Новичок в Антарктиде - Владимир Санин

— И это всё, что я любил! — обнимая похудевшего ни полпуда Гену, продекламировал Юл.

— Где вы сложили монолиты? — первым делом поинтересовался Гена.

— Да, где монолиты? — повторил Терехов.

— О монолитах потом, — сделав серьёзную мину, скорбно сказал Юл. — Сначала отдохните, вымойтесь в бане…

— Что случилось с монолитами? — заорал Гена.

— Не волнуйтесь, ничего особенного, — успокоил Рустам. — Так, пустяки.

— Какие такие пустяки? — Гена схватился за сердце.

— Что вы, в самом деле? — удивился Юл. — Все ваши восемь монолитов целы и невредимы.

— Восемь?! — у Терехова от возмущения сорвался голос. — Мы переслали вам пятнадцать!

— Всех убью! — простонал Арнаутов.

— Какие пятнадцать? — сделав круглые глаза, спросил Юл. — Рустам, у них просто кислородное опьянение.

— Они, наверное, считают те семь, которые пропитались бензином, — догадался Рустам. — Русаков рассказывал, что бортмеханик выбросил их из самолёта.

Здесь уже владельцы столь необходимого науке снега по-настоящему взвыли, а мы не выдержали и расхохотались.

— Ладно, черт с вами, — дружелюбно сказал Рустам. — Все монолиты в порядке. Только места много занимают, полкамбуза.

— Камбуза?! — хором возопили геохимики. — Так они уже растаяли!

Арнаутов и Терехов успокоились только тогда, когда лично съездили на холодный склад на седьмой километр и убедились, что их драгоценные монолиты покоятся, покрытые инеем, при температуре воздуха минус двенадцать градусов.

Поселились геохимики у гостеприимного Юла в медпункте. Первые двое суток они спали (с перерывом на еду), третьи сутки ели (с перерывом на сон), а на четвёртый день пришли в себя, и в медпункте стало на добрых десять градусов веселее.

Включённые в состав «ударной бригады грузчиков имени Ташпулатова», они не раз приводили Рустама в исступление. Предметом особой заботы Рустама были грузы, которые он должен был лично доставить на Восток: коньяк, икра, спирт, крабовые консервы. Их и сделал Гена своей мишенью. Когда мы грузили продукты для Востока, Гена тихо, но так, чтобы услышал Рустам, говорил:

— Ваня, эти два ящика отодвинь в сторонку, пусть занесёт снегом, только поставь веху, чтобы потом найти.

Рустам немедленно разоблачал преступные происки, но через минуту слышал приглушённый голос Гены:

— Ваня, у тебя нет с собой консервного ножа? Я давно крабов не пробовал.

Или:

— Миша, скорее неси бутылку, здесь спирт.

Рустам вставал на дыбы и делал то, что и должен был делать на его месте настоящий хозяин; заставлял нас усиленно работать,

— Эксплуататор! — рычал на него Гена. — Работорговец! Буду жаловаться в профсоюз, затаскаю по судам.

— Жалуйся, жалуйся, — посмеивался довольный Рустам. — Тащи наверх два ящика с огурцами.

— Ой! — вскрикивал Гена. — Я, кажется, на банку с икрой наступил.

И, отомщённый, хохотал во все горло, глядя на перепуганного насмерть Рустама.

На Восток Рустама провожали дважды.

Сначала вылет в последний момент был отменён, и пришлось с проклятьями разгружать самолёт и снова везти продукты в тёплый склад. Через два дня погода наладилась, и Рустам улетел. Почти два месяца старший научный сотрудник и кандидат наук Ташпулатов занимался, по его словам, исключительно «ликвидацией существенных различий между умственным и физическим трудом — в пользу труда физического», и многие тонны грузов для Востока прошли через его плечи. На прощание начальник авиаотряда Шкарупин сделал Рустаму подарок: разрешил взять сверх загрузки сто килограммов сгущёнки, «раз её так любят на Востоке». Под шумок мы забросили на самолёт все двести килограммов. Обнимая друга. Гена восклицал:

— Я не поэт, но сегодня хочу говорить стихами: «Наконец-то я от тебя избавился!» Ребята, представляете? Придём домой — нет Рустама, ложись в постель и спи спокойно, дорогой товарищ!

А наутро весь Мирный снова смеялся. Оказывается, Рустам, как полномочный министр, с борта корабля дал телеграмму Гербовичу: «Покидая Мирный, горячо благодарю…» и так далее, как в таких случаях пишут министры.

Прощальный ужин

Гербович ввёл в Мирном такой обычай: на праздники все столы в кают-компании сдвигаются.

И мы сидим за одним большим столом — уютно, по-домашнему. Сегодня у нас столько праздников, что как бы не запутаться. Сегодня День Советской Армии и, значит, День мужчин на нашем мужском континенте («Перед кем будешь гордиться, что ты мужчина? Перед пингвинами?» — иронизируют над собой ребята) — это раз; возвратился из похода санно-гусеничный поезд Зимина — это два; Евгению Александровичу Зимину пятьдесят лет — это три; прилетели в Мирный все сезонники-восточники, и полёты на Восток завершены — четыре и пять. Да, прошу прощения, чуть не забыл: аэрологи Смирнов и Шелепень так вдохновенно запустили радиозонд, что километра на полтора побили рекорд, заработав себе бессмертную славу и бутылку коньяку — это шесть, не так ли?

Несмотря на обилие праздников, норма остаётся неизменной: одна бутылка вина на троих. Поэтому особым вниманием окружены непьющие товарищи, эаполучить которых в свою тройку — большая удача. И вокруг трезвенников постоянно плетётся сеть интриг, а уважение, которым они пользуются (до праздника, разумеется), граничит с благоговением. Молодые, полные сил ребята — что для них стакан вина в неделю? Но Гербович неумолим и твёрд, ибо в нетрезвом виде ходить по Мирному немногим менее опасно, чем по минному полю: с одной стороны — зона трещин, с другой — ледяной барьер, за которым море… Впечатляет и личный пример начальника экспедиции: за весь праздничный вечер Владислав Иосифович едва ли выпил полстакана сухого вина.

У сегодняшнего праздничного ужина есть ещё одна особенность: для нас, сезонников, он прощальный. «Обь» уже на подходе, наши чемоданы сложены, в Мирном мы гости.

И в кают-компании — смешанная с весёлостью грусть, как всегда бывает на полярных станциях, когда одни возвращаются домой, а другие остаются зимовать.

Общее внимание обращено на Зимина и его «адских водителей». Больше года прожили они в Антарктиде и преодолели в двух походах на Восток и обратно шесть тысяч километров труднейшей на земле дороги. Вчера мы встречали походников, обросших бородами, худых и исступлённо мечтающих о бане «с наждаком и рашпилем».

А сегодня, отоспавшиеся, бритые и чистые, в ослепительно белых рубашках с галстуками, они сидят рядом с нами, чокаются и смеются — «держат марку»: смотрите, мол, всего сутки отдохнули, а можем посидеть в компании не хуже людей. Рыжебородый инженер-механик Лева Черепов подтрунивает над Юрой Шевченко, врачом, который в целях личной гигиены и для закалки не раз выскакивал из балка босым и бегал по снегу.