Голова жеребца - Дибаш Каинчин

Яна

Еще один человек, который не мог уснуть в ту ночь, будто в глаз ему попала колючка: Яна — жена Йугуша. «Йугуш ни за что хочет съесть Байюрека. Что сейчас делать? Как быть?» — сколько раз перевертывалась она с боку на бок. Иногда ее подмывало схватить нож и зарезать Йугуша. Странный человек он: когда спит, глаза у него открытые. Сколько раз пугалась она тех белых, сверкающих в темноте глаз. «Нет, нет, все же надо сказать. Сказать надо об этом Байюреку, — сколько раз шептала она. — Сколько еще можно выносить все это?..» Теперь, когда Яна стала грамотной, наслышалась разговоров «больших людей», которые приходили сюда, и стала понимать что к чему. Оказывается, она подобна собачке, которая караулит юрту Йугуша. «Я колода для тебя, полная дармового меду. Бесплатно ешь, бесплатно пьешь. Без меня никуда не денешься. Это я тебя одеваю, я тебя кормлю», — каждый день утро-вечер твердит ей Йугуш. Разве легко так жить? Да хотя бы легко вот это — сидеть и молчать, слушая разговор о Байюреке?

Яна выдали замуж очень рано.

Прожила она с мужем всего три года. Был он из рода сеока иркит, звали его Йурашкыном, и однажды он пошел на охоту в шапке из лисьих лапок, а друг его принял среди кустов за козла-элика и застрелил. Свекрови так не хотелось выпускать Яна из своей семьи, только не с кем ей было посадить Яна вместе. Старший сын ее и так имел двух жен и двенадцать детей, а младшему было всего восемь лет. Но все же свекровка попробовала — посадила Яна с восьмилетним. Яна одно лето поиграла с ним, починяла ему одежду, обувь, вытирала ему сопли. Мальчик, как и раньше, Называл ее Йене — женой старшего брата. Но потом все же узнал, что она приходится ему женою. Тут он стал убегать от нее и кричать: «Я не женат, не женат. Я не муж тебе!» И в конце концов свекровка, не найдя другого выхода, посадила Яна на белую лошадь, на другую навьючила имущество, которое Яна привезла с собой — приданое ее, — и привела ее к родительской юрте. «Что поделаешь, родственники дорогие, — обратилась она к родителям Яна. — Огонь, разведенный нами, погас, семья, созданная нами, распалась, и нет у нас другого очага, чтобы посадить ваше дитя. Видимо, придется вам взять её обратно. Пусть живет она у вас, пока наш восьмилетний сын не станет мужчиной». — «Ну что ж, — что еще больше ей скажет отец Яна, — колени ваши уставали, сидя предо мной, когда сватали, и лошади ваши утомлялись, проделав этот путь», — и вернул ей шаалта-калым: две плитки кирпичного чаю, синий шелк на верх шубы, корову и пять баранов. Свекровь оставила у коновязи белую лошадь. «Это за пот вашей дочери у нашего очага», — сказала она и отправилась домой.

После этого она выходила за парня Керима, который жил в другой долине. Прожила она с ним десять лет. Так хорошо они жили: никогда не ссорились, даже громкое слово не сказали друг другу. И добро у них стало множиться, и скот дорос до четырех коров, трех лошадей, до двадцати — тридцати овец. Только не хватало им одного — ребенка. Как ни желала она ребенка, как ни ждала, у кого ни просила совета! Даже ездила за Катунь к знаменитому каму — шаману. Но всевышний так и не дал радости — дитя. Жили они вот так, и в последние годы скот у них уменьшился до одной коровы и лошади. Все это потому, что Керим вступил в комсомол и знал только одно, что скакал между юртами агитировать за новую жизнь. «Ничего, Яна, — говорил он, — скоро совсем другая жизнь начнется. Тогда все будет. Ты знаешь, Яна, какая начнется жизнь!» А перед началом раскулачивания его отправили в город учиться на год. Ждала его Яна, и перед самым концом учебы дошел до нее слушок: «Керим в городе нашел другую, и у той, говорят, руки-ноги тяжелы, что ли…» Как услышала это Яна, тут же собрала все свое, навьючила на лошадь и вернулась домой. Не рассердилась она и не загоревала нисколько, только подумала: «Что поделаешь, это даже хорошо, что единственный сын человека наконец-то нашел другую, которая может рожать. Видимо, воля всевышнего такова — не дать прерваться роду Керима». Керим с учебы привез ту, и она вскоре родила сына. По этому случаю Керим зарезал барана, сделал койу-коче. Яна ездила туда, отвезла пеленки из ягнячьих шкур.

Керим там сейчас председатель. Заболела как-то раз Яна, приходил проведать. А по матери Керима она скучает до сих пор: хорошая старушка, открытая, веселая, а чай у ней всегда и горяч, и для всякого.

Теперь Яна живет с Йугушем, который лет на двадцать пять старше ее. Первая жена Йугуша умерла, от нее он имел троих детей, теперь они взрослые, — сами отцы, сами матери.

Многие завидуют Яна. «Вышла за Большого человека. Хорошо ей — как почкам среди сала». Это правда, об одежде и пище Яна думать не приходится. Но разве только в еде счастье? Как люди не могут понять, что сытая жизнь бывает и в тягость? Живет Яна взаперти — Йугуш запретил выходить за ограду. А разве хорошо одной? Люди строят новую жизнь, а она не видит, как ее строят. И подружек у нее нет, те, с которыми росла, да и работала вместе, теперь боятся близко подойти к аилу Йугуша. Встречаться Яна может только с женой Сарбана, председателя колхоза (как-то отнесла своей старой тетке баранью ногу — Йугуш наставил за это синяков на лбу и под глазами), да радости мало от этого. Не дай бог, стать такой же!

Жена Сарбана привела вчера в юрту трех молодых келин[9]. Указала им на мешки с ячменем, велела истолочь в ступах талкан. Целый день келины стучали пестами, а жена Сарбана даже чаю не налила им. Яна тайком принесла женщинам три круглых сыра. Те поблагодарили, чуть-чуть надкусили, а затем спрятали сыры на головах под шапками — угостить ребятишек: «Сами-то глазами наедимся. Во-он сколько еды вокруг».

Хозяйка тоже не сидела без дела: поставила на очаг большой казан, в нем топилось конское, коровье и баранье сало. Потом сняла казан, чтобы слить вершки жира в ведро, налила доверху. Льет, а сама приговаривает, глядя на молодых келин: «Чтоб у меня колесо холесо толькли, холесо! Чтобы талькан был белий, белий, без тлюхи!» Да еще пальцем погрозила. Резко повернулась и задела подолом своей красной шелковой шубы полное ведро жира. Опрокинулось ведро на пол и на шубу. (Можно сказать, шикарно всегда одевалась жена Сарбана. Вот идет она по деревне: шапка из собольих лапок надвинута на самые глаза, красная шелковая шуба так и переливается на солнце, сапожки хромовые, тоже красные, так и поскрипывают, — вся нарядная и «новенькая», но всяк человек, хоть он и не здешний, с первого взгляда сразу определит, что не такая она, и шепнет ей вслед: «грязнуха».) Вот и сейчас: забрызгала свою шелковую шубу, а не думает снимать, мечется по юрте, схватила шампур, стала протыкать глинобитный пол, чтобы жир поскорее впитался в землю, бормочет: «Ой, глех какой, пищу оплякинуля наземь, плёклянет меня тепель бог! И-и, все это из-за вас, голёдлянки! — завизжала она, — из-за ваших жадных гляз, голёдные побилюськи! Насквозь плёглядели ведлё!» Опять хватает развешанные под крышей куски сала, бросает их в казан… «Разрешила бы нам выпить этот жир, — переглядываются между собой келины, — легли бы на пол и выпили б его без остатка».

Вечером, когда келины кончили работу и надо было им отправляться по домам, жена Сарбана задрала им подолы — проверила, не уносят ли чего из аила, но шапки снять не догадалась.

Ушли келины, а из юрты вскоре послышалась пьяная песня жены Сарбана: «Выпью, погуляю, жива я, не мертва еще…»

«Не дай бог стать такой же, как эта женщина, — думала той ночью Яна. — Люди ее проклинают. Проклянут и меня — жену Йугуша, скажут: вместе с ним ела и пила, чернила нас с ним вместе… Злой он, мой муж, а голова его зашла в тупик, не знает она правильного пути… Лучше уйти от него… Не клялась я ему, и ребенка у нас нет, чтобы растить его вместе…»

Кепеш в ту ночь так и не пошел домой. Сна ни в одном глазу, хотелось побыть одному, подумать обо всем, крепко подумать. Не заметил, как вышел за пределы села. Добрел до древнего кургана, присел на камень, схватился за голову: «Вот и попался в капкан… Что делать? Как быть?»

Мечтал Кепеш весело прожить свою жизнь, с шутками, прибаутками, беззаботно смеясь. Когда был молод, здоров, как горный архар, был уверен, что промчится по жизни, как этот самый архар, без усталости и забот. А выходит, что жизнь — не простая штука, много не посмеешься, не поиграешь с ней, скорее она с тобой поиграет. «Вот нацарапает Йугуш бумажку, и загремишь туда, откуда никто не возвращается… Что же мне делать с этим Байюреком?.. Послушаться Йугуша? А как потом посмотрю в глаза жене и сыну Байюрека?.. Что же делать?.. Эх, поиграл я с жизнью… Поиграл… Табынара проиграл…»

Проголодался тогда Кепеш за целый день на охоте и по пути заехал в юрту Тарынчак — к старшему брату Табынара. Тарынчак собирал у здешних шерсть, кожу, пушнину и за все это получал немалые барыши. Люди говорили, что он богат, но скряга непревзойденный: ходил в лохмотьях, не ел, не пил. Имел единственные штаны из козлиных шкур и надевал их только при людях. Как выедет куда в безлюдное место, так снимает штаны и приторачивает к седлу, чтобы они зря не протирались. Даже жену себе выбрал самую маленькую из людей: маленькая много не съест и на шубу ей хватит трех овчин.