с шумом налетали на берег: «Додон!» Почемучке стало как-то не по себе.

— Почему это вы говорите: «Мяу! Мяу! Я иду, прочь с дороги!»? — спросила она.

Кот остановился и небрежно скосил глаз на Почемучку и О-Бакэ-тяна.

— Гм… Я думал — кто это, а это бездомная кошка. А рядом с тобой кто?

Кот рявкнул так неожиданно, что О-Бакэ-тян от испуга подпрыгнул. И, вися в воздухе, вежливо поклонился.

— Здравствуйте! — сказал он. — Я не чудище. Я — О-Бакэ-тян. Привет кошке!

Тогда полосатый кот поднял одно плечо и помахал хвостом.

— Как? «Привет кошке!»? Какой кошке?! Здесь нет никакой кошки, кроме меня, Куротора. Какой кошке ты шлёшь привет?

— В-в-вам, господин Куротора.

О-Бакэ-тян так испугался, что стал голубым, как лунный свет. Куротора заморгал глазами. Подумав, что О-Бакэ-тян спрятался, он огляделся и, выгнув спину, вздыбил шерсть.

— Ты что это? Попробуй только появись! Схвачу, отколочу и ногой пну!

— Куротора-сан, вы лучше скажите, — поспешно обратилась к нему Почемучка, — почему, почему это вы говорите: «Мяу! Мяу! Я иду, прочь с дороги! Мяу!»?

— Почему говорю? — Куротора взглянул на Почемучку и, видимо, немного успокоился. — А вот почему. — Кот развалился на скале и начал рассказ: — Подошёл я как-то к вон той скале и вижу: спит на ней большой осьминог. «Вот так угощение!» — подумал я и откусил одно щупальце. Осьминог даже не шелохнулся, спит себе. Отъел я ещё одно, потом ещё и ещё. Сколько же я съел?

— Всего четыре щупальца, — охотно сказала Почемучка.

— Так! Ещё одно щупальце оторвал, и ещё, и ещё. Сколько же это будет?

— Семь, Куротора-сан, — сказала Почемучка.

— Так, так! Съел, значит, семь щупалец. Живот у меня раздулся как барабан. Я не спеша стал умываться. Тут осьминог проснулся и заметил, что у него осталось только одно щупальце. И что же он сделал, как вы думаете?

Почемучка склонила голову набок.

— Может, к врачу пошёл? — сказала она.

— Ничего подобного! Осьминог оставшимся щупальцем ласково поманил меня к себе и сказал: «Кот-сан, а кот-сан! Съешьте и это щупальце».

— Какой добрый осьминог! — восхитилась Почемучка.

— Глупая! Это же осьминог! Попробуй-ка подойди к нему беспечно, он и одним щупальцем схватит, обовьёт и в море уволокёт. И конец тебе. Прощай! И тогда я спел ему такую песенку.

И Куротора встал и запел:

— Знаю я тебя, хитрец!Больно ловок, молодец!И одной своей рукойВмиг утащишь за собой.Мяу! Мяу!Я иду,Прочь с дороги!Мяу!

И Куротора, поглаживая толстый живот, ушёл от них с гордым видом.