Ослепленная правдой - Стефани Майер

По дороге единогласно решили, что первым надо будет пустить мальчика. Но когда  наконец добрались до места, мужчины, не соблюдая старшинство и без учета того, насколько  остра потребность, зашли все вместе, тем более что индивидуальных писсуаров и, как и  следовало ожидать, не было. Женщины остались у двери, говорят, они терпеливей, однако  всякому же терпению есть предел, и через минуту жена доктора сказала: Может быть, тут есть  еще туалеты, на что девушка в темных очках отвечала: Я пока могу подождать, а жена доктора  сообщила: Я - тоже, после чего пошел такой разговор: Как с вами это случилось. Как со всеми,  перестала вдруг видеть. Дома. Нет Когда побывали на приеме у моего мужа. Ну, более или  менее. Что значит - более или менее. Значит, что не сразу после этого. Больно было. Нет,  открыла глаза и ослепла. А я нет. Что нет. Я не закрывала глаза, ослепла, когда муж сел в  санитарную машину. Повезло. Кому. Мужу вашему, вы же вместе с ним. Ну, значит, и мне  тоже. Значит, и вам. А вы замужем. Нет, и думаю, отныне никто не будет жениться и выходить  замуж. Знаете, что я вам скажу: этот вид слепоты настолько необычен, до такой степени  противоречит всей науке, что вечно продолжаться не может. А если мы останемся такими на  всю жизнь. Кто мы. Ну, мы все. Это будет ужасно, подумать только - мир, состоящий из одних  слепцов. Даже думать об этом не желаю.

Первым из дверей сортира вышел косоглазый мальчуган, которому туда, впрочем, и  заходить-то было незачем. Штаны у него были закатаны до середины икр, носки сняты. Я здесь,  произнес он, и девушка в темных очках двинулась на звук его голоса, но не с первой и не со  второй, а только с третьей попытки руке ее удалось нащупать его вытянутую навстречу  блуждающую ручку. Вскоре появился доктор, следом за ним первый слепец, и один из них  спросил: Где вы, и жена доктора уже сжимала руку мужа, а за другую ее руку цеплялась  девушка в темных очках. Первому слепцу несколько секунд не за кого было взяться, но вот и  ему кто-то положил руку на плечо. Все в сборе, спросила жена доктора. Нет, наш раненый  справляет другую нужду, ответил ей муж. Тогда сказала девушка в темных очках: Может быть,  все-таки есть тут еще туалеты, а то мне как-то не по себе, простите. Пойдем поищем, сказала  жена доктора, и, взявшись за руки, обе удалились. Назад пришли через десять минут: нашли  врачебный кабинет с примыкавшим к нему туалетом. Вор уже вышел наружу, жалуясь, что  зябнет и что нога болит. Выстроились вереницей в том же порядке, что и раньше, и без  приключений почти уже привычной дорогой вернулись в палату. Жена доктора еще в коридоре,  и так, словно это само собой разумелось, объяснила, как узнать, где чье место: проще всего  будет отсчитывать кровати начиная от двери. Наши, сказала она, будут последние в правом  ряду, девятнадцатая и двадцатая. Первым по проходу двинулся вор. Он был почти гол, его бил  озноб, он хотел пристроить поудобнее поврежденную ногу, и все это служило достаточным  основанием для того, чтобы уступить ему приоритет. Пошел, отсчитывая койки и шаря под  каждой в поисках своего чемодана, а когда обнаружил его, объявил вслух: Вот он, и добавил:  Четырнадцатая. Слева или справа, спросила жена доктора. Слева, ответил тот с легким  недоумением: чего, мол, спрашиваешь, сама, что ли, не знаешь. Следующим был первый  слепец. Он знал, что его кровать - через одну от кровати вора, в том же ряду, и теперь уже не  боялся ночевать рядом: судя по вздохам и постанываниям, тот опасности не представлял, еле  шевелился. Шестнадцатая слева, сказал слепец и улегся не раздеваясь. Тогда девушка в темных  очках попросила еле слышно: Можно, мы где-нибудь рядом с вами, в другом ряду И чуть  подальше, там будет хорошо. Четверо прошли вперед и очень скоро расположились. Через  несколько минут подал голос косоглазый мальчик: Я кушать хочу, и девушка в темных очках  отозвалась: Завтра, завтра нас покормят, а сейчас спи. Потом открыла сумку, достала  купленный в аптеке пузырек. Сняла очки, запрокинула голову, широко открыла глаза и,  направляя одну руку другой, пустила капли. Не все попали куда надо, но можно не  сомневаться, что с конъюктивитом, если взяться за лечение всерьез, скоро будет покончено.

  Надо открыть глаза, подумала жена доктора. Ночью она несколько раз просыпалась и  сквозь опущенные веки различала мертвенное свечение ламп, скудно озарявших палату, но  сейчас показалось, что свет изменился: то ли это первый проблеск зари, предутренние сумерки  за окном, то ли уже подступает к самым глазам белесая молочная муть. Досчитаю до десяти,  сказала она себе, и на счет десять открою глаза, два раза сказала она это, два раза досчитала до  десяти, но глаза так и не открыла. Она слышала глубокое дыхание мужа, доносящееся с  соседней кровати, чье-то похрапывание: Интересно, как нога у бедняги, подумала она, зная, что  сочувствует неискренне, а притворяется, заслоняясь другой заботой, на самом же деле просто  не хочет открывать глаза. Они открылись сами, в следующий миг, просто открылись - не  потому что она приняла такое решение. В окна, начинавшиеся на середине стены и  кончавшиеся под самым потолком, тускло сочился голубоватый рассвет. Я не ослепла,  пробормотала она и тотчас в испуге привстала: не услышала бы девушка в темных очках,  спавшая ближе к окну. Но та и вправду спала. Спал и мальчик на койке у стены. Вроде меня,  подумала о девушке жена доктора, тоже думает, что за ней он - как за каменной стеной, какие  там стены, какие камни, один камешек на дороге, и одна надежда - споткнется о него враг, что  еще за враг, никто на нас не собирается нападать, вот если бы не приехали и не забрали нас,  тогда вполне могли бы и ограбить, и убить, и ведь никогда еще тот, кто угнал автомобиль, не  был так уверен в своей безнаказанности, и как же далеко мы от мира, в котором скоро  перестанем узнавать, кто мы, и не вспомним даже, как нас зовут, да и зачем, для чего нужны  нам имена, одна собака узнаёт другую не по кличке, нами данной, а по запаху, и мы здесь -  словно какая-то особая порода собак, узнаем друг друга по лаю, по голосу, а все прочее - черты  лица, цвет глаз и волос - не в счет, как бы и не существует, я покуда вижу, но как долго это еще  продлится. Свет изменился, но ведь не может так быть, чтобы ночь возвращалась, должно быть,  тучи заволокли небо, оттого и отсрочился приход утра. С койки, на которой лежал вор, донесся  стон. Если рана нагноится, подумала жена доктора, нам нечем его лечить, у нас ничего нет,  малейшая, самая ничтожная неприятнлсть обернется в этих условиях настоящей бедой, Может,  они того только и ждут, только и хотят, чтобы перемерли мы здесь один за другим, недаром же  говорится, не бойся яда от дохлого гада. Жена доктора поднялась с кровати, нагнулась к мужу,  чтобы разбудить его, но не хватило духу вырвать его из сна, чтобы убедился, что по-прежнему  слеп. Босиком осторожно подошла к койке вора. Глаза его были открыты и неподвижны. Как  вы себя чувствуете, спросила она шепотом. Вор повернул голову на звук и сказал: Плохо, болит  очень. Дайте-ка, я взгляну, хотела было сказать жена доктора и вовремя прикусила язык - какая  неосторожность, как можно забыть, что здесь никто глядеть не может, она чуть не произнесла  эти слова бездумно, как поступила бы всего несколько часов назад там, за стенами, если бы  врач сказал: Покажите-ка, и приподняла одеяло. Даже в этом полумраке имеющий глаза увидел  бы набрякший кровью матрас и черную, с воспаленными краями, дырку раны. Повязка  ослабела. Жена доктора осторожно опустила одеяло, потом легко и быстро коснулась ладонью  лба. Кожа была суха и горяча. Снова изменился свет: это отодвинулись застившие его облака.  Она подошла к своей койке, но больше уже не ложилась. Поглядела на мужа, что-то  бормочущего во сне, на очертания фигур под серыми одеялами, на грязные стены, на пустые,  ожидающие кровати и бестрепетно пожелала себе тоже ослепнуть, чтобы сквозь зримую  оболочку вещей проникать внутрь, в сердцевину, в их блистательную и непоправимую слепоту.

Внезапно откуда-то снаружи, скорей всего из вестибюля, разделяющего два крыла здания,  донесся яростный гул голосов, выкрикивавших: Пошли вон, пошли вон. Убирайтесь.  Выметайтесь. Вам здесь нельзя. Выполняйте приказ. Гул нарастал и вдруг ослабел, с грохотом  захлопнулась дверь, и теперь слышались только горестные рыдания и тот характерный звук,  какой бывает, когда кто-нибудь споткнется и рухнет со всего маху. В палате все уже  проснулись. Повернули головы к дверям, и совершенно необязательно быть зрячим, чтобы  понять - шум этот производят, входя в карантин, новоприбывшие слепцы. Жена доктора  поднялась, собираясь по своей воле и охоте подойти к ним, встретить, сказать доброе слово,  провести их до коек, растолковывая: Вот эта седьмая слева, эта - четвертая справа, не  перепутайте, да, нас здесь шестеро, да, вчера, да, первыми, да какая разница, кого как зовут,  один ограбленный, другой грабитель, еще таинственная девушка в темных очках, которая  глазными капельками лечит конъюнктивит, откуда я знаю, что она в темных очках, ну, как  откуда, мой муж - глазной врач, она была у него на приеме, да, он тоже здесь, ваша правда, это  никого не минует, и еще косоглазый мальчик. Но не двинулась с места, только сказала мужу:  Прибыли. Доктор слез с кровати, жена помогла ему натянуть брюки, хотя можно было бы и не  делать этого, все равно никто не видит, и в эту минуту стали входить слепые, пятеро - трое  мужчин и две женщины. Доктор сказал громко: Не волнуйтесь, не спешите, места всем хватит,  нас здесь шестеро, а вас сколько. Они не знали, сколько их: разумеется, когда их выволакивали  из левого крыла в вестибюль, они соприкасались, а иногда и сталкивались друг с другом, но  сколько их, не знали. И вещей у них с собой не было. Когда утром они проснулись слепыми и  принялись плакать и жаловаться, соседи тут же безжалостно прогнали их прочь, не дав даже  попрощаться с теми друзьями или родными, кто был с ними. Сказала жена доктора: Лучше  всего будет, если вы, как в армии, рассчитаетесь по порядку номеров. Оторопелые слепцы  замялись, но кому-то ведь надо было начать и двое мужчин, откликнувшись, как это бывает  разом, тотчас осеклись, и тогда произнес третий: Первый, и помолчал, словно хотел назвать  свое имя, но вместо этого сказал: Я сотрудник полиции, а жена доктора подумала: Он не сказал,  как его зовут и значит, тоже понял, что это теперь не важно. Второй, представился второй и по  примеру первого добавил: Таксист. Третий, сказал третий, в аптеке работаю. Потом женский  голос произнес: Четвертая, горничная в отеле. И наконец: Пятая, служу в конторе. Это моя  жена, моя жена, вскричал самый первый слепец, где ты, скажи мне, где ты, откликнись. Я здесь,  здесь, заплакала та и шаткой поступью двинулась по проходу, обеими руками выгребая в  молочной пучине, заполнявшей ее выпученные глаза. Муж куда уверенней, чем она, пошел  навстречу, шепча как молитву: Где ты, где ты. Руки их встретились, в следующую секунду они  уже обнялись, прильнули друг к другу, став и в самом деле плотью единой, тянулись с  поцелуями, иногда промахиваясь, ибо не знали, где щеки, где глаза, где рот. Жена доктора  вцепилась в него, зарыдала, словно тоже истосковалась в разлуке, но сказала так: Какое  несчастье обрушилось на нас на всех. Тут раздался голос косоглазого мальчика,  спрашивавшего: Моя мама тоже здесь. Присев к нему на кровать, прошептала девушка в  темных очках: Она скоро придет, не волнуйся, придет обязательно.