Кто убил классическую музыку? - Норман Лебрехт

Однако, когда Чунг подъехал к служебному входу, некий служащий преградил ему путь и вручил письмо от только что назначенного нового генерального директора Парижской национальной оперы Юга Галля с уведомлением о немедленном увольнении и о запрете входа в помещение театра. Чунг испытал шок. «Со мной обошлись, простите за выражение, как с дерьмом, — сказал он мне, утратив от потрясения и злости свою обычную сдержанность. — Они заявляют, что я выбрал увольнение, поскольку отказался заново обсуждать контракт. Это неприкрытая ложь. Я всегда готов делать все, что от меня требуется, чтобы помогать Опере, даже вести новые переговоры, но они пренебрегли моими правами артиста».

«Я вел себя абсолютно корректно в отношении г-на Чунга в течение шести месяцев», — объяснял Юг Галль, в прошлом правая рука Рольфа Либермана, назначенный голлистами для выведения «Бастилии» из кризиса и устранения ее нарастающего дефицита в семьдесят миллионов франков (восемь миллионов фунтов). Ранее Галль руководил Женевской оперой с весьма жестким бюджетом и прославился своей способностью противостоять профсоюзам и агентам артистов. «Я собираюсь навести порядок в этом доме, — заявил он. — Мне придется заморозить зарплаты и произвести сокращения. Г-н Чунг хотел бы стать самым высокооплачиваемым музыкальным руководителем на земле. Почему артисты должны получать одну и ту же зарплату в Ла Скала, Вене, Берлине, немного меньше в Лондоне — и в два раза больше, если они приехали в Париж? Я не французская корова и доить себя не позволю. Я могу прожить без власти, но кое-кто нуждается в руководстве»[603].

Нельзя сказать, что эти две версии событий у служебного входа в «Бастилию» опровергают одна другую; скорее создается впечатление, что оба главных действующих лица рассказывают о разных событиях и на разных языках. Любой прочитавший об этом происшествии сразу же вспоминал о запутанной ситуации, сложившейся в 1989 году вокруг Баренбойма, когда энергичного музыкального руководителя с ясными, хотя и не всегда удобными творческими взглядами вытеснил с занимаемого места человек, назначенный по политическим соображениям и обвинивший его в алчности и неуступчивости. В обоих случаях французское общественное мнение ополчилось против непонятливых иностранцев. В обоих случаях спор мог быть разрешен предсказуемым образом — с помощью тайной выплаты миллиона долларов отступного изгнанным дирижерам.

Однако на этом сходство кончалось. Увольнение Баренбойма попало в заголовки мировой прессы и вызвало протесты дирижеров всех конфессий, начиная с Караяна. Изгнание Чунга спустя пять лет специально было приурочено к мертвому августовскому сезону и улажено до окончания лета. Ни один маэстро не возвысил возмущенного голоса, и хотя оркестр предложил Чунгу организовать забастовку в знак солидарности, он вежливо отклонил их участие. «Я не хочу ничего, что могло бы нанести ущерб театру, — сказал он. — Это только даст им основание обвинить меня в том, что я хочу меряться с ними силой». В его одиночестве, выбранном по принципиальным соображениям, чувствовались подкупающее достоинство и уязвленный шарм. В отличие от Баренбойма, занимавшего одновременно пост музыкального руководителя в Чикаго, Чунг не позаботился о путях отступления. Он полностью посвятил себя «Бастилии» и ее музыкантам, проводя недели в министерских кабинетах, выторговывая право на пенсии и места на автостоянке для вторых скрипачей и престарелых альтистов. Он был музыкальным руководителем в полном смысле этого слова, и никто из слышавших его записи на «Дойче граммофон» никогда не согласился бы, что он заслужил увольнение.

«Я не могу принять сравнение с Даниэлем Баренбоймом, — жаловался Чунг. — Баренбойм никогда не дирижировал в "Бастилии". Я проработал там пять лет, и даже они признавали, что я добился неплохих результатов. Мы все ждали, чтобы какой-то настоящий профессионал, вроде г-на Галля, взял в свои руки контроль над жизнью театра. Но он продемонстрировал отсутствие какого бы то ни было уважения к любому человеку в этом доме. Он достаточно наговорил мне. Просить музыканта, чтобы он принял его условия, это то же самое, что заставить меня уйти в артистический донжон[604]* в качестве пленника на три года. Они хотят, чтобы я принял все, что он мне диктует. Но как я смогу смотреть в глаза музыкантам?»

Галль не оспаривал обвинения. «У каждого творческого решения есть свои финансовые последствия, — сказал администратор. — По условиям контракта г-н Чунг имел право вето. Я не могу жить с сознанием, что человек в соседней комнате держит в кармане гранату. Ответственность должна лежать только на одном человеке, и этот человек — я».

За несколько следующих дней их конфронтация выродилась в своеобразный фарс, поскольку Чунг с контрактом в руке явился в суд и добился судебного ордера, обязывавшего администрацию «Бастилии» дать ему возможность дирижировать. Пятьдесят оркестрантов аплодировали этому решению с галереи для публики. Но когда музыкальный руководитель приехал в «Бастилию», его снова не пустили внутрь.

По любому англосаксонскому законодательству такое событие рассматривалось бы как вопиющее неуважение к суду и могло бы привести к взятию Галля под стражу. Во Франции же оно открыло пути к частным переговорам между администратором, назначенным правительством, и судьей апелляционного суда. В результате Галль пошел на уступки и разрешил Чунгу войти в театр, однако с оговоркой, что тот больше там не работает. Галль отказался восстановить Чунга на работе, несмотря на предложение бесплатно дирижировать спектаклями в течение шести лет. Поняв, что заниматься музыкой в Париже ему не дадут, Чунг поручил своим адвокатам вести переговоры о финансовом соглашении.

Ключевое различие между его случаем и случаем Баренбойма заключалось в масштабах и намерениях их оппонентов. Берже, как отмечал музыкальный критик Ален Ломпеш в «Ле монд», был «независимым франтом, обладавшим лишь одной специальностью — он считался другом президента Миттерана»[605]. Галль же являлся уважаемым профессионалом в оперном деле, и посвященные люди считали его лучшим кандидатом на эту невыносимую работу. Англофил в одежде и вкусах, он скрывал свою всем известную жесткость за изысканными манерами. Впрочем, в отношении дирижеров он вел себя непреклонно. В Женеве Галль проводил низкобюджетные сезоны с приглашенными английскими и американскими певцами и умными режиссерами, но без постоянного дирижера. Средства массовой информации приписывали руководителям компаний, подобным Галлю, заслуги творческих новаций, а музыкальных руководителей рассматривали всего лишь как предмет роскоши.

«С моим характером и моим опытом, — говорил Юг Галль, — я не вижу необходимости в музыкальном руководителе». Зловещие слова влиятельного оракула! Они означали неизбежность властного руководства в музыке и пренебрежение к музыкальному компоненту оперы. Однако в определенной степени они вполне соответствовали духу времени» в котором армии не могут выпустить ракету без санкции бухгалтеров министерства обороны, а решения о жизни и смерти выносят не врачи, а администрации клиник.

Вероятно, Галль понимал, что его заявление прозвучало резковато, и смягчил его рассуждениями о том, что ему придется «найти кого-то, кто стал бы музыкальным советником или постоянным репертуарным дирижером». Его выбор пал на Джеймса Конлона, спокойного американца, занимавшего пост генералмузикдиректора в эффективно управляемом Кёльне. Предложение из «Бастилии» Конлон, сам себя называвший «полным фаталистом», прокомментировал кратко: «Моя карьера не закончится, если меня уволят»[606].

Увольнение Чунга стоило компании контракта с фирмой звукозаписи и доверия со стороны молодых дирижеров. Первый сезон Галля был отмечен выступлениями сэра Георга Шолти и Сейджи Озавы, но ему не удалось осуществить запланированное сокращение штатов и на четверть. В сезоне 1994/95 года из-за несанкционированных забастовок был сорван каждый двенадцатый спектакль, что каждый раз означало миллион франков убытков. Сразу после ухода Чунга его оркестр и хор объявили забастовку, требуя равной оплаты с музыкантами на «Радио Франс». Отправляясь в оперу, люди никогда не могли быть уверены, что спектакль не отменят в последний момент.

Позиция Галля нашла дружную поддержку со стороны заправил мировой оперы. «То, что делает Юг, мало отличается от того, что делал Либерман», — сказал сэр Джон Тули, бывший генеральный директор Ковент-Гарден[607]. Однако независимо от того, удалось ли Галлю навести порядок в «Бастилии» или нет, стало ясно, что он одержал верх в суровой битве за руководство. Он войдет в историю как оперный босс, уничтоживший должность музыкального руководителя и сведший значение дирижера на своей шкале к нулю. После второго взятия Бастилии новый всемогущий менеджер имел все основания стать дирижером музыкального будущего.