Расстояние - Георгий Константинович Левченко

– Может, поднимем ставочки? – предложил Роман Эдуардович, другие игроки согласились.

Игра пошла быстрее и более нервно, а у Аркадия, наоборот, внутри всё успокоилось, его бессмысленные тревоги переродились в одно большое сомнение, которое осталось недосказанным. Он стал выигрывать партии одну за одной.

– Всё равно не верится, слишком натянуто. Либо вы чего-то недоговариваете, либо это всего лишь сплетни.

– А ты у Ромочки спроси, может, он уже достаточно пьян, чтобы признаться.

Аркадий презрительно обмерил того взглядом, совершенно не веря, что у этого ничтожества могли быть какие-то отношения с его матерью.

– Сергей Николаевич, ты совсем забылся, такое в обществе не обсуждают. Тем более с сыном.

– Где ты тут увидел общество?

– Всё равно ничего не скажу. Однако в положение ты меня поставил.

– Роман Эдуардович, для меня этот разговор, конечно, неприятен, но не смертелен. В любом случае, мне следует знать правду.

– Раз так, то, конечно, признаюсь. Не в физическом, духовном смысле, последней черты мы пересечь не успели, смерть упредила.

– Экий романтик, – усмехнулся Сергей Николаевич, без околичностей попав в самую точку.

– И как же вы после этого смотрите в глаза моему отцу?

– Не при подчинённом будь сказано, но ты даже не представляешь себе, какая я бесхарактерная сволочь, – процедил он с саркастической улыбочкой, нагнув голову набок. – Я ведь не только смотрю ему в глаза, я после Аниной смерти ещё два года поздравлял его с праздниками и бывал в доме, а он так и не догадался.

– А вы не боитесь, что я ему всё расскажу?

– Боюсь, но терпеть, честно говоря, надоело. Ты помнишь, как я подсел к тебе в самолёте? Я вас, молодой человек, заприметил ещё в аэропорту и порадовался нежданной удачи, решил обо всём рассказать, специально напился для храбрости, но духу не хватило. Потом на похоронах… и тоже струхнул.

– И когда же у вас с матерью начался этот… роман?

– Незадолго до её гибели. С Генкой она собралась разводиться из-за меня. Понимаешь? Из-за меня.

У Аркадия похолодели кончики пальцев, но ум прояснился, он сделал крупную ставку, но получился делёж банка.

– И, главное, я буквально умолял её бросить эту дурацкую идею с разделом имущества, по чести сказать, она ни копейки в дом не принесла, всё Генка заработал, как сердцем чувствовал, что-то случится. Вот и случилось. Сергей Николаевич правильно сказал, у неё изначально было не в порядке с головой. Прости, что я это говорю, столько лет прошло, а как вспомню, захлёстывают эмоции.

– Было бы ниже всякого достоинства на вас обижаться. К тому же вы слишком занимательно излагаете, будто много раз обдуманными и заранее отрепетированными фразами. Мне не верится в ваше благородство, особенно после слов о собственной сволочности. И зачем матери бросать отца из-за такого человека, как вы? Говорите, что нет больше мочи терпеть? Это просто смехотворно, в такое не поверит и ребёнок.

– Всё-таки обиделся, – констатировал Роман Эдуардович. – Оно и понятно, молодость.

«Другой бы на моём месте встал и молча вышел, а я нет, я сижу и выслушиваю, – подумал Аркадий. – Если с моей матерью было что-то не так, то и мне передалось». Но между делом молодой человек выиграл довольно крупную сумму, от чего Леонид и Валера смотрели на него с нескрываемой завистью.

– Однако игра затягивается, – произнёс он после нескольких партий, проведённых в полной тишине.

– И не только она, – со вздохом подчеркнул Роман Эдуардович.

– …а мне завтра на работу, – продолжил мысль Аркадий. – Если не возражаете, я вас покину.

Он по очереди пожал руки всем четверым, подошёл к шкафу, открыл его, достал свою куртку, спокойно оделся и повернулся к двери.

– А деньги? – спросил Валера.

– Не нужно, – ответил тот, щёлкая длинным ключом в скважине и глядя на выигранную кучку фишек.

– Так я не понял, что это было? – спросил хозяин заведения, когда молодой человек исчез в дверях.

– Что надо, то и было, – спокойно ответил Роман Эдуардович.

Всплеск в стоячей воде

Силой характера парень чрезвычайно смахивал на деда, но в отличии от последнего у него на выбор имелось много путей, слишком много. Он сам иногда раздражался от неопределённости в собственной жизни, и то дельце, коим развлекался на работе, совершенно не воспринимал как нечто существенное. Доказательством силы и бесформенности характера служило то, что по дороге домой в тот вечер Аркадий заехал в магазин, а утром вышел на работу. А что бы сделал любой другой на его месте? Трус поехал бы прямиком к отцу, человек впечатлительный заперся бы дома, а с болезненной фантазией – вернулся в недавнюю компанию, но уже с оружием, которое, к слову сказать, у него имелось.

Однако заснуть в ту ночь у молодого человека не получилось, он думал о странных совпадениях и беспокойной суете, начавшейся по возвращении на Родину. Вспоминая студенческие годы, испытанные лишения и затруднения, парень никак не мог поверить, что всё в его судьбе должно идти именно тем чередом, каким шло ныне, не мог увязать недавнее прошлое с настоящим. По всему выходило, что время учёбы было его золотым веком, которое он использовал не так, как надлежало. Почему Аркадий не проявлял своего таланта сразу, на месте, по факту, но постоянно чего-то ждал, и не подходящего случая, шанса выделиться из толпы, а с щемящей неопределённостью растрачивал время, надеясь начать всё заново, с чистого листа, полностью отбросив обретённое доселе? Однако со временем надежды таяли, не имея чётких ориентиров, он вовлекался в строй жизни, который сложился у его близких, знакомых, возлюбленной и в целом всех тех людей, что встретил доселе, используемый ими в собственных целях, вовлекаемый в их дела и образ мышления, которые молодой человек считал незначительными и приходящими. Но он жил по этим законам, не имея возможностей установить свои. Нет, Аркадий не отказался от дальнейшей учёбы, ему неприятно было лицезреть то тождество, что стояло между конкретными обстоятельствами, сковавшими его жизнь, и самореализацией в искусстве, которая, по его мнению, должна быть свободна от всяких условностей. Однако оно должно иметь определённое содержание. Молодой человек не понимал различия между свободой и произволом, имея за спиной недюжинные культурологические знания о том, кто чего и когда создавал, а, главное, почему, он не мог увязать их с собой, со своей конкретной личностью, не мог понять, что чистого искусства не бывает, поскольку материал его и результат – это познание, и единственное, за что автор несёт ответственность, – мастерство, то есть то, как представить созерцанию понятую истину.

Аркадий встал среди