Когда идет поезд - Николай Почивалин

- Едешь, значит? - негромко спросила она, серые ее глаза в этот раз не смеялись.

- Еду.

- А назад приедешь?

- Что ж не приехать, - беспечно ответил Михаил, - Чай, не вековать же там...

В Москве он часто вспоминал ее, несколько раз порывался написать письмо, и всегда его что-то останавливало. "Больно я ей нужен, тюха такой!" - ругал он себя за нерешительность. Думал о ней много позже, обзаведясь уже новыми друзьями и начав учиться петь. "Ничего ведь между нами и сказано не было", - испытывая временами необъяснимую душевную неловкость, размышлял он, не догадываясь, кажется, что теперь уже ищет каких-то оправданий... В последний раз, затосковав и чуть было не решив вернуться в Пригорск, Михаил думал о ней вскоре после женитьбы на молоденькой и бесталанной певичке.

На худенькой, с лучистыми глазами девчушке, оказавшейся чудесным человеком, с которой Михаил Петрович вырастил детей, знал счастье и вместе доживает долгую жизнь, ни о чем не жалея... Если говорить точнее, помнил Михаил Петрович Татьяну всегда. Но потом, после какого-то душевного перелома, о ней думалось уже иначе, по-другому, - так, верно, думаем мы обо всем, что связано с юностью или, еще точнее, - о самой юности: улыбаясь, немножко грустя и понимая, что она не возвращается...

...Все это, то ослепительно вспыхивая, то расплываясь, теряя краски, пронеслось в затуманившихся на секунду глазах Михаила Петровича, пока пожилая женщина в белом платочке и вязаной коричневой кофте смотрела на него. Он шел к ней, хотел ее видеть и сразу узнал. Она не ждала, не предполагала, что это может быть он, и, не узнавая, рассматривала его со спокойным любопытством.

- Правильно - Татьяна Андреевна... А вас не знаю что-то. Да вы проходите, пожалуйста.

- Я Михаил, - не трогаясь с места, сказал Михаил Петрович.

Какое-то мгновение серые, в мягких мешочках глаза женщины смотрели с прежним любопытством, - нужно время, чтобы перенестись на сорок лет назад, - потом вдруг засияли так неудержимо, так чисто, что Михаил Петрович, не услышав еще ни одного слова, понял: все эти годы она также помнила о нем. Он мог поклясться, что эту секунду, нет - десятую долю секунды, как при впышке молнии, на него смотрели молодые и прекрасные глаза прежней Тани...

- Миша?! Михаил Петрович! - Всплеснув руками, Татьяна Андреевна прижала их к зардевшимся щекам. - Боже мой! Да откуда вы? И вспомнили! Ах ты, господи, да что ж вы стоите? Проходите, раздевайтесь. Давайте сюда пальто!..

Михаил Петрович покорно отдал пальто и кепку, прошел и сел на указанное ему место, продолжая растроганно улыбаться. Татьяна Андреевна забегала, захлопотала, то накрывая стол белой скатертью, то позванивая на кухне чайной посудой, по пути ахая и качая головой, - как каждая женщина, волнуясь, она предпочитала действововать. Михаил Петрович, наоборот, израсходовав огромный душевный заряд и достигнув цели, чувствовал себя опустошенным и устало следил за помолодевшей хозяйкой.

- Да не надо это - насчет чаю, - не очень уверенно возразил он; начав, по почину Татьяны Андреевны, говорить на "вы", несколько минут спустя, они по молчал изому сговору стали пользоваться обезличенными фразами - с ними незаметно входила неловкость.

- Ну вот еще! - отмахнулась Татьяна Андреевна и, чутко почувствовав фальшь такого разговора, просто перешла на прежний дружеский язык: - Ты в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Пришел в гости - слушайся!

Ощущение неловкости сразу исчезло: почувствовав себя свободнее, Михаил Петрович огляделся, и, надо сказать, с некоторым удивлением. Вопреки мрачному внешнему виду дома, довольно просторная комната выглядела уютно. Длинные цветные занавески на окнах, изящный письменный столик в углу, широкая тахта-кровать - в другом, накрытый салфеткой телевизор и легкая, без глупых безвкусных украшений люстра над круглым столом.

Да вдобавок к этому - белоснежные потолки такой высоты, какой Михаил Петрович, обладатель новой, архисовременной квартиры, машинально позавидовал.

- Вот так и живем, - по-своему истолковав взгляд гостя, кивнула Татьяна Андреевна. - Последний месяц хоромы наши достаивают. Сносят. Видел новый дом? Вот туда нас - скорей бы уж, что ли...

Поставив вазу с яблоками, она засмеялась.

- Подвигайся. Сядем, как говорят, рядком да потолкуем ладком. Ну, с праздничком меня нынче!..

Разливая чай, Татьяна Андреевна смотрела ясными глазами, искренне радовалась.

- Я ведь о тебе все знаю. Следила, можно сказать, за тобой. И как заслуженного дали. Потом - народного.

И своим всем рассказывала - они тебя тоже знают. До сих пор вон как ты запоешь по радио, дочка кричит: "Мама, иди - твой поет..."

Спохватившись, Татьяна Андреевна виновато засмеялась, чуть одутловатые щеки ее порозовели.

- Так уж это она, подтрунивает. Ты только не обижайся.

- Что ты, что ты! - поспешно успокоил Михаил Петрович, больше всего ценивший в людях простоту и искренность, - может быть, потому, что в привычном ему артистическом мире качества эти, мягко говоря, не были главенствующими. - Как же ты жила эти годы, Таня?

- Да как? Обыкновенно. До прошлого года работала заведующей детским садиком. Скоро год вот на пенсии.

Муж в войну погиб. Папа давно помер. Живу с дочкой и с внуком. Дочка-то еще, поди, навстречу тебе попалась. Тоже уж не молоденькая. А внучонку шестнадцать, в девятом классе...

Татьяна Андреевна рассказывала свою обычную житейскую повесть просто, не печалясь и не жалуясь, опуская всякие мелочи, - Михаил Петрович слушал, не проронив ни слова, не спуская глаз и чаще всего задерживая взгляд на ее рыжеватых с проседью волосах.

- Что так разглядываешь? - спросила Татьяна Андреевна. - Старуха.

- Не то. Я тоже старик. У тебя раньше вроде черные косы были, а теперь...

- Выгорели, за сорок-то лет... Ты прежде-то кудрявым был. А теперь вон от былой красоты один хохолок остался.

Пытливо взглянув - не обиделся ли - и удостоверившись, что он весело хмыкнул, Татьяна Андреевна добродушно рассмеялась, показав белые зубы. Слишком белые, не по возрасту, и так плотно посаженные друг к другу, как скорее удается хорошему протезисту, нежели природе. "Ну и что же, мысленно одернул себя Михаил Петрович, - у самого четыре моста..."

На душе у пего было удивительно хорошо. Не столько вникая в смысл того, что говорит Татьяна Андреевна, сколько вслушиваясь в ее голос, все такой же чистый и глубокий, Михаил Петрович временами словно утрачивал чувство реальности. Ему начинало казаться, будто и не было этих сорока лет, что по-прежнему, мурлыча себе под нос, постукивает молоточком дядя Андрей, а он, Михаил, негромко переговаривается с сероглазой, давно приглянувшейся ему дочкой сапожника. И надо ли ему было тогда уезжать?..

- Я тебя всегда помнил, Таня, - твердо сказал Михаил Петрович.

- Верю, - не удивившись, кивнула Татьяна Андреевна и просто призналась: - Знал бы ты, сколько я тогда слез по тебе выплакала!

Ахнув про себя, Михаил Петрович смешался.

- А чего ж ты... ну, не сказала тогда?

- Вот так здорово! - шутливо упрекнула Татьяна Андреевна. - Разве девушке об этом можно первой говорить? Я хоть и постарше тебя вроде была.

Давно простив все свои девичьи обиды, Татьяна Андреевна ласково засмеялась, прислушалась, оглянувшись.

- Никак, стучат.

Должно быть, кого-то поджидая, она выбежала; Михаил Петрович взглянул на часы раз, другой и быстро поднялся. Через полчаса начало торжественного заседания, в гостинице его, наверно, давно ждут...

- Думала, внук пришел, а это почта, - вернувшись, объяснила Татьяна Андреевна. - Куда это ты?

- Пора, Таня. Знаешь что: пойдем вместе.

- Ну что ты! Там все приглашенные, зачем же...

- Это пустяки... Собирайся.

- Нет, нет, спасибо. Сейчас Боря прпдет - покормить надо. Мы с ним по телевизору смотреть будем. Прямо из театра транслировать будут, так что все увидим.

Ты петь-то будешь?

- Буду, конечно.

- Ну вот мы и послушаем. - Татьяна Андреевна лукаво засмеялась. - Ты как, сразу уедешь? Или зайдешь еще?

- Обязательно зайду. Завтра же зайду, - горячо, краснея, уверил Михаил Петрович. - И если не будешь возражать, походим с тобой по городу.

- Тоже ладно. Ну иди, иди, а то правда опоздаешь, - поторопила Татьяна Андреевна и, еще раз оглядев его с ног до головы, предупредила: - Через двор пойдешь - туфли не обдери. На стройке там всего понакидано...

Подлинную значимость любого города и усердие его руководителей Михаил Петрович определял по тому, каков в городе театр, - мерка, конечно, довольно узкая, но не такая уж и неточная.

Пригорский театр мог удовлетворить самого взыскательного человека. С чисто профессиональным любопытством оп заглянул за кулисы, потом, отогнув сбоку край тяжелого занавеса, - в залитый праздничными огнями зрительный зал, весело гудящий и вместивший, должно быть, добрые полторы тысячи человек; глазом знатока скользнул по сложному, укрытому от зрителей осветительному хозяйству.