Соблазн. Проза - Игорь Агафонов

Теперь Надежда Никитична любит повторять, поучая подчинённых: «Вопросы надо решать в лоб. Чего мямлить? Рубани с плеча и оппонент сразу уразумеет, с кем он имеет дело». Впрочем, она-то как раз быстро сообразила, что перечить мужу, – это как именно лбом стену прошибать. Потому-то до поры – до времени и не тратила своей энергии на пустое занятие. Да Сява Елизарыч и по рукам мог дать… А это ей было вовсе ни к чему. «Зачем? Не на-адо». Весьма и весьма неглупо, не правда ли? И прагматично. Её опыт до замужества, в семье, где папа обеспечивал устойчивый достаток, так как был высопоставленным военным спецом, подсказывал ей путь иной и притом совершенно беспроигрышный: влиять и добиваться своего бесконфликтно, помня о маминой науке, – лаской и терпением.

Тут, пожалуй, остаётся лишь добавить – для прозрачности семейной дипломатии: поползновения сына Фёдора на руководство фирмой Сява Елизарыч, конечно же, приветствовал, но втайне, то есть не афишируя своего отношения. Даже радовался: «Волчонок точит зубки…» – это соответствовало его долгосрочному плану.

Что же касается теперешнего положения вещей, когда Сява Елизарыч отошёл от дел и выпустил вожжи по болезни, а не по собственному почину, и, главное, утратил финансовый контроль, о чём не думал и не гадал, он и в семье сразу подрастерял авторитет и власть. Надежда Никитична только этого, казалось, и ждала. И сына подмяла тотчас же: без её ведома он ничего не смел предпринять, никакой инициативы позволить себе не имел права, да и не пытался даже перечить… Сява Елизарыч – тоже.

Но мы отвлеклись от разговора на кухне Двушкиных…

– Ты забыл сказать, почему решили мы обратиться к писателю… – как раз встревает в разговор Надежда Никитична. – Для пущей важности, – и мило улыбается, снимая тем самым чрезмерный нажим с последнего слова своей фразы.

– Ах да, – спохватывается Сява Елизарыч несколько театрально. – Греческий патриарх – мы побывали у него на приёме – настоятельно рекомендовал нам описать встречу со Святым Лазарем четверодневным, ибо рассказ сей, по его словам, способен укрепить веру всех православных, независимо от их национальности. Настоятельно… я-то, знаешь, сам не честолюбив, и мне это как бы ни к чему, но… вот он, да и другие тоже, кстати… Не меня увековечить, а явление Лазаря… Чудо.

– Ну, без вас не получится, – возражает Тимофей Клепиков дипломатично, но без тени лукавства в лице и взоре. – Вы-то как раз и должны со мной на сто процентов быть откровенны… о жизни своей. С детства, даже с прадедов… Ошибки, разочарования и тому подобное. Ваш образ должен проецироваться на Святого пластично, живьём, чтобы ни у кого не оставалось сомнения… даже не возникло ощущения этого самого сомнения. То бишь я должен проникнуться вашей жизнью в полной мере, дабы она стала как бы моей, иначе… Иначе нам удачи не видать, как гласит поговорка. В творческом смысле.

– Да? Сомневаюсь, что вы сможете меня понять на все сто процентов… даже с самыми близкими своими я лишь процентов на десять откровенен… что-то объяснить про чудо – очень уж не реально… Это надо пережить самому. Либо поверить на слово. Верить должно. Вера непременно должна присутствовать.

Надежда Никитична тихо кашлянула.

– Может, нам перейти в беседку, – сказала она ласково. – Так приятно испить чайку в тени плюща.

Уже в беседке из кованых прутьев, густо оплетённой к тому же вьюнком, в уютной прохладе она заметила:

– В вашу честь сегодня и комаров нету.

– Скорее уж забастовку объявили, – ответствовал Тимофей Клепиков и на приподнявшиеся бровки собеседницы объяснил: – В виду того, что мы, люди, стали употреблять не в меру дрянь всяческую, головы у них, у комаров, болят от нашей кровушки. Вот и заерепенились. Забастовали. Недавно карикатуру видел в газете. Напился комар кровушки пьяницы, упал в обморок и так и не очнулся. Погиб, сердешный.

– Но мы-то с вами не поглощаем гадость, – всплеснула руками Надежда Никитична и кивнула на роскошный фарфоровый заварник.

– Ах да, ну да – ну да, – поспешил согласиться Клепиков, но про себя усмехнулся, вспомнив, как третьего дня на презентации книги своего приятеля не он один употребил сверх меры всяческой дряни. И по ассоциации (о книге приятеля немногие отозвались с искренней приязнью) он с завораживающей радостью подумал: а ведь на подвернувшейся ему – столь грандиозной – теме можно таковскую книженцию сварганить – ахнут все! А это означает, бесспорно, многие переиздания – и, стало быть, приличные деньги. И приятное тепло честолюбия и довольства растеклось в его груди предвкушением ожидаемого громкого резонанса.

– Вот я набросал кое-какие вопросы, – сказал он, осознано остерегая себя от преждевременной радости, – чтобы нащупать точки соприкосновения и понимать друг друга в дальнейшем с полуслова. – И он подвинул к себе золочёную чашечку с чаем.

– Да-а, – откликнулась Надежда Никитична и одобряюще посмотрела на мужа, и Сява Елизарыч кивнул заинтересованно.

– Вот вы общались с преподобным Лазарем… Каков он, по-вашему?.. Каким лично вам показался – телесным, живым? Или каким? Или иначе сформулирую: каким представляется – воображение, может быть, включается, – или на каком-то ином уровне ощущений? Ощущения эти земные? И возможно ли их обозначить точным словом? Был ли диалог меж вами?

– Вы знаете… – Сява Елизарыч взял большим и указательным пальцем нижнюю свою губу и так, не отпуская, вздохнул и продолжал, и рука его некоторое время так и следовала за губой, пока не была по знаку супруги отпущена: – Вы правильно оговорились: ощущения эти не земные, и вряд ли их можно передать в слове. Чудо невозможно доказать, его можно только увидеть или не увидеть.

«Где-нибудь вычитал, – подумал Клепиков Тимофей с неожиданным раздражением – начитанность персонажа не обещала искренности. – Надо его расшевелить как-нибудь… раззадорить… разозлить, может…» Сказал мягко, доверительно:

– Я читал массу всяких книг… и о духовном прозрении в том числе. И вот, знаете, один философ выразился без обиняков – весьма и весьма цинично, скорее всего… Но тем не менее – для пущей ясности вопроса, может статься, полезно вспомнить.

– Говорите-говорите, – ободрила Надежда Никитична, – мы столько уже всякого наслушались, нам не привыкать.

– Дело не в этом… вернее, не во мне. Просто на всякое доброе дело всегда обязательно находится какой-нибудь рьяный разоблачитель. Или плеватель. (Намёк на собственный очерк в газете.) И наша задача – учитывать подобный факт. Причём, желательно заблаговременно.

– Так что же ваш философ сказанул такого циничного? – улыбнулся Сява Елизарыч, опять же прилаживаясь щепотью к губе своей, что выглядело теперь забавно, так как в глазах искрилось неподдельное ребяческое любопытство. – Не тушуйтесь. Сами же предупредили: между нами должны установиться откровенные отношения. Мы, пусть временно, но обязаны сделаться закадычными друзьями. На время, так сказать, подружиться должны, так я понял?..

Писателю Клепикову почудилась в этих словах насмешка, и он бросил подозрительный взгляд на визави.

– Так вот, если проект Христа, – сказал он уже с напором, – служит во благо человечества, то я не против, я даже за него. Если во вред, то – извините. Я к тому, что и Лазаря вашего можно повернуть, как некий проект… то есть кто-нибудь да захочет повернуть. Объявит во всеуслышание о мистификации… и тем привлечёт к себе внимание, приобретёт себе через вас популярность…

– Вы хотите сказать: я всё придумал… выдумал? Со-чи-нил?

– Как раз лично я ничего такого сказать не хочу. Но люди… Люди, они ж по природе недоверчивы в массе своей. На то или иное событие всегда же, вы знаете это не хуже моего, были и будут противоположные воззрения. Диаметрально противоположные. Потому и нужно для читателя создать художественный образ, из плоти и крови, что называется – доподлинный: пластичный, зримый, ощутимый всеми человеческими сенсорами, тогда… Книга, короче говоря, потребует от нас обоюдных усилий.

– Вообще-то, будь моя воля, я б всю вашу беллетристику пожёг на большущем костре. Оставил бы одну духовную литературу.

Надежда Никитична при этих словах мужа откинулась на спинку стула, лицо её заморозилось выражением неопределённости. Она приложила большой палец к передним своим зубам – обозначая этим паузу как бы, выжидание.

Клепиков же Тимофей, напротив, мысленно обрадовался откровению Сявы Елизарыча: «А сам заказываешь про собственную персону?» – саркастически усмехнулся он.

– И Пушкина с Лермонтовым? – уточнил на всякий случай.

– А чего Пушкин? Масон. И его тоже до кучи.

– Да, но… есть и другое мнение, причем, весьма авторитетные среди верующих. Что, например, сочинять ему помогал Всевышний.