Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм - Эллен Датлоу

— Спасибо за открытки и письма, ребята. Ваши телефонные звонки мне тоже очень нравились. Все это значило для меня очень много, правда. О, простите, я веду себя не особенно вежливо, да?

— Совсем ни к чему язвить, — заметил Макс.

— Наверное, так. Но ведь мы никогда не были друзьями, верно?

— Тебе требовался издатель, а не друг, — сказал Макс. — И мы неплохо ладили, во всяком случае, мне так казалось, пока ты не решил, что тебе нужно пастбище позеленее. Если подумать, Билл поступил со мной точно так же. Правда, Билл сам писал всю ту чушь, что выходила под его именем. Для издателя это весьма существенная разница.

Несколько отпрысков тех докторов философии, у которых Трэйнор украл материалы, предъявили иски издательствам, в том числе и «Глэдстоун Букс».

— Нам обязательно это вспоминать? — спросил Тони Флэкс. Он засунул руки в карманы своей полушинели и теперь переводил взгляд с одного на другого. — Древняя история, а?

— Тебе просто стыдно за свои рецензии на его книги, — сказал Билл. — Но все делали то же самое, включая меня. Что я писал о его «В окопах?» Это… это что? Это самая правдивая, в своем роде провидческая книга из всех, когда-либо написанных об окопной войне.

— Господи, ты помнишь свои рекламные тексты? — спросил Тони и рассмеялся в надежде, что остальные его поддержат.

— Я помню все, — ответил Билл Мессинджер. — Это проклятие романиста — потрясающая память и отвратительное чувство направления.

— Ты никогда не забываешь, как добраться до банка, — сказал Тони.

— Я счастливчик, мне не нужно было на нем жениться, — отозвался Билл.

— Ты что, обвиняешь меня в том, что я женился на деньгах? — спросил Тони, защищаясь при помощи обычной тактики — притвориться, что общепринятое явление применимо к кому угодно, кроме него. — Не думаю, что я обязан оправдываться перед тобой, Мессинджер. Как должна знать твоя хваленая память, я был одним из первых, кто поддержал твою работу.

Чуть носовой женский голос с британским акцентом произнес из ниоткуда:

— Мне очень нравились ваши рецензии на ранние романы мистера Мессинджера, мистер Флэкс. Я убеждена, что именно поэтому я пошла в нашу маленькую книжную лавку и купила их. Они вовсе не относились к привычным мне вещам, но вы сумели сделать так, что они стали… думаю, правильным словом будет «необходимыми».

Макс, Тони и Билл глянули мимо Чарльза Чиппа Трэйнора, чтобы как следует рассмотреть его спутницу. Только сейчас до них дошло, что она нацепила на себя целую кучу длинных, свободных деталей одежды, навевавших мысли о нарядах окололитературных дам 1920-х годов: неопределенного цвета, какой-то переливающийся шерстяной кардиган поверх белой блузки, до самого верха застегнутой на пуговицы, жемчуга, пеструю шерстяную юбку до самых щиколоток и черные башмаки со шнуровкой, без каблуков. Ее длинный, тонкий нос смотрел вверх, открывая чистую линию подбородка и шеи, а уголки губ подергивались в намеке на веселье. Две вещи поразили смотревших на нее мужчин: что женщина казалась им смутно знакомой и что, невзирая на возраст и общую странноватость, ее можно было назвать красавицей.

— Да, — сказал Тони, — благодарю вас. Думаю, я пытался выразить нечто в этом роде. Эти книги… Билл, ты, конечно, никогда этого не понимал, но я чувствовал, что эти книги заслуживают того, чтобы их прочитали. Потому что в их мастерстве и скромности и была, по моему мнению, настоящая порядочность.

— Ты имеешь в виду, они производили то впечатление, которого от них можно было ожидать, — произнес Билл.

— Порядочность — это редкая литературная добродетель, — заметила спутница Трэйнора.

— Да, благодарю вас, — сказал Тони.

— Но в действительности не особенно интересная, — добавил Билл. — Чем, вероятно, и объясняется ее необычность.

— Думаю, вы правы, мистер Мессинджер, предполагая, что порядочность более ценна в области личных отношений. И к тому же я действительно чувствую, что ваши работы с тех пор стали значительно лучше. Возможно, ограниченность мистера Флэкса не позволяет ему оценить ваши успехи. — Женщина помолчала; на ее лице играла опасная улыбка. — Разумеется, невозможно сказать, что вы стали писать лучше настолько, насколько заявили об этом в своих последних интервью.

В последовавшую за этим минуту молчания Макс Баккарат посмотрел по очереди на каждого из своих новых союзников и понял, что они впали в слишком задумчивое состояние, чтобы хоть как-то прокомментировать сказанное. Он прокашлялся.

Не окажете ли нам честь представиться, мадам? Похоже, Чиппи забыл о хороших манерах.

— Мое имя не имеет значения, — ответила она, едва удостоив его взглядом. — А мистер Трэйнор отлично знает, что я чувствую по этому поводу.

У каждой истории есть две стороны, — сказал Чиппи. — Может, это и банальность, зато чистая правда.

О, тут всего гораздо больше, — отозвалась его спутница, вновь улыбаясь.

— Милая, ты не поможешь мне вернуться в комнату?

Чиппи протянул руку, англичанка вспорхнула на ноги, прижала его узловатый кулак к своему боку, кивнула вытаращившим глаза мужчинам и без видимого напряжения повела подопечного из комнаты.

— И что это была за чертовщина? — произнес Макс Баккарат.

Вечерние часы на двадцать первом этаже сопровождались определенным ритуалом. В 8.30 вечера пациентам мерили давление и раздавали лекарства под руководством Тесс Корриган, мягкосердечной ирландки с отвислым животом, имевшей мужа-алкоголика, измученного грудной жабой, и вполне понятную терпимость к нарушениям порядка. Тесс и сама иногда появлялась на работе под мухой. Классовая неприязнь вынуждала ее относиться к Максу грубовато, а вот полушинель Тони забавляла, вызывая хриплый смех. После того как Билл Мессинджер подписал для ее племянницы, преданной поклонницы, две книги, Тесс разрешила ему делать все, что угодно, вплоть до запрещенных прогулок вниз, в магазин сувениров.

— О мистер Мессинджер, — говаривала она, — парень с вашим даром… Какие книги вы можете написать про это место!

Через три часа после ухода Тесс в комнаты врывалась рослая медсестра с косичками-дредами и ямайским акцентом; она будила пациентов, чтобы раздать транквилизаторы и сшибающее с ног снотворное. Поскольку она напоминала Вупи Голдберг, только сильно увеличенную в размерах и вечно находившуюся на грани кипения, Макс, Тони и Билл между собой называли эту ужасающую, неумолимую личность «Молли». Настоящее имя Молли, напечатанное на бэйджике, прикрепленном к кушаку-корсажу, было постоянно скрыто стеклярусными фестонами и маленькими, висящими на кушаке кошельками. В шесть утра Молли вновь врывалась в комнаты, орудуя аппаратом для измерения давления, как разгневанное божество, цепко хватающее грешников. К концу смены она появлялась, окутанная сильным темным запахом, напоминавшим о лесных пожарах и подземных склепах. Все три литературных джентльмена находили этот аромат тревожаще-эротичным.

На следующее утро после того, как в Салоне возникли Чарльз Чипп Трэйнор и его волнующая душу муза, Молли схватила руку Билла и начала сдавливать ее, накачивая резиновую грушу. Производя эти манипуляции, она окинула Мессинджера жалостливо-презрительным взглядом. Запах дыма в присущем ей аромате склепа и пожара казался особенно сильным.

— Что? — спросил Билл.

Молли покачала большой головой.

— Малыш, малыш, должно быть, ты считаешь себя новым почтальоном в наших прекрасных местах?

Ужас стиснул ему желудок.

— Сдается мне, я не понимаю, о чем вы толкуете.

Молли хмыкнула и стиснула грушу в последний раз, отчего рука Билла онемела до самых кончиков пальцев.

— Конечно нет. Но ты знаешь, что в нашем раю нет ограничений для визитов, точно?

— Угу, — ответил он.

— Тогда позволь мне сообщить тебе нечто, о чем ты не знаешь, мистер Почтальон. Мисс Ла Вэлли из комнаты двадцать один двенадцать вчера ночью скончалась. Я и вообразить не могу, чтобы ты хоть раз потрудился заглянуть к ней. А это, мистер Почтальон, значит, что ты, мистер Баккарат, мистер Флэкс и наш новичок, мистер Трэйнор, — теперь единственные пациенты двадцать первого этажа.

— А-а… — сказал он.

Как только Молли вышла из комнаты, Билл принял душ и надел вчерашнюю одежду, стремясь скорее выйти в коридор и проверить обстановку в номере 21–14, комнате Чиппи Трэйнора, ибо именно то, что он увидел там в промежуток между эффектным отбытием Тесс Корриган и первым налетом Молли Голдберг, привело к превращению его в почтальона этажа.

Почти в девять вечера что-то подтолкнуло его в последний раз прогуляться по этажу, прежде чем капитулировать перед ненавистным «халатом» и погасить свет. Маршрут привел его к командному пункту, где Ночная Ревизорша, сердито склонившись над слишком маленьким для нее столом, угрюмо записывала что-то в формуляр, и далее по коридору, в сторону окна, выходившего на Гудзон и большую гавань. По пути он прошел мимо комнаты 21–14, и приглушенные звуки, доносившиеся оттуда, заставили его заглянуть внутрь. Из коридора Билл видел нижнюю треть кровати плагиатора, одеяла и простыни на которой, казалось, извивались или, во всяком случае, явственным образом шевелились. Под кроватью Мессинджер заметил пару черных женских башмаков на шнуровке. Рядом с башмаками, стоявшими носками внутрь, валялась небрежно брошенная одежда. Какие-то секунды, охваченный изумлением и завистью, он вслушивался в негромкие стоны, доносившиеся из комнаты. Потом резко повернулся и поспешил в комнаты своих союзников.