Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа

— Нет, ни о каких оправданиях или извинениях не может быть и речи! Тем более на следующей неделе! — Кадровик тщетно пытается перекричать грохочущую музыку. — Эта женщина, эта погибшая, смерть которой вы так усиленно пытаетесь на нас навесить, ушла от нас уже месяц назад. Так что во время теракта она даже формально не была нашей работницей, и только по причине небольшой бюрократической путаницы мы продолжали платить ей зарплату и даже выплачивать за нее налог. Всё это проверено. Мы не только не могли знать о ее смерти, но и не должны были знать о ней. И я полагаю, что элементарная порядочность обязывает вас теперь признать свою ошибку и отозвать статью.

Ленивый высокомерный голос сообщает ему, что не может быть и речи о том, чтобы признавать какую-то там ошибку. Интересно, как это она вдруг перестала иметь к вам всякое отношение? Вы что, уже придумали, как похитрее уволить ее, задним числом, чтобы ваша совесть была чиста? А как же с платежкой вашей уважаемой пекарни, которую нашли у нее в сумке? Что это вы всё крутите да изворачиваетесь? Ясно же, что она ваша! И вы обязаны не просто извиниться, вы обязаны еще и немедленно ее опознать, чтобы легче было найти ее родственников и друзей и организовать ей достойные похороны. Это ваш минимальный долг по отношению к своему работнику. Вы ведь достаточно ее эксплуатировали, пока она была жива, так выполните теперь свой долг, и тогда читатели, может быть, простят вам ваше омерзительное бездушие и когда-нибудь забудут об этой истории…

Кадровик буквально задыхается от гнева. Во-первых, всё, что в этой стране когда-нибудь вроде бы забывают, потом обязательно когда-нибудь всплывает. А во-вторых, прежде чем выносить приговоры и раздавать указания, лучше объяснили бы, каким боком вы сами причастны к этой истории. Почему это, интересно, вы не обратились к нам сразу же после того, как обнаружили нашу платежку? Почему это даже из реанимации бегут сообщать прежде всего в газету?

— Во-первых, не в газету, а ко мне лично, — назидательно цедит высокомерный голос. — Во-вторых, в отделении реанимации некогда заниматься документами, они борются за жизнь раненых. Это потом, когда никто не явился ее опознать, и тело отправили в морг, и прошло еще несколько дней, один тамошний патологоанатом, мой знакомый, решил проверить ее сумку и нашел там эту платежку, без указания имени… Кстати, почему это у вас такие анонимные платежки, в вашей пекарне? А, понимаю! Разделяй и властвуй. Скрывай и эксплуатируй. Ну, конечно. Очень похоже на всех вас. В общем, так — мой знакомый не мог ничего разобрать и поэтому обратился ко мне. Мы с ним немного сошлись за последний год, потому что я написал серию статей о том, как работают наши больницы во время терактов…

— Почему же вы не обратились к нам сразу же, когда увидели, кем выписана эта платежка?

— Потому что есть предел и моему терпению. Мое сердце просто лопалось от гнева при виде вашей душевной глухоты и равнодушия, и я решил, что вы заслуживаете небольшой порки, и притом желательно прилюдной. Это уже не первый раз, что крупные предприниматели, вроде вашего хозяина, умывают руки, когда их рядовые работники становятся жертвами терактов…

— Но как же так?! — возмущенно воскликнул Кадровик, понимая, что он наконец нащупал уязвимое место. — Как же так?! Ради какого-то сомнительного «урока» вы готовы оставить погибшего человека на неопределенное время в морге?!

— Что значит «оставить»? — насмешливо удивляется голос в трубке. — В каком смысле «оставить»?

— Оставить ее неопознанной, непохороненной — и все для того, чтобы вы могли заварить свою кашу?

— Вот что, любезный. — Кажется, голос впервые выходит из равновесия. — В отличие от вас, я за каждым конкретным случаем вижу прежде всего общий принцип — низкий уровень общественной и личной порядочности наших преуспевающих богатеев, которые топчут на своем пути всех остальных. Идут по трупам. А об этой женщине вам нечего беспокоиться. Ей уже не важно, она может оставаться там хоть навечно. Я видел таких мертвецов, которые неделями ждали, пока их опознают и похоронят. Это морг при университетской клинике, они там умеют сохранять человеческое мясо…

— Просто невозможно поверить! — гневно говорит Кадровик. — Вы называете умершего человека «мясом», а сами выступаете в крестовый поход против крупных предприятий из-за их, видите ли, «неуважения к умершим»!

Музыка в трубке неожиданно смолкает.

— Уважение к умершим? — В голосе Змия звучит неподдельное изумление. — Вы полагаете, что я сражаюсь за уважение к умершим? Нет, господин хороший, вы ни черта не поняли. А мне-то казалось, что вы уже уловили, что меня нисколько не занимает ваше идиотское «уважение к умершим». Видите ли, граница между живыми и мертвыми абсолютна. Мертвец — это просто неодушевленная материя, и всё. Уважение, страх, вина — всё это относится только к нам самим. Мертвые тут ни при чем, они в этом уже не участвуют. Уж вам-то, как начальнику отдела кадров, полагалось бы понимать, что все несчастья и боль в нашем мире порождены не отсутствием уважения к умершим, а недостатком внимания к живым. Той невыносимой легкостью, с которой вы забываете о почему-то не вышедшем на работу человеке, отказываетесь признать его своим в уверенности, что тотчас найдете ему замену среди других безработных, и так далее. Но я, если мне хочется выжать из нашего скучающего, равнодушного читателя хотя бы толику боли и возмущения всем этим, — я должен оставить эту погибшую женщину безымянной еще на несколько дней. Что поделать, таковы времена. Даже самый высокий принцип приходится растворять в ложечке скандала… Можете мне поверить, если бы не их вонючая щепетильность, этих типов в нашей редакции, я бы и фотографа своего непременно послал, чтобы он сфотографировал ее в морге. Этот мой приятель там, патологоанатом… он сказал… ну, выразился в том смысле… что эта ваша погибшая была если не совсем красоткой, то уж наверняка очень интересной женщиной…

— Интересной?! — Голос Кадровика дрожит от негодования. — Как вам не стыдно так говорить! Может, вам ее даже показали по дружбе, а?! «Красотка»?! «Интересная женщина»?! И это вы говорите о погибшем человеке?! Да вы оба просто тронутые, вы и ваш приятель! Недаром я сразу почувствовал в вашей статье что-то безумное…

На другой стороне провода слышится довольное хрюканье. А если даже так, что из этого? Когда всё в стране разваливается, может, с этим только так и нужно бороться — с помощью безумия? Впрочем, честности ради, следует признать, что слова приятеля о красоте погибшей женщины действительно были одной из причин, заставивших его поглубже копнуть это дело. Но господин начальник отдела кадров не может не понять этого, ведь он наверняка говорил с погибшей, когда принимал ее на работу.

Как начальник отдела кадров он возмущен попыткой Журналиста каким-то образом связать его с погибшей. В пекарне два цеха, триста двадцать человек работают в три смены, кто может их всех запомнить?

— Может быть, вы мне хотя бы ее имя назовете? Кем она у вас работала? В ее личном деле наверняка есть фотография, я мог бы присоединить ее к статье. А может, присоединим ее к вашему извинению, а? Это оживит историю, да и у читателей возбудит добавочный интерес…

— Значит, вам фотографию? И имя тоже? Оживить историю? Забудьте об этом! Вы не получите никаких дополнительных данных, пока не согласитесь отозвать свою статью или, по крайней мере, изменить ее злобный, оскорбительный тон.

— Отозвать? Да нет, статья моя крепко стоит на обеих ножках. А вот меня вы надоумили. Я, пожалуй, действительно еще немного поработаю над этой темой. Интересно было бы выяснить, как это у вас в пекарне увольняют сотрудника и одновременно продолжают платить ему зарплату? И вообще, я думаю, что из этой истории можно еще кое-что выжать. Люди любят читать о жертвах терактов, это не что-то там далекое и чужое, это реальное и возможное, они тут же примеряют всё на себя. Посмотрите сами на тех, кто приходит сразу после очередного взрыва в кафе, — у них в душе отчаяние, протест, но на лицах — этакая горделивая приподнятость: вот, мол, мы снова здесь, мы не поддаемся страху, жизнь продолжается вопреки всему. М-да… Кстати, всё хочу вас спросить — что это вы так воинственно настроены против меня? Мы ведь с вами, между прочим, старые знакомые. Да-да… Думаю, если б мы встретились лицом к лицу, вы бы сразу вспомнили, что много лет назад мы даже сидели однажды рядышком на лекции по греческой философии. Так-то… А знаете, я ведь удивился, узнав, что вас вдруг назначили начальником отдела кадров. Вы казались мне совсем не подходящим для этой работы. Но потом мне объяснили, каким образом вы заполучили эту должность, и меня уже не удивило, что эта женщина затерялась среди ваших бумажек… Наверняка какая-нибудь уборщица…

— Это вас не касается…