А путь и далек, и долог - Юрий Латыпов

Приготовление пищи в походных условиях осложнено различными обстоятельствами, одно из которых разведение костра и поддержание его в оптимальном состоянии. К тому же в те времена в экспедициях использовались в основном сухие овощи и консервированные продукты. Чтобы не очень зависеть от этих обстоятельств, еду мы готовили по очереди. Во мне оказались заложенными какие-то способности к кулинарным делам, и это было замечено. И рабочие, и геологи просили меня чаще оставаться при кухне, обязуясь во все других делах, кроме непосредственного приготовления блюд, помогать мне.

Во время маршрутов было не до изысков. Утром каша. Вечером какой-нибудь суп или опять каша. Вообще утром я легко мог подняться в любое время, но предпочитал это делать как можно позже. Мы возили с собой железную печку на случай осенних холодов. Я не стал разводить костер по утрам. С вечера загружал печку дровами, под которые клал бересту. Утром всё это мгновенно разгоралось. Через пять минут у меня кипела вода. А через двадцать минут была готова каша. Чайник я вешал над трубой печки, и он закипал к моменту готовности каши. Вся утренняя процедура сводилась к половине часа вместо полутора часов при использовании костра. Это время, на которое я удлинял свой утренний сон, но это же время я отнимал у сна всего отряда, объявляя побудку за десять минут до готовности каши. Первое время было шутливое бухтение по этому поводу. Но потом все привыкли к заведённому утреннему режиму, тем более что всегда рассыпчатые каши, сдобренные сливочным маслом или смальцем, мне удавались, так как готовились по старинным бабушкиным рецептам.

А пока проходили дни, недели, заканчивался второй месяц нашей экспедиции. Двое рабочих сделали три ходки с лошадьми на базу, чтобы отвезти собранные коллекции горных пород и пополнить запасы продуктов. Предстоял отдых, очередная выпечка хлеба и банный день. Лагерь был разбит на берегу небольшой речушки, которая изобиловала рыбой. Все ушли в маршрут. Я остался, чтобы заняться камеральной обработкой коллекции к отправке ее на базу и сотворению, по возможности, не рядового ужина. Расправившись с коллекцией, я замочил сухой картофель. Он должен был много часов размокать, чтобы его возможно было поджарить и подать в качестве гарнира к жареным ленкам, которых я выловил утром. На первое должен был быть гороховый суп с копчёной олениной, а на третье – компот из сухофруктов.

Процесс приготовления пищи был в полном разгаре, я стоял с удочкой на берегу речки, когда на её противоположном берегу метрах в пятидесяти появился медведь.

– Миша, Миша, иди сюда, – произнес я, ни о чем не думая.

И он направился в мою сторону, естественно, не по моему приглашению, а по его собственным планам. Я понял, что дело принимает неожиданный оборот, и в одно мгновенье сменил удилище на кавалерийский пятизарядный карабин. Стрелял я хорошо, на уровне первого спортивного разряда, с медведем встречался на заре раннего детства и поэтому был спокоен. В критической или экстремальной ситуацию я всегда действую решительно, кажется, не раздумывая, но всегда имея в голове реальный план действий. Я решил, что буду стрелять, если медведь перейдет речку, а до меня останется тридцать-двадцать метров. Я принял стойку, приготовившись стрелять с колена. Как только одна из лап медведя коснулась моего берега, раздался выстрел. Зверь вздрогнул, но продолжал идти. Еще один выстрел с прицелом в его лоб…, раздался противный визг срикошетившей пули. Я, ничего не понимая, спокойно попятился на несколько шагов назад, досылая в патронник очередной патрон, уперся карабином на крупный валун, чтобы наверняка стрелять с упора и снова выстрелил. Медведь, взревев, поднялся на задние лапы, готовясь к нападению. В его тяжелом прерывистом дыхании, в маленьких злобных глазах, в кривых могучих когтях – во всем его облике – чувствовалась страшная звериная сила, способная сокрушить все на своем пути. Прицелился точно в район сердца, выстрелил и снова передернул затвор, вдруг с ужасом обнаружив, что пятого патрона у меня нет. Я совсем забыл, что накануне стрелял глухаря, и в магазине карабина осталось всего четыре патрона. Первая мысль – метнуться к палатке за патронами, но в соревновании с нападающим медведем мне точно не успеть это сделать. Достаю нож из ножен (из рассказов охотников-эвенков я знал, что пошедшему в нападение медведю, поднявшемуся на задние лапы, надо вспарывать брюхо снизу вверх) и бросаю мгновенный взгляд в его сторону – на гальке лежала бездыханная туша огромного зверя. Холодный пот стекал по моему лбу, подленькая дрожь пронзала все тело, коленки ходили ходуном, чуть не заплетаясь друг за друга. Когда опасность миновала, вероятно, проявился страх за возможно другой исход этого поединка, я смог осмыслить, что произошло. Одна из пуль срикошетила от низкого покатого лба медведя, приведя его в состояние шока, под действием которого он продолжал свою уверенную поступь и затем поднялся во весь рост. Последняя пуля, пронзив сердце, остановила жизнь могучего зверя, повалив его замертво на берег речки. Это был первый убитый мною медведь, который поплатился за свое любопытство и неверно оцененные последствия встречи со мной. Вернувшиеся вечером коллеги, увидев огромную тушу в пяти-шести шагах от входа в палатку, заставляли меня раз за разом повторять дневные события, перемежая почти каждое мое предложение одними и теми же вопросами: «А ты что, а он?» Значительно позже, когда на моем счету было больше пяти медведей, и я хорошо знал, что может сотворить с человеком смертельно раненный зверь даже с десятком пуль в его теле, я понял, каким юношеским безрассудством была моя первая «охота» на медведя.

Наш отряд все дальше уходил от пойм рек и поднимался все выше и выше в горы, подножье которых было покрыто густым лесом, иногда трудно проходимым из-за частых завалов. Верховья гор были большей частью покрыты редкой растительностью, представленной преимущественно кедровым стлаником. На его ветках уже созревали небольшие шишки, туго набитые вкусными орешками. В лесу туда-сюда с шумным цоканьем шныряли многочисленные белки и бурундуки, сердито стрекотали пестрые кедровки. Горные ручьи стремительно несли голубую холодную и необыкновенно вкусную воду.

… поднимаемся все выше в горы

В сумеречном зареве заката многочисленные горные отроги казались то доисторическими животными, то гигантскими океанскими волнами. Дни становились короче, ночи – длиннее. Маршруты делались менее продолжительными, больше времени работали при свечах в палатках, нанося на карты полученные данные о составе и строении изученного района, о найденных полезных ископаемых и другую информацию, необходимую для чтения геологической карты.

В свободное время рыбачили, реже охотились лишь для дополнения свежим мясом консервированного рациона, делились воспоминаниями, расписывали пульку или с песнями, а чаще и молча, каждый со своим, сидели у костра.

Как-то в один из дней над нашей стоянкой стал кружиться самолёт. На третьем развороте из него что-то вылетело. Мы кинулись врассыпную в ближайшие кусты. На берег грохнулось, что-то прямоугольное, поднимая столбы пыли – это оказалась подшивка газет, мы очень обрадовались, ничего не понимая, за что нам такая милость. Под шпагатом, стягивающим газеты, был конверт, в нем сообщалось, чтобы мы были осторожнее с оружием и особенно с сигнальными ракетами. Оказывается, мы двое суток были под прицелом эвенкийских охотников, пока им не сообщили, что это наш геологический отряд. Накануне мы отмечали день рождения одного из наших товарищей и в его честь салютовали разноцветными сигнальными ракетами. Несколько охотников из расположенного с десяток километров от нас стойбища первый раз увидели разноцветные всполохи от ракет. Они поспешили сообщить в сельсовет, что «на Огонер-Юряхе появился американ и кидал в небо огненные палки». Мы посмеялись от души и накинулись на свежие для нас газеты.

Главной, ошарашивающей новостью было сообщение об июньском пленуме. Отмечалось, что «ожесточённое сопротивление осуществлению ленинского курса, намеченного XX съездом партии, пыталась оказать фракционная антипартийная группа, в которую входили Молотов, Маленков, Каганович, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров и примкнувший к ним Шепилов». Участники группы, за редким исключением, были старыми соратниками Сталина. Недавно прошедший XX съезд КПСС, разделил страну (как и наш отряд) на противников и сторонников культа личности Сталина. Возник бурный и эмоциональный спор. Как это верные партийцы Молотов, Ворошилов могли стать фракционистами и антипартийцами? Дескать, это опять «происки врагов народа», очередная партийная чистка и т. д. Старшие товарищи, в том числе Марат Ильич, попросили всех утихомириться и стали разъяснять суть решений этого пленума. Эти и другие «партийцы», опасаясь после смерти Сталина прихода к власти Берии, объявили его английским шпионом и «врагом народа» и расстреляли по принятым тогда канонам. Теперь же Никита (первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущёв), также опасаясь потерять захваченную им власть, убирает возможных конкурентов, уменьшая их влияние в подковёрной кремлёвской борьбе. Я, еще не привыкший сомневаться в силе печатного слова советских газет, сильно задумался и удивился простоте и вероятной правдивости объяснения.