Римский орел - Саймон Скэрроу

Веспасиан с ужасом наблюдал, как вопящая волна бриттов нахлынула на его людей, смешавшись с ними в кровавом водовороте атаки. Многие полегли на месте, другие были отброшены к бортам повозок, ктото пытался укрыться под ними, ктото угрюмо бился среди телег. Отдельные отряды держались, но они были разрозненными островками среди бушующего моря врагов, которые все прибывали и прибывали. «Если центуриям не удастся сомкнуться, — устало подумал легат, — то варвары просто возьмут их числом, то есть сомнут и раздавят».

— Прочь, на хрен, с дороги! — заорал Катон, когда его усталая лошадь едва не сбила какогото недотепу. Он уже видел легата, окруженного конной свитой, тот напряженно всматривался в лесной мрак. В следующий момент там чтото зашевелилось, потом из мглы появились бритты, и прохваченный ледяной дрожью всадник понял, что он опоздал.

Пропел рог, воздух наполнился свистом. Прежде чем юноша успел чтонибудь предпринять, лошадь под ним дико заржала и, вздыбившись, сбросила своего седока. Катон отполз от животного и, оглянувшись, увидел, что оно бьется в агонии, ибо в шею ему угодили две вражеские стрелы. Легионеры падали один за другим, некоторые, кинув поклажу, побежали в сторону лагеря, но Катон и не думал о бегстве. Припав к земле, юноша огляделся по сторонам. Без оружия и доспехов он ощущал себя особенно уязвимым и потому первым делом сорвал шлем с головы ближайшего мертвеца и подобрал его щит и меч, а затем ринулся к ближайшей группе отбивавшихся от туземцев солдат. Легионеры пятились, ибо они в большинстве своем дрались порознь, а враг почти вдвое превосходил числом. Более или менее серьезное сопротивление бриттам оказывалось там, где подбившимся друг к другу бойцам удавалось отгородиться сомкнутыми щитами от ударов тяжелых и непомерно длинных мечей. На лесной просеке противоборствовали две различные манеры ведения боя. Строй давал римлянам ощутимое преимущество, но, как только он распадался, варвары, чье оружие было длиннее, незамедлительно начинали брать верх.

Обессиленный, вымотанный, проклинающий собственную невезучесть, Катон тем не менее хорошо понимал, что схватка идет не на жизнь, а на смерть, и потому искал не укрытия, а встречи с врагом. Впрочем, того же искал и враг: путь ему преградил рослый варвар в раскраске, изображавшей ощеренную зубастую пасть. Вскинув щит, Катон отбил удар и встречным выпадом поразил бритта в живот. Тот с пронзительным воплем упал и был добит новым — точным и резким — ударом. Вырывая из неподвижного тела клинок, юноша краем глаза — всего в трех шагах от себя — увидел распростертого на земле легионера, над которым навис хищно скалящий зубы дикарь. Правый бок римлянина был залит кровью, и бритт уже занес меч, чтобы прикончить врага, но Катон, развернувшись, вогнал ему под лопатку грозно сверкнувшее в воздухе острие. Дикарь, так и не осознав, что произошло, рухнул наземь возле того, кого считал уже мертвым.

— Сюда!

Катон схватил раненого за неповрежденную руку и, прикрываясь щитом, оттащил его к двум повозкам — туда, где группа римлян сформировала подобие боевого каре. В центре линии стоял Бестия, отдавая приказы, и его громовой рык, перекрывая шум битвы, звучал четко, как на плацу.

Катон запихнул спасенного под повозку и повернулся, чтобы занять место в строю.

— О, никак это Катон?! — крикнул Бестия, покосившись. — Что ж, покажи нам, какой ты герой.

Катон ограничился угрюмым кивком. Отвечать было некогда, ибо он тут же вошел в ритм схватки, механически делая разящие выпады и отражая щитом рубящие удары врага. Дикари наседали, неутомимо орудуя своими мечами. Тяжелые, длинные, они стригли воздух, грозя неминуемой гибелью неосторожным бойцам. Стоило соседу юноши чуть приоткрыться, чтобы добить поверженного туземца, и его тут же постигла печальная участь. Блеснул металл, голова несчастного малого слетела с плеч и с глухим стуком приземлилась в паре локтей от упавшего тела. Из обрубка шеи ударил темный фонтан.

Сколь ни ужасной была эта картина, Катон даже не покривился, весь поглощенный старанием поточнее ударить и в то же время не дать себя зацепить. Теперь, когда инерция первоначального напора сошла на нет, обе стороны увязли в великом множестве схваток, мельчайшим деталям которых предстояло навеки запечатлеться в памяти тех, кому суждено было выжить. Центурион Бестия, с невозмутимым спокойствием укладывающий врагов в растущую перед ним груду тел, бледные лица товарищей на фоне раскрашенных жутко оскаленных физиономий. Все это четко отслеживалось и входило в сознание, но притом ничего в нем не задевало. На Катона вдруг снизошло некое, чуть ли не философское отстранение от реалий. Дрался он, не задумываясь, доверяясь инстинкту, впервые ощущая себя частью единого целого, каким являлся яростно противостоящий натиску варваров, не желающий покориться уготованной ему участи легион.

И все же римлян теснили, хотя левым когортам удалось создать чтото вроде колеблющейся прерывистой линии, растянутой вдоль обоза, и легат всеми правдами и неправдами старался ее укрепить. Двум правым когортам было приказано любой ценой оттеснить лучников в лес, чтобы лишить их возможности осыпать римлян стрелами. Уставшие бойцы отступали, их заменяли другие, а в мешанине повозок и громко ревущих животных трибуны спешно формировали последний резерв.

Веспасиан понимал, что при потере трети бойцов и подавляющем численном превосходстве противника исход у сражения может быть лишь один. В конце концов бритты сломят даже самую стойкую оборону. На какойто момент он даже задумался, не отдать ли приказ своим людям рассеяться и удариться в бегство, но тут же выбросил из головы эту мысль. Основную массу бегущих неминуемо истребят, а на остальных откроют охоту. Нет, уж лучше стоять до последнего и погибнуть с честью и славой, забрав с собой множество вражеских жизней. Тогда, по крайней мере, будет спасена репутация легиона, а значит, и репутация Веспасиана, и его имя не поставят в один ряд с именем злосчастного Вара, много лет назад обрекшего свои три легиона на сходную участь в темных глубинах германских лесов.

Он кивнул трубачу. Тот мгновенно дал сигнал к отступлению, и шеренга легионеров отхлынула к гуще подвод и возков. Враг, ошеломленный этим маневром, замер, а римляне, повинуясь очередному сигналу трубы, приготовили копья.

— Бросай! — резко выкрикнул Веспасиан.

Восемьсот метательных копий взлетели в воздух и, сея смерть, обрушились на толпу полуголых, прихотливо раскрашенных дикарей. Судя по неистовым воплям, все они нашли цель, и римляне обменялись злорадными взглядами. Второй бросок оказался не менее смертоносным, чем первый, но на этом запас метательных копий иссяк. Легионеры выхватили мечи, дожидаясь, когда противник оправится и снова ринется в бой. Все понимали, что дело теперь подошло к последней, решительной рукопашной, и готовились дорого продать свою жизнь.