Девочка, которая любила играть со спичками - Гаетан Суси

— Все очень просто. Вы и ваш бамбино даете мне гроб, я даю вам мои гроши, мы кладем внутрь бренные останки, а потом на опушке сосновой рощи копаем могилу и опускаем в нее гроб с останками.

Ну, и дела! Ее неожиданные всхлипывания поставили меня в тупик. Я никак не мог понять, почему папина смерть могла настолько ее опечалить, потому что большую часть времени, проведенного на земле, он оставался с нами, так что не могло быть ничего такого, что оправдывало бы такую сильную привязанность к нему этой шлюхи, что она прямо разрыдалась, услышав про его труп, — а я разве плакал? — хоть я-то ему сыном прихожусь, провалиться мне на этом месте. Она исчезла в глубине своего магазина, прижав платочек к носику и забрав с собой бамбино, который смотрел на меня, посасывая себе пальчик, и до меня донеслось, как она там кому-то там сказала:

— Разберитесь там, пожалуйста, сами. Я не могу это больше переносить.

Вот тебе и на! Я увидел двоих мужчин, которые шли в моем направлении, это, наверное, судьба так распорядилась. Я вздохнул про себя при мысли о том, что в этой жизни совершенно бессмысленно даже пытаться себе что-то объяснить, я вам самим предоставляю догадаться о том, какого цвета была их одежда. Это же надо, как странно все они были одеты! Больше мне к этому даже нечего добавить. Такое, понимаете, складывалось Впечатление, что в этой одежде они были как неживые. Уж не знаю, может, у них привычка такая каждый день в новой одежде ходить, или еще там что, но к виду людей, которые теряют своих отцов, они были явно непривычные, они так на меня уставились, как будто у меня посреди лба рог вырос. Один из них подошел ко мне поближе. Он мягко положил мне руки на плечи, и эта мягкость его вроде как-то меня тронула, а он стал потихоньку меня подталкивать к выходу, через который я сюда вошел, и сказал он мне при этом такие слова:

— Постарайся ее понять, она мужа своего хоронит.

Он сказал мне название специального магазина похоронных принадлежностей на другом конце улицы, где я мог купить гроб, если именно он мне был нужен, а еще он мне сказал, что тот магазин сегодня закрыт из-за похорон, как и ратуша, где я, по всей видимости, должен зарегистрировать собственного покойника. Потом он мне сдержанно так вручил свою визитную карточку, которую я здесь приклеил, облизав ее предварительно своим длинным, как у быка, языком:

Росарио ДЮБЕ

Адвокат, Мировой Судья и Нотариус

12, Главная улица, Сен-Альдор

Глава 3

Я встретился с лошадью посреди улицы и по глазам ее определил, что ей не терпелось узнать, увенчались ли мои усилия успехом, так что пришлось ей честно признаться, что поставленной цели я не достиг. Я взял ее под уздцы, и мы печально поплелись дальше. Шли мы по улице как потерянные, представляя собой поистине удручающее зрелище, потому что какое еще впечатление я мог производить, если из-за приключившегося конфуза мне предстояло вернуться к братцу без гроба? Так что уселся я на ступеньку на церковной паперти рядом с кучей собачьего дерьма, что я тут же определил по ее прекрасной форме, и присесть я там решил именно из-за нее, потому что вокруг нее вились мухи. Дело в том, что время от времени нам надо запасать корм для лягушки — нашей единственной, или почти единственной, игрушки, чтобы кормить ее тем способом, о котором я уже писал раньше, а когда речь заходит о ловле мух, должен вам сказать, что в этом искусстве с вашим покорным слугой никто не может сравниться, я даже могу одновременно поймать по мухе каждой рукой, и братцу до меня в этом деле, ой, как далеко. Но в тот момент у меня для этого ни желания не было, ни банки, куда мы складываем наших дохлых насекомых для этой цели, поэтому я просто давил пальцами пойманных мух и бросал их на землю, думая о том, что нечего по этому поводу печалиться.

Колокола тем временем перестали звонить, не помню, писал я уже об этом или нет, потому что в укрытии, где я схоронился, мне приходится писать очень быстро, и нет времени перечитывать написанное, но я убил не больше девяти мух, когда снова раздался колокольный звон, причем на этот раз звонил только один колокол, и звук его был тревожным и проникновенным, как биение сердца ребенка, который собрался помереть, если такое когда-нибудь случается, то есть я хочу сказать, если дети вообще помирают.

А потом они все повалили из домов во всех направлениях. Если вам хочется посмотреть на ближних, лучшего места для этого не найти! Они возникали отовсюду, бог знает, откуда, я насчитал их на все пальцы руки, потом двух рук и еще раз двух рук, всего их было никак не меньше, чем сорок—двенадцать, некоторые из них были больше на ближних похожи, другие, наверное, больше на дальних смахивали, подумал я себе, и все они говорили что-то, вроде как обсуждали, но меня-то им все равно было не запугать, а потом они все как один направились к церкви, где я сидел. Мы с лошадью, должно быть, выглядели очень странной парой, или я что-то в этой жизни недопонимаю, но судил я по тем взглядам, которые они на нас бросали, и вам я бы совсем не пожелал, чтоб на вас так кто-то глаза пялил.

Я встал на ноги, потому что понятия не имел, что надо делать в такой ситуации. Они все сбились в кучу около универсального магазина и стали похожи на овец на картинках, для которых нет большей радости, чем уткнуться в хвост соседа, который стоит спереди, потому что запах его бодрящий очень поднимает настроение, и двигаться как один зверь о пятидесяти—тринадцати копытах, который называется сороконожка. Мне стало ясно, что в той стране был такой обычай, что все старались уподобиться покойнику, который в тот день скончался, потому что у всех моих ближних рожи были такие, что краше вгроб кладут. Я говорил вам уже, что уже наступила осень? Повсюду валялись первые опавшие листья, еще зеленые, и я сказал себе, что они тоже здесь как будто специально раскиданы. Потому что, когда листья уже начинают краснеть, мух становится меньше, и это плохо, но, с другой стороны, летают они уже медленнее и ловить их становится легче, поэтому я очень скоро разделался со столькими мухами, сколько пальцев на двух руках без одного. В общем, мне как-то не светило присоединяться к стаду ближних. И того уже было достаточно, что они — мои ближние, и становиться одним из них мне совсем не хотелось, даже если бы они меня до себя допустили, в чем я глубоко сомневаюсь, и скоро вы увидите почему. Если я правильно разобрался, что там к чему, среди них было столько же шлюх и целомудренных девственниц, сколько и остальных, а бамбино было значительно меньше, уж не знаю, куда их могли попрятать и почему, самый маленький из них дорос мне где-то до опухолей, на нем была поношенная мужская шляпа, и выражение лица было такое печальное, что я даже стал сомневаться, был ли он на самом деле бамбино, и в любом случае, что касается крылышек, так от них у него только намеки, должно быть, остались. Тем временем из универсального магазина вынесли гроб.

Хотя, на самом деле это вовсе и не гроб был, а настоящий замок, сбитый из шести толстых досок. Никогда в жизни своей пропащей я не видел ничего прекраснее, и даже лошадь при виде него заржала, сделала то, что уже целую вечность ей делать не доводилось, она заржала. Лошадь заржала! Я, правда, так себе думаю, что, когда такое внимание самому ящику уделяется, вряд ли внутри него может лежать что-то дельное. Такая забота о форме, как мне представляется, ничего толкового не может оставить содержанию. И такая изысканность в отделке ящика, продолжал я гнуть себе свою линию, никак не соответствует той пустоте, которая в нем содержится, можете мне поверить. Деревянная крепость, думал я, убежище пустоты, что там еще может быть? Даже слов подходящих не могу подобрать, чтобы выразить то, что в душе накипело. Бывает, и со мной такое случается. Но вам надо было бы видеть, что могло бы получиться, если бы все это стал описывать мой брат!

Шлюха, с которой я недавно разговаривал в магазине, та самая, которая хвасталась, что покойник ей приходится мужем, с напыщенным видом вышла вслед за гробом, одной рукой она прижимала платочек к носу, а другой вела своего херувимчика, который, казалось, очень удивлялся всему, что творится вокруг. Мне стало его жалко той жалостью, какой один сирота жалеет другого, и если бы я близко к нему стоял, я бы его исподтишка до крови ущипнул.

Толпа понемногу преображалась в длинное колыхавшееся животное, во что-то вроде змеи с ногами, а там, где у змеи голова, я все ждал, что откроется гроб и из него высунется язык наподобие раздвоенного жала, хотя, если судить по тому, что мне доводилось читать, сами по себе гробы редко открываются изнутри. А хвост змеюки, от которого я находился на порядочном расстоянии, стараясь, как вы сами понимаете, держать дистанцию, еще даже не начал двигаться, когда поблескивавшая голова этой рептилии заползла в проем церковной двери, и один из ее колоколов стал бить ударами, отдававшимися у меня в висках, бу-у-у-м… бу-у-у-м… Я стоял там, переминаясь с ноги на ногу, скрипя зубами от нетерпения, но в мозгу свербела только одна мысль — скорее, хотел я им сказать, скорее давайте, быстрее. Но здесь вы обязательно, должны иметь в виду, что на похоронах, все всегда происходит очень медленно, быстро там никогда ничего не делается, даже если бы по большому счету ускорение этого процесса соответствовало доводам и этике спинозы, потому что тогда дело выглядело бы так, будто вам хочется поскорее избавиться от того, чего больгше нет, и вы, таким образом, уделяли бы слишком большое внимание несущественным мелочам. Чем больше кто-то превращается в ничто, тем больше ему нужна моральная поддержка. Отсюда и возникает потребность заботиться о покойнике, поскольку, когда кто-то умирает, ему особенно требуется помощь, потому что живые и сами за себя могут постоять, вот вусть они сами о себе и заботятся, если вы хотите знать мое мнение, и на самом деле так оно и бывает, насколько я могу судить. Недавно я вычитал в одном словаре, что на камни, которые лежат над теми ямами, куда зарывают покойников, полагается класть цветы, чтобы у них не возникло даже тени сомнений в том, что вы их туда закопали не ради собственного удовольствия, и что вы о них все еще думаете, и что, принимая все это в расчет, вам бы больше хотелось, чтоб они были с вами, а я так люблю цветы, которые мне никто никогда не дарил, как в тех самых чудесных историях, которые я читал, что я бы сам себя закопал в могилу, если бы только брат мой после этого решил мне приносить туда цветы, рассудив, по здравому размышлению, что лучше бы ему было, если б я с ним остался, сами посудите. Вот такие мысли роились у меня в голове, и, конечно, все они были навеяны свежими воспоминаниями о папе, когда я увидел, что последние могильщики заходят в церковь, а я стою там себе посреди площади, держа лошадь двумя пальцами под уздцы.