Ослепленная правдой - Стефани Майер

Прождали они почти час. Когда брякнул звонок у двери, она поднялась, пошла открывать,  но на площадке никого не было. Сняла трубку домофона: Хорошо, он сейчас спустится.  Повернулась и сказала: Ждут внизу, им приказано не подниматься. Похоже, там в министерстве  сильно перепугались. Идем. Спустились на лифте, она помогла мужу преодолеть последние  ступеньки, потом залезть в санитарный фургон, потом вернулась за чемоданом, подняла его,  швырнула внутрь, потом забралась сама, села рядом с мужем. Водитель, обернувшись к ней,  возразил: Мне велено только доктора доставить, так что вы сойдите. Нет, придется вам и меня  тоже отвезти, спокойно возразила женщина, я только что ослепла.

  Мысль пришла в голову самому министру. И с какой стороны ни поглядеть, мысль  счастливая, поразительно удачная как в чисто медицинском аспекте, так и в плане социальных  последствий и политических их производных. Хотя покуда невыясненными остались причины  или, употребляя профессиональный термин, этиология белой болезни, как, благодаря  вдохновенному наитию некоего не обиженного воображением ассистента, окрестили  неблагозвучную слепоту, хоть не найдены были пути лечения, не создана вакцина, могущая  воспрепятствовать возникновению в будущем новых случаев, однако решили всех, кто ослеп, а  равно и всех, кто находился с ними в непосредственном контакте, собрать в одном месте и  изолировать, дабы пресечь распространение инфекции, число жертв которой в противном  случае увеличивалось бы в прогрессии, в математике именуемой геометрической. Quod erat  demonstrantum , заключил министр. Если перевести все это на общедоступный язык, речь о  том, что всех этих людей посадят в карантин, следуя старинному обычаю, возникшему в те  времена, когда корабли, прибывшие из тех мест, где свирепствовали эпидемии чумы и желтой  лихорадки, не входя в порт, отстаивались на рейде сорок дней, а там видно будет. Именно эти  слова: А там видно будет, произнес министр, и не похоже было, что он обмолвился случайно  или что других слов у него не нашлось, тем более что чуть позже он уточнил: Хочу сказать, что  карантин может продлиться как сорок дней, так и сорок недель, и сорок месяцев, и сорок лет,  что в данном случае не важно, важно, чтобы они оттуда не выходили. Осталось только решить,  куда мы их поместим, сказал председатель специального комитета, только что созданного и  призванного заниматься сбором, доставкой, охраной и обеспечением слепцов. Чем мы  располагаем, осведомился министр. В наличии имеются пустующее помещение  психиатрической больницы, ожидающее перепрофилирования, казармы, которые после  недавней армейской реформы по назначению не используются, недостроенные павильоны  промышленной ярмарки, и еще есть гипермаркет на грани банкротства, причем мне так никто  не объяснил, почему он есть и откуда взялся. Ну и какое из этих сооружений, по вашему  мнению, лучше других отвечает стоящим перед нами целям. Казарма хороша с точки фения  безопасности. Естественно. Но она чересчур велика, затруднительно будет осуществлять  надзор, и обойдется он слишком дорого. Понятно. Что касается гипермаркета, тут возникает  множество всяких юридических сложностей и тонкостей, создается почин для имущественных  тяжб, так что. Ну хорошо, а что скажете про ярмарку. А про ярмарку лучше, господин министр,  вообще сразу забыть. Это почему. Промышленникам совершенно точно не понравится, они  туда вбухали миллионы. Что же, остается клиника. Точно так, господин министр, клиника. Ну,  клиника так клиника. Да, по всем параметрам лучше места не найти: помимо того, что строение  по всему периметру обнесено стеной, там есть и такое преимущество, как два крыла или, если  угодно, флигеля, из которых один можно предназначить для настоящих, так сказать, слепцов,  другой - для проходящих обсервацию, ну и центральный вестибюль, ничейная, так сказать,  земля, по которой ослепшие будут перебираться к слепым. Предвижу одну сложность. В чем,  господин министр. Но кому-то же придется следить за этими перемещениями, надо же будет  где-то подобрать персонал, а я не уверен, что мы сможем рассчитывать на волонтеров. Вряд ли  это потребуется. Поясните. В том случае, если кто-то из инфицированных ослепнет, а это  естественным порядком рано или поздно произойдет, мы можем быть совершенно уверены, что  его покуда еще зрячие товарищи в тот же миг выставят его вон. Вы правы. Точно так же они не  впустят к себе слепца, если тому вдруг вздумается сменить место. Да, я вижу, вы глубоко  проработали вопрос. Благодарю, господин министр, значит, можно приступать. Действуйте,  даю вам полный карт-бланш.

Комитет взялся за дело рьяно и ретиво. Еще до вечера собраны были все слепцы, о коих  имелись сведения, а также и известное количество лиц, находившихся с ними в контакте, по  крайней мере тех, кого удалось выявить и задержать в ходе стремительно проведенного  розыска, в первую очередь среди родственников и сослуживцев людей, изолированных по  причине потери зрения. Первыми в здание пустующей психушки доставили доктора с женой. У  ворот, которые приоткрылись ровно настолько, чтобы можно было пройти, и тотчас  задвинулись, стояли часовые. Перилами или поручнями служила толстая веревка, натянутая от  ворот до главного входа. Примите чуть вправо, там будет веревка, возьмитесь за нее и следуйте  вперед, там будут ступеньки, числом шесть, объявил сержант, подниметесь по ним, войдете,  внутри веревка раздваивается налево-направо, так вот вам, внимание, направо. Жена несла  чемодан и вела доктора в ближайшую ко входу палату, длинную как старинный лазарет, с  двумя рядами железных коек, некогда крашенных пепельно-серой краской, ныне во многих  местах облупившейся. Такого же цвета были простыни, одеяла, наволочки. Жена прошла  вглубь, посадила доктора на кровать, сказала: Никуда не уходи, пойду посмотрю, куда мы  попали. Палаты, длинные, узкие, извилистые коридоры, кабинеты, в прежние времена  предназначавшиеся, должно быть, для врачей, убогие и грязные уборные, кухня, откуда еще не  выветрился запах скверной казенной еды, просторная столовая с цинковыми столами, три  клетушки, где стены метра на два в высоту были обиты толстым слоем войлока, а выше -  пробкой. За домом - задний двор, чахлая рощица неухоженных, с ободранной корой, деревьев.  Повсюду валялся мусор. Жена доктора вернулась в дом. В полуоткрытом шкафу обнаружила  смирительные рубашки. Когда подошла к мужу, тот спросил: Ты поняла, куда нас привезли, и  она, ответив: Нет, хотела было добавить: В сумасшедший дом, но доктор опередил ее: Ты не  ослепла, я не допущу, чтобы ты оставалась здесь. Да, ты прав, я не слепая. Я потребую, чтобы  тебя отпустили домой, объясню, что ты обманула их, чтобы не разлучаться со мной. Не  трудись, отсюда тебя не услышат, а и услышат - не послушают. Но ведь ты зрячая. Это пока,  скорей всего я тоже ослепну через несколько дней или через минугу. Прошу тебя, уходи. Не  настаивай, тем более что солдаты, вероятней всего, не дадут мне даже ногу поставить на  ступеньку. Я же не могу тебя принудить. Ну, конечно же, милый мой, конечно, не можешь, я  останусь и буду помогать тебе и тем, кого еще привезут сюда, только не говори им, что я вижу.  Кого привезут. Но ты ведь не думаешь, что мы здесь будем единственными. Это безумие. Вот  мы с тобой и сидим в сумасшедшем доме.

Остальных слепцов доставили всех вместе. Взяли их дома, одного за другим: и  автомобилиста, ставшего самой первой жертвой, и вора, угнавшего у него машину, и девицу в  темных очках, и косоглазого мальчика, ах, впрочем, нет, мальчика забрали из больницы, куда  отвезла его мать. А саму ее не взяли: хитроумия, которым наделена была жена доктора, не  хватило, чтобы заявить, будто она тоже слепая, была она существом простодушным,  неспособным лгать даже ради собственного блага. Они вошли в палату, спотыкаясь, ощупывая  воздух перед собой, ибо путеводной веревки здесь не было, и учиться приходилось на  собственных ошибках, то есть ушибах, косоглазый мальчуган хныкал, звал мать, и девушка в  темных очках, взявшаяся утешать его: Не плачь, не плачь, идет, идет твоя мама, благодаря этим  самым очкам могла бы с одинаковым успехом о- или по- казаться как слепой, так и зрячей,  потому что остальные впустую водили невидящими очами из стороны в сторону, а она,  повторяя: Идет, идет твоя мама, словно бы и вправду прозревала в дверях мать, по которой так  отчаянно тосковал мальчик. Жена доктора шепнула ему на ухо: Их четверо, двое мужчин,  девушка и ребенок. Как выглядят мужчины, вполголоса спросил доктор. Жена описала, и:  Этого не знаю, а второй, судя по всему, тот самый, что был у меня на приеме. У мальчика  левый глаз косит, а девушка в темных очках, очень хорошенькая. Обоих я смотрел накануне.  Слепцы, отыскивая место, где могли бы чувствовать себя в безопасности, производили много  шума и потому не слышали этого краткого разговора и думали, наверно, что все здесь - такие  же, как они, зрение же утратили слишком недавно, чтобы изощрилась у них сверх нормы  способность различать звуки. Наконец, словно разом придя к выводу, что от добра добра не  ищут, каждый из них сел на ту кровать, на которую наткнулся, причем мужчины оказались  ближайшими соседями, хоть и не подозревали об этом. Девушка продолжала тихонько утешать  мальчика: Не плачь, вот увидишь, скоро придет твоя мама. В наступившей после этого тишине  неожиданно донесшийся из глубины палаты голос жены доктора: Нас здесь двое, а нас сколько,  перепугал новоприбывших, но мужчины промолчали, а ответила только девушка: Значит,  теперь четверо, со мной и этим мальчуганом. Кто еще здесь есть, почему не откликаетесь,  настаивала жена доктора, и: Еще я тут есть, прозвучал голос мужчины, которому каждое слово  давалось словно с большим трудом. И я, сдавленно отозвался еще один. Жена доктора сказала  как бы про себя: Пришипились, будто боятся познакомиться друг с другом. Она видела, как  вытянули они, словно принюхиваясь, шеи, как сморщили от напряжения лица, причем  любопытно, что застыло на них одинаковое выражение смешанного с угрозой страха, вот  только боялись они разного и разным угрожали. Чего-то они не поделили, подумала жена  доктора.