Клеопатра - Генри Хаггард

– А где же сейчас Антоний?

– Он построил себе небольшой дом на маленьком островке в Большой Бухте и назвал его Тимониум, ибо подобно Тимону сетует на людскую неблагодарность, считая, что его все предали. Он мечется там, словно сумасшедший, и ты должен отправиться туда на рассвете – таково желание царицы, – чтобы излечить его от помрачения и вернуть в ее объятия, ибо он отказывается видеть ее и пока еще не знает всех последствий своего поступка. Но сначала мне велено привести тебя к Клеопатре, которая хочет посоветоваться с тобой, и как можно скорее.

– Веди меня, – сказал я, вставая.

Мы прошли через дворцовые ворота, через Алебастровый зал, и вот я снова оказался перед дверью, ведущей в покои Клеопатры, и опять Хармиона оставила меня одного и пошла предупредить царицу о моем приходе.

Через какое-то время она вышла и поманила меня.

– Укрепи свое сердце, – прошептала она, – и будь внимателен, не выдай себя, ибо у Клеопатры глаза по-прежнему зоркие. Входи!

– Они должны быть очень зоркими, чтобы в ученом Олимпии увидеть Гармахиса! – ответил я. – Вспомни, Хармиона, если бы я тебе не открылся, и ты бы меня не узнала.

Потом я снова вошел в это памятное место и снова услышал плеск воды в фонтане, трели соловья и ласковый плеск летнего моря за окном. Склонив голову, хромая, я двинулся вперед и остановился у ложа Клеопатры, того самого золотого ложа, на котором она сидела в ту ночь, когда я стал ее жертвой. Наконец, собравшись с духом, я поднял голову. Клеопатра сидела передо мной, прекрасная, как и раньше, но как же она изменилась с той ночи в Тарсе, когда я видел ее в последний раз в объятиях Антония! Красота все так же была подобна драгоценному платью, синие, как море, глаза были по-прежнему бездонны, а лицо приковывало взгляд божественной красотой. И все-таки она изменилась, это была другая женщина. Время, которое было не в силах затронуть ее красоту, оставило на ней отпечаток огромной усталости и скорби. Страсть, пылавшая в ее неистовом сердце, оставила след на челе, а в глазах горели печальные огоньки грусти.

Я поклонился этой царственной женщине, которую когда-то любил и которая стала моей гибелью. Она не узнавала меня.

Клеопатра устало подняла на меня глаза и заговорила своим резким голосом, который я так хорошо помню:

– Наконец ты пришел, целитель. Как ты называешь себя? Олимпий? Это имя внушает надежду, ибо теперь, когда боги Египта покинули нас, нам осталось надеяться на помощь богов Олимпа. О да, я вижу, что ты ученый, ибо ученость редко сочетается с красотой. Странно, но ты напоминаешь мне кого-то, только не могу вспомнить кого. Скажи, Олимпий, мы не встречались раньше?

– Никогда, о царица, мои глаза не созерцали тебя во плоти, – ответил я измененным голосом, – до этого часа, когда я приехал по твоему зову, оставив свое затворничество, чтобы излечить твои недуги!

– Странно, даже голос!.. Впрочем, неважно. Это какое-то далекое воспоминание, которое никак не всплывает в памяти. Ты говоришь, во плоти? Тогда, быть может, мы встречались во сне?

– Да, о царица. Мы встречались с тобой в снах.

– Странный ты человек, и чудны слова твои. Однако, если то, что мне рассказывали о тебе, правда и ты – великий ученый, мудрость твоя должна быть великой, и я помню, как ты посоветовал мне ехать к моему возлюбленному властелину Антонию в Сирию, где все случилось так, как ты предсказывал. Как видно, ты чрезвычайно искусен в составлении гороскопов и в науке гадания по звездам, в которых наши александрийские глупцы ничего не смыслят. Однажды я знала такого же ученого человека. Его звали Гармахис, – она тяжело вздохнула. – Но он давно мертв… Как жаль, что я тоже не умерла!.. Иногда я с грустью вспоминаю о нем.

Она замолчала, я же молча опустил голову на грудь.

– Растолкуй мне вот что, Олимпий. В сражении у того проклятого Акциума, в самый разгар битвы, когда победа уже начала улыбаться нам, меня вдруг охватил великий страх, в глазах сделалось темно, а в ушах зазвучал голос, голос того самого давно умершего Гармахиса. Он громко произнес: «Беги или ты погибнешь!» И я бежала. Но сковавший меня страх передался Антонию, и он последовал за мной. Из-за этого сражение было проиграно. Ответь же, зачем боги сотворили это зло?

– Нет, о царица, – ответил я. – Это не боги. Разве ты чем-то прогневала богов Египта? Разве ты разрушала храмы, где им поклонялись? Разве ты предала египетскую веру? Если ты не совершала ничего подобного, за что богам Египта мстить тебе? Не бойся, то был просто плод воображения, вызванный страхом, поселившимся в твоей чуткой душе, растревоженной видом кровавого сражения и криками умирающих. А что до благородного Антония – он всегда следует за тобой, куда бы ты ни шла.

Пока я говорил, Клеопатра смотрела на меня во все глаза, пытаясь понять смысл моих слов. Она побледнела и вся дрожала. Я успокаивал ее, но ведь я хорошо знал, что все это произошло по воле богов, сделавших меня своим оружием.

– Ученейший Олимпий, – произнесла она, не ответив на мои слова, – мой повелитель Антоний болен и обезумел от горя. Несчастный прячется, точно жалкий беглый раб, в башне на острове посреди моря и сторонится людей, никого к себе не допускает. Даже меня, хотя я ради него прошла через столько мук! Вот мое приказание, которое ты должен исполнить: завтра на рассвете ты вместе с Хармионой, моей придворной дамой, сядешь в лодку, поплывешь на тот остров и попросишь стражей, чтобы тебя впустили в башню. Скажешь, что принес вести об армии от военачальников Антония. Он прикажет впустить тебя, и тогда вы с Хармионой передадите ему скорбные вести, которые привез Канидий. Самого Канидия я не решилась послать. Когда его печаль утихнет, ты, Олимпий, я прошу тебя, излечи его тело своими настойками, а душу – словами утешения, потом привези его ко мне, и все снова будет хорошо, ведь еще не поздно все исправить. Сделаешь это – получишь дары несчитанные, ибо я царица и могу щедро наградить того, кто мне служит.

– Будь уверена, царица, – ответил я. – Твоя воля будет исполнена, и мне не нужна твоя награда, ибо я пришел сюда, чтобы служить тебе до самого конца.

Я с поклоном вышел и, призвав на помощь Атуа, приготовил одно снадобье.

Глава V

О том, как Антоний был привезен из Тимониума к Клеопатре, о пире, устроенном Клеопатрой в его честь, и о том, какой смертью умер управитель Евдосий

На следующее утро, чуть свет, ко мне пришла Хармиона, и мы вместе отправились на тайную дворцовую пристань. Оттуда мы сели на весельную лодку, переплыли на ней к скале, возвышающейся из моря, на которой стоит Тимониум – небольшая хорошо укрепленная круглая башня с куполом. Причалив и высадившись на острове, мы вдвоем подошли к двери башни и постучали. Через какое-то время зарешеченное окошко в двери отворилось и в него выглянул старый евнух. Он грубо спросил, что нам нужно.