Всего три дня - Валерий Бирюков

— Немного получше, — сказал Антоненко, еле сдерживаясь, чтобы не одернуть прапорщика и за это ерничание. — А теперь объясните мне, почему вы, с такой поэтической фамилией, ругаетесь как сапожник?

— Дак я ж ему, товарищ майор, все одно довблю и довблю! — с искренней досадой серьезно ответил Песня. — И все без толку. Чуток тягач не загубив, а докладае, что к маршу готов. Нутро не переваривает, когда врет человек тебе в глаза!

— Меня не интересуют мотивы! Насколько я понимаю, вы — автотехник, и ваше дело — доложить командиру о неполадках, которые вы обнаружили. А он уж сам решит, как поступить с провинившимся. Но мало того что вы взялись не за свое дело, так еще ругаетесь при этом! Кто вам дал такое право? Где, в каком уставе написано, что вам разрешено ругать подчиненного? Извольте впредь подобного не допускать. Иначе придется вас наказывать. Вы свободны, можете идти!

Прапорщик вновь побагровел, и нестерпимая боль опять прожгла шрамы на лбу и скулах. Он хотел было сказать, что устав не рассчитан и на варварское отношение к народному имуществу таких водителей, как Поздняков, что у него душа горит при виде этого. Где ж тут выдержке взяться? Но промолчал. Формально майор был прав. Одно только непонятно: выходит, пусть себе ломают машины, а ты не лезь, на то командир есть? Чуть заметно пожав плечами, показывая свое недоумение, прапорщик повернулся и ушел к колонне.

Майор Антоненко не стал его возвращать, хотя Песня повернулся, словно в насмешку, через правое плечо и не отдал чести. «Достаточно для первого раза. Не поможет это, не поймешь — будем наказывать. А то, как я погляжу, очень тебя избаловали, товарищ прапорщик. Да, ничего себе «наследство»!» — в который раз уже припомнились майору слова комдива…

Песня поглядел, как возится около своей машины Поздняков, выполняя его указание. «Куда сонливость подевалась! Помогла-таки вздрючка! Если бы всегда так. Пойти проверить еще тягач Лазарева? Ведь наверняка что-нибудь найдется: тоже хорош водитель — лишь бы колеса крутились! Ну, найду что, шумну и на него — это как пить дать. А новый командир дивизиона опять осадит? Зачем мне это нужно? Верно майор говорил: есть командир отделения тяги сержант Заниманский, есть командир взвода, есть комбат, наконец, — пусть они и проверяют! С них будет спрос. Если разобраться, то мое дело — ремонт. Что мне, больше всех надо? Не умею спокойно говорить с лентяем, — значит, и лезть не след! Пусть это делают, кому по службе положено. Поломает машину — исправим. Не хватит сил — пусть на ремзавод отправляют, больше я по ночам сидеть в парке не буду. Мне же меньше забот…»

Обидно было Песне не столько за сам выговор — новый командир прав насчет невыдержанности, батя и майор Трошин тоже беседовали с ним по этому поводу, — сколько за то, что ему прямо и недвусмысленно сказали: не лезьте не в свое дело. А чье же оно тогда? Нет в дивизионе специалиста, лучше его знающего и понимающего машины. Так неужто он будет молчать, видя, как на его глазах гробят тягач? Неужто на войне автотехнику было наплевать, дойдут ли машины с орудиями до огневых позиций? Наверное, нет! Так какого черта он стоит истуканом, когда душа чует, что лазаревская машина не в порядке?!

И прапорщик Песня решительно направился к тягачу. Поднял капот, — кажется, все в норме. Ага, исправляется и этот солдат помаленьку. Значит, есть все-таки польза от того, что он как умеет заставляет шевелиться водителей! Вон как порезвел Поздняков. И Лазарев хорошо обслужил тягач. Ничего, со временем дойдет до них, что трудиться в полную силу надо сегодня, а не тогда, когда жареный петух в темечко клюнет. А пока это соображение придет к ним, он, Песня, тоже не имеет права в стороне оставаться. Держать тягачи в исправности и подстегивать водителей, которые в этом нуждаются.

Рассуждая так, прапорщик тщательно осмотрел двигатель, но ничего не нашел. С удовлетворением захлопнул капот и уже просто, на всякий случай, заглянул под тягач. Ну вот тебе: нахвалил Лазарева, а под картером целая лужа масла натекла! Песня осторожно дотронулся до горячей сливной пробки, она легко поддалась: от тряски ослабло крепление, а водитель не проверил. Через пару километров совсем отвинтилась бы, масло вытекло, а двигателю — каюк!

— Лазарев, подь-ка и ты сюда! — снова разнесся по рощице зычный бас разъяренного прапорщика Песни, не предвещавший виновнику ничего хорошего. — По душам побалакаем за твою машину. Вместе вспомним, что входит в техосмотр на малом привале.

Призыв Песни раздался за спиной майора Антоненко в тот момент, когда он вернулся к дереву, возле которого сидели офицеры.

— Однако это уже слишком! Нарочно он, что ли? — возмутился Антоненко. — До чего этот ваш Песня распущен! Ведь сделал же ему внушение, а он опять за свое.

— Во-во, разоряется, как царь и бог! — поддержал его уже воспрянувший духом старший лейтенант Авакян. Но майора Антоненко это единомыслие почему-то неприятно задело. Подумал: «Выкручивается комбат, вот и поддакивает».

— Али Гасанович, и это опять ваш водитель, — спокойно произнес Савельев. — Мне такое не нравится. Ну-ка, товарищи командиры, еще раз все проверить — через пять минут отправляемся.

Комбаты ушли, и только после этого подполковник Савельев с мягким укором сказал майору Антоненко, отвечая на его реплику:

— Напрасно вы так про нашего автотехника, Василий Тихонович. Песня — специалист, каких еще поискать. Грешен, правда, крепким словцом. Срывается порой. Но мало ли что в сердцах скажешь. Не по этому о людях судят, а по отношению к делу. Советую этим мерилом пользоваться. Ручаюсь: не ошибетесь никогда.

— Не скажите. «Грешок», как вы его назвали, немалый. Не сделал что-то солдат — подскажи, заставь. Без выражений, без ругани. Знает про это прапорщик? Знает! Значит, надо спрашивать с него строго. И никакого снисхождения! Не поймет, что я ему сказал, начну с него стружку снимать: накажу пару раз покрепче. Так и от «грешка» избавится! — раздраженно выпалил майор Антоненко.

— Ну, знаете! — рассердился и Савельев, — Так вы с людьми не много наработаете! Наказаниями-то. Я вам говорю: на руках Песню носить надо. Если бы не он, некоторые машины на законном основании сейчас в автопарке стояли бы. Списывать их пора, а вы посмотрите, как они ходят! Вот что такое Песня!

— Чувствуется, носитесь вы с ним! Вот он и разоряется!

— Что за шум, а драки нет? — подошел к спорящим майор Трошин. — О чем толкуете, командиры?

— Слышали, какие рулады выдавал ваш автотехник? — надеясь на поддержку замполита, обратился к нему майор Антоненко. — Я говорю, что пресекать надо такие вещи, а Алфей Афанасьевич предлагает на руках прапорщика носить. Может, мне пойти извиниться? Дескать, зря замечание сделал, ругайтесь себе на здоровье, товарищ Песня, раз это для пользы дела!

— Зачем же такие крайности? Верно и то и другое, вот что я вам скажу на это, — попытался примирить обоих командиров майор Трошин. — И пресекать надо, и носить на руках. Грубоват Песня, но никто и не собирается его за это по головке гладить. Целинная вольница подпортила парня. Сейчас-то он редко срывается, а вы бы посмотрели на него хотя бы несколько лет назад.

— Представляю, — иронически хмыкнул майор Антоненко. — Не пойму, зачем вы с ним цацкались столько времени? Уволили бы, и все.

— Больно вы скоры на расправу, Василий Тихонович, — неодобрительно сказал майор Трошин. — Гнать — проще всего, не много ума надо. Если человек трудится как вол и ошибается, его надо лишь поправить. А вот если и не работает, и ошибается, такого следует карать беспощадно. За что прикажете Песню карать? Человек за дело болеет, машины для него что существа живые. Он за них готов любому, извините, кислород перекрыть. Ему бы сдержанности больше, воспитания, а вы его хотите по кумполу стукнуть, грубо говоря. Воспитывать его следует. Да что это я вам прописные истины толкую, Василий Тихонович? — спохватился вдруг майор Трошин.

— Есть еще и другие истины. Уставные. Весьма мудрые и непреложные! — в голосе Антоненко зазвучал металл. Он решил высказаться до конца, чтобы замполит понял, что либеральничать у себя в дивизионе он никому не позволит. — Этих истин я придерживался всегда. И хочу, чтобы мои подчиненные их соблюдали. Понимаю: вы разъясняли прапорщику, как он некрасиво, неинтеллигентно поступает. А следовало просто наказать раз-другой, чтоб неповадно было, и все стало бы на свои места. А нет — уволить из армии!

— Погодите, — сердито вмешался Савельев. — Как это у вас, майор, все легко и просто! Позавидуешь, честное слово! Не прав Песня, кто ж спорит? Но что бы человек ни натворил, надо разобраться и понять, почему он так поступил. Иначе до причины, до корней не доберемся. И будем верхушки сшибать. Вы не правы, майор. Во-первых, мне неловко это делать, но придется напомнить, что пока дивизионом командую я. И вы поступили нетактично, делая замечание моему подчиненному. Во-вторых, вы не разобрались ни в чем, а уже посоветовали прапорщику заниматься только своими делами. Так вот: зампотех в отпуске, и Песня выполняет его обязанности. Дальше: вы не знаете, что Поздняков чуть не вывел из строя тягач, а автотехник чинил его, не смыкая глаз, почти неделю. Так скажите, какие нервы надо иметь, чтобы после этого спокойно напомнить водителю, что он должен делать на привале? Хорошо, давайте посадим прапорщика на гауптвахту за то, что он не сдержался сейчас, видя такое безобразие, власти у нас на это хватит. Или все же побеседуем с человеком, скажем ему что так нельзя? Парень ведь — руки золотые, а вы — «уволить»! Такими людьми нельзя разбрасываться. И стращать тоже. Все, хватит споров, пора ехать. Иван Кирилыч, командуй «По машинам», а то я совсем осип, — сказал подполковник Савельев замполиту.