Всего три дня - Валерий Бирюков

— Извините, товарищ гвардии подполковник, за «во-первых». Это единственное, в чем я с вами согласен. — Майор Антоненко явно хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

Савельев поморщился — то ли от боли, то ли от неискренности извинения майора, то ли от его упрямства, то ли от всего вместе, — но ничего не ответил. Тяжело поднялся с земли и молча пошел к газику.

Майор Антоненко отправился следом. Он довольно быстро остыл и теперь жалел, что затеял этот бесполезный спор с подполковником: «Разволновал только старика. Пусть себе думает, как ему хочется, а мы как-нибудь и сами разберемся, что к чему. Прощать проступки даже Песне я не собираюсь, так-то!»

В свои тридцать три года майор Антоненко не любил менять убеждения, даже если в доводах его противников была логика. А в словах Савельева она присутствовала. Этого майор не мог не признать. Но и только…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

И опять колонна петляла среди барханов, оставив позади хлопковые поля и рощицу. Все так же впереди шли дозорные машины, и разведчики наблюдали за местностью, готовые в любой момент захлопнуть люки и начать химическую и радиационную разведку, если местность перед колонной окажется «зараженной», или вступить в «бой» с «противником», если вдруг встретится засада. И хотя все понимали, что на самом-то деле никакого противника не существует и в помине, артиллеристы были предельно внимательны. Еще ни одного марша не проходило, чтобы командир дивизиона не проверил их бдительность, незаметно выслав на маршрут подыгрывающих за неприятеля или не приготовив какой-нибудь иной «сюрприз». И боевое охранение вело разведку по всем правилам, как будто шли настоящие военные действия.

Связь с дозорными машинами держал рядовой Климов, сидевший в командирском газике. Сейчас Климов вслушивался в наполненный шорохами и треском эфир, немного сдвинув вверх наушники, чтобы не пропустить распоряжений командира дивизиона. Но пока все было спокойно, и мысли Климова вертелись вокруг ожидаемых в дивизионе перемен. Очень уж не хотелось ему, чтобы батя уходил. Сравнивая Савельева с новым командиром, он обнаруживал у подполковника все больше достоинств, которых прежде не замечал или не придавал им значения, относя их к само собой разумеющимся. Таким, как батя, он представлял себе командира, когда еще только собирался в армию.

Припомнилась Климову первая беседа с подполковником, когда их, новобранцев, собрали в ленинской комнате и Савельев пришел в парадной форме со всеми орденами и медалями. Им тогда очень понравилось, что у них такой боевой командир. Они завороженно слушали его рассказ об их части, которая с первого и до последнего дня войны била фашистов. И всем польстило, что теперь они гвардейцы.

А потом, как на духу, выкладывали гвардии подполковнику все про себя. Тогда-то, с легкой руки командира, Климова стали называть Колобком.

— Ты что же такой маленький уродился? Ну прямо колобок! — улыбаясь, сказал Алфей Афанасьевич, когда настала очередь «исповедоваться» Валерию. — Куда же я тебя поставлю, скажи на милость, а?

— К пушке! — У Климова на этот счет сомнений не было.

— У нас пушек нет, — поправил его Савельев. — Говорят «орудие» или «гаубица». Боюсь, орудийным номером трудновато тебе будет. Силенок не хватит.

— Еще как хватит! — под добродушный смех товарищей воскликнул Климов, не сумев скрыть слезы в голосе.

— Ну-ну, только без этого. Артиллеристы — настоящие мужчины, — сказал командир. — Если так рвешься к орудию, иди! Но предупреждаю: будет очень нелегко. И не стесняйся сказать, если не получится. Найдем что-нибудь другое. Специальностей-то у нас хватает…

Маленький рост всю жизнь мучил Климова. Чего только ни делал он, чтобы вырасти еще хоть на несколько сантиметров: глотал какие-то таблетки, пил горчайшие микстуры из трав, но ничего не помогало! И когда настало время идти в армию, он страшно переживал, боясь, что вдруг его забракуют, не возьмут из-за роста. У них на Брянщине парень за мужика не считался, если не отслужил. И сейчас, когда, вопреки всем его страхам, его мечта осуществилась, он готов был доказать, что ему по плечу любая работа.

Командир, видимо, заметил упрямый вызов во взгляде Климова, потому что одобрительно улыбнулся первогодку. А Климову тогда показалось, что батя знает о нем больше, чем он рассказал, чуть ли не мысли его читает. Он не знал, что на его лице было написано все, что он так старательно прятал в душе, и увидеть это ни для кого не составляло большого труда.

Первая неделя занятий в составе орудийного расчета закончилась для Климова очень неудачно. Не сдержал он обещания, данного гвардии подполковнику. Сил, чтобы справиться с обязанностями орудийного номера, у него и впрямь не хватало. Тяжеловаты оказались гаубичные снаряды. Один-два подать — куда ни шло. А на тренировках учебную болванку, заменяющую снаряд, надо было покидать десятки раз. Хотя он и старался не подавать виду, что устает, скоро стало ясно, что долго так продолжаться не может. К отбою он еле держался на ногах, засыпал молниеносно, а по утрам его тело так ломило, что любое движение причиняло боль. И сержант, командир орудия, видя, как Климов до крови закусывает губы, однажды не выдержал:

— Не хочу я за тебя отвечать, Колобок. Упрямство хорошо, когда оно разумно. Надорвешь пупок, спишут тебя из армии. Хлипкий ты, Климов, для снарядного. Просись-ка в связисты — не прогадаешь. Все равно артиллерия. Зато полегче.

Сержанту-то что: ему надо, чтобы расчет в норматив укладывался, быстро готовил орудие к бою, положенную скорость стрельбы обеспечивал. А каково было Климову, только он один и знал. Ведь он уже и домой написал, что при орудии состоит. И теперь он всю ночь проворочался без сна, сокрушаясь, что так нескладно у него получилось. Но утром сам подошел к гвардии капитану Викторову и попросил перевести из расчета. Командир батареи не стал напоминать, что и он тоже предупреждал о таком исходе, поняв, чего стоила солдату эта просьба.

— Не расстраивайтесь, Климов, — успокоил он первогодка, — похлопочу перед командиром дивизиона. Жаль, что у меня все штаты заполнены, а то бы я не отпустил вас из батареи. Кажется, во взводе управления есть свободная единица, попрошу, чтобы вас туда перевели. Хорошо?

И вот уже год, как он служит связистом. Ох и попотел же он! Не меньше, чем в орудийном расчете. Телеграфный ключ никак не хотел подчиняться огрубевшим от плотницкой работы пальцам. А каково было разбираться в хитросплетениях схем радиостанции, хотя он и закончил десять классов? И если он ни разу не поддался отчаянию, то лишь потому, что подполковник Савельев как-то вовремя, точно только тем и занимался, что наблюдал за ним, интересовался его делами, подбадривал.

— Ну, как служба идет, Климов? — спрашивая он при встречах. — Труден хлеб солдатский, а? Круто по́том посолен? Значит, честно заработан. Погоди, еще сладким покажется. Втянешься, легче будет.

— Ничего, мы, Климовы, к работе привычные, — стараясь ответить посолиднее, говорил связист, которого трогали забота и внимание бати.

— Ну, коли так, держи фамильную марку, гвардеец!

Нет, сейчас Климов совсем не жалеет, что так вышло. Должность ему выпала очень даже ответственная. Ведь это он, гвардии рядовой Климов, каждую стрельбу, повторяя за подполковником Савельевым приказ, командует дивизиону: «Огонь!» И вслед за тем где-то за спиной, на далеких огневых позициях, чуть слышно ухают гаубицы, а через мгновение снаряды с сухим Шелестом проносятся над КНП и крушат мишени, изображающие врага.

Находясь постоянно рядом с командиром дивизиона, Климов хорошо изучил его, понял, что за внешней суровостью бати скрывается чуткая и добрая душа. Савельев стал для него кумиром, и зимняя неудача дивизиона, последовавшие за ней болезнь подполковника и его увольнение из армии намного поубавили жизнерадостность Климова. Связь этих трех событий казалась ему случайной уже хотя бы потому, что в мае дивизион получил за стрельбы отличную оценку. Он сам был свидетелем, как похвалил их командующий округом, наблюдавший за стрельбой. Рослый, плечистый генерал-полковник, снимая со своей руки часы и вручая их подполковнику Савельеву, довольно рокотнул:

— Поздравляю! Есть еще порох в пороховницах у старой гвардии! Слышал, увольняетесь в запас? Не поторопились?

— Нет, товарищ генерал. И срок вышел, и сердце начинает пошаливать. Да и молодым уже пора дорогу уступить. Подпирают.

— А вы уже и поддались? — улыбнулся командующий. — Какой уступчивый! Впрочем, шучу, вам виднее. Но откровенно говорю: порадовали меня стрельбой своей. Всем, кто отличился, объявите от моего имени благодарность.

Какой-то полковник подошел к командующему и что-то негромко сказал ему на ухо. Но генерал сердито отмахнулся. И, прощаясь с Савельевым, сказал тепло: