Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания - Вера Семенова

— Наверно… да. Но что будет с ними?

— Стоит ли думать об этом, когда пред тобой тайна мира раскрыться готова? Скоро будешь ты знать обо всем, что на этой земле происходит, что случится еще, и чему суждено никогда не возникнуть. Но в душе укрепится твоей безразличье — платить должен каждый за знанья.

На несколько мгновений воцарилась тишина, во время которой Гвендолен окончательно проснулась, но остерегалась пошевелиться — что-то ей подсказывало, будто оба собеседника не обрадуются, обнаружив непрошенного свидетеля.

— Хорошо, — глухо произнес Логан. — Я понимаю. Что я должен делать?

— В первую очередь дать мне согласье свое, о сын Дарста. Будешь ли ты выполнять все мои указанья, чтобы бесстрашно достигнуть источника знаний?

— Да…Но Алларий, подожди… — голос Логана сделался умоляющим. — Ты, наверно. видишь меня насквозь, ты давно понял, что я ищу сущность этого мира так, как многие ищут женской любви или золота… Но я не могу так сразу… ладно этот скрытный круаханский чиновник… но с Дагди мы пять лет укрывались одним плащом, когда шел дождь… и эта крылатая девочка — в ней столько непонятной силы, что мне иногда кажется, будто она единственная знает о смысле жизни. Дай мне подумать.

— Круаханский чиновник наденет венец султаната иль погибнет при штурме дворца — он судьбу свою выбрал. Гвендолен Антарей согласилась уехать в пустыню, затерявшись навеки в песках вместе с тем, кого любит. Каждый должен на путь, по которому двигаться хочет, сам вставать без оглядки — поверь, что наш мир так устроен.

— Мне надо подумать, — упрямо повторил Логан дрогнувшим голосом. — Я почти согласен, Алларий, я готов, но все-таки… дай мне подумать.

— До восхода не более часа осталось — не хватит для долгих раздумий. Хорошо, поразмыслить ты можешь, но я жду ответ до рассвета.

Логан ничего не сказал вслед удаляюшимся шагам. А может, ушел сам? Гвендолен не решалась выглянуть, только плотнее завернулась в крылья и закрыла глаза по детской привычке — если я сама себя не вижу, значит, я хорошо спряталась. Сидеть спокойно для нее всегда было очень трудно, поэтому Гвендолен начала считать про себя — вначале по-вандерски, потому что это было логичным продолжением ее сочинений, потом по-круахански, потому что давно решила именно этот язык считать своим. На цифре "тридцать" она уже летела над серебристыми горами, поворачивая на запад, навстречу луне — любимый сон всех крылатых, предвещавший им удачу, и была уверена, что потоки прохладного ветра под крыльями — это явь, а странный разговор на лестнице ей приснился.

— Есть определенная разница между тем, как держать меч и кинжал, — пробормотал Логан, ни к кому специально не адресуясь, но выразительно взглянув в сторону Гвендолен. Как самые опытные в обращении хоть с каким-то оружием, они держали оборону у главного входа, расположившись по обе стороны лестничной площадки — один со взведенной стрелой в ложе арбалета, другая — сжав рукоять меча с черными узорами на лезвии. Заднюю калитку доверили Эльмантару с Дагаддом. Остальные собрались в главном зале, вооружившись всем, что смогли найти в доме Аллария — от кухонной утвари до отломанных досок, но было сразу понятно, что толку от них будет немного.

— Странно, что некоторые обращают внимание на такие заурядные вещи, отвлекаясь от познания мира, — ядовито заметила Гвендолен, которая действительно понятия не имела, как поудобнее ухватиться за рукоять. Меч казался ей слишком длинным и совершенно бесполезным в своей изысканной красоте. Логан внезапно отвернулся — неужели, чтобы спрятать выражение лица? Выходит, ей ничего не приснилось. И все утренние события, которые произошли до того, как они заняли свой наблюдательный пост, имели гораздо более глубокий смысл, чем могло показаться со стороны.

Гвендолен благополучно проспала бы не только восход, но и полдень, если бы ее не тронула за плечо чья-то рука. Человеческие прикосновения — кроме рук Эбера — она по-прежнему выносила с трудом, поэтому сразу проснулась, и нельзя сказать, что в наилучшем настроении. С вечера у нее оставался только глоток воды, поэтому возникало стойкое ощущение, что язык увеличился в два раза и скоро перестанет помещаться во рту. В голове гудел огромный колокол, упорно бьющий по вискам. Нависшее над ней лицо Аллария с прорезавшей лоб вертикальной морщиной она различала сквозь какую-то неясную дымку, потому что глаза не желали до конца разлепляться. Впрочем, хозяин дома тоже выглядел не лучшим образом — на веках легли темные круги, скулы выступили так, что лицо казалось треугольным, а горбатый нос на фоне ввалившихся щек казался угрожающим клювом.

— Вот снова явились знакомцы твои, о крылатая дева, — провозгласил он шепотом, прижимая палец к губам. Но тон его не стал от этого менее торжественным. Алларий все время держался, как на подмостках перед тысячами зрителей. — Ты ведь должна была весть им подать на рассвете, как помнишь.

Некоторое время Гвендолен возилась, пытаясь подняться. На одном крыле она лежала полночи, поэтому полностью перестала его чувствовать, и от этого возникало ощущение, будто она хромая. Но главное было не это — ей казалось, что сейчас она прыгнет в пропасть, не умея раскрыть крылья. Она прекрасно помнила, что от нее ждут и что она сейчас должна сказать и сделать. Спускаясь во внутренний двор, Гвендолен бросила только один взгляд через плечо на большую залу, в которой все спали где и как придется. Ей даже не надо было искать глазами Эбера — он дремал у входа, откинув голову назад, и веки его вздрагивали, словно пытаясь разглядеть бесконечно меняющиеся картины. Так просто — подойти, пока все спят, тихо потянуть его за камзол и сказать: "Пойдем. Туда, где ты будешь живой и в безопасности. Где никто не сможет тебя отобрать у меня. Где никто до нас не дотянется".

Туда, где ты будешь несчастлив до конца своих дней.

— Алларий, у меня к тебе огромная просьба, — произнесла Гвендолен сквозь зубы, останавливаясь. — Скажи этим своим гостям… передай им, что я с ними не пойду. Что я благодарна и все такое. Но я пока что останусь здесь.

— Разве утратила ты к разговору способность внезапно? Голос пропал, иль язык отнялся, иль забыла наречье вандерцев, что посылаешь меня как слугу за ворота?

— Я не могу этого сказать сама, — прошептала Гвендолен. Наверно, впервые в жизни она отвечала без насмешек и колкостей. — Просто не сумею. Но и по-другому поступить мне тоже нельзя.

Алларий внимательно посмотрел на нее, по привычке наклонив голову к приподнятому плечу. Как всегда, у Гвендолен возникла стойкая уверенность, будто он видит все ее мысли, словно они разложены перед ним, как фрукты на блюде в его гостиной. "Зачем тогда ты спрашиваешь, раз тебе все и так понятно? — сказала она про себя. — Я не смогу жить без любви к нему. Но жить, зная, что я ее навязала против его воли, я тоже не смогу. А его воля точно не в том, чтобы поехать со мной. Можно даже не задавать такого вопроса".