Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему?
– За сто вёрст киселя хлебать, кому надо..
– Как это – за сто вёрст? На неё обещали дать разнарядку в Московское училище.
– Обещанку-цацанку три года ждут, – вставил слово Голиченков. – Ленка отцу написала про дирюгу, он грозился приехать, разобраться после отсидки. Вот её и утопили.
– Нет, сначала удавили подушкой, а потом отвезли в Сокольники и бросили в пруды.
– Почём знаешь?
– Мент знакомый Ольке вот сказал.
– Это так? – спрашиваю Ольгу Тонких.
– Так. Мент, ну вы его знаете, он тогда приходил мою норку чистить…. Ну вот, он сказал, что в лёгких, когда вскрыли, воды не было. Значит, бросили её в пруд уже мёртвой.
– А на шее были пятна, на животе синяк здоровой, и на спине тоже. Так что её удавили. Это точно, – сказал мой Солидатский Брат. – Повалили и удавили.
– Кто… удавил? Ты что такое говоришь? – набрасываюсь я на Голиченкова.
– Кастелянша. Она под балдой была, я сама видела, как она в её спальню входила.
– А разве Лена не в профилактории летом была?
– Хороший профилакторий на этаже! Мела коридоры здесь да окна мыла всё лето, – сказала Фроська. – А потом её какие-то мужики вынесли в одеяле, уже ночью было.
– А как же ты это видела?
– А мы с Голяком курили под навесом.
– А что вам там делать было? – всё ещё не верю я.
– Так продукты привезли в кладовку, хотели маненько подъесть.
– Опять за старое взялись?
– Неа, это так, от скуки. Никого нет, делать нечего. Так вот и увидели этих мужиков, а они её в легковушку засунули, в багажник, и поехали.
– А на завтра уже приходим, говорят – Ленка на прудах утопилась. И по-быстрому похоронили, – говорит Фроська..
– А что дирюга, дирюга… вой подняла, когда комиссия приехала: «Не переживу!» – кричит. Её даже водой отливали, ну, ведьма… А пойдёмте в спальню, – говорит Ольга Тонких.
Идём в спальню Лены. На голых сетках подушки и одеяла. Кто-то ходит сюда ночевать? Опять бывшие? На полу, сиротливо откинув крышку со сломанным замком, стоит большой коричневый чемодан. В нем какое-то тряпьё. А где же дневник?
– А Людмила Семёновна не прихватила ли чего?
– Кто знает, может и она, – говорит Ольга Тонких. – А у неё и спросите.
Иду и спрашиваю:
– Какой дневник? – удивлённо пожимает плечами она. – Я не уверена, что Лена… она… вообще писать умела.
Эта жуткая смерть ещё не вполне осознана мною. Я страшусь об этом думать всерьёз. Дело ведь не шуточное. Если всё так и было, как они, мои верные помощники, говорят, а верхи на это безобразие закрывают свои начальственные очи, занимаясь очковтирательством по части разных ЧП в детском доме, называя очередное страшное преступление обычной халатностью, то не пора ли…? Если жизнь ребёнка уже не ценится вовсе.
Вечером шли до метро вместе с Валерой. Говорит:
– Есть кое-что сказать.
– Серьёзный разговор? – спрашиваю удивлённо.
– Да, разговор. Зайдите ко мне на пятый завтра. Я заинтригована.
Валера со мной больше не кокетничает, да и вообще – это уже совсем другой персонаж. И с ним, похоже, вполне можно иметь дело. С утра поджидаю, когда он появится в своей каптёрке.
– Знаете, про что был базар в кабинете, когда вы ушли? – спрашивает он, плотно прикрывая дверь.
– Догадываюсь.
– Вряд ли. Скажите мне спасибо. Я не позволил.
– А что такое? Что вы не позволили?
– Хотели на вас Ленкину смерть списать. Вот что.
– Как это? Что за ужасы? А вы что? – А я отказался поддержать.
– Откуда знаете, что с Леной было? – спрашиваю недоверчиво – пока у меня нет серьёзных оснований верть в его искренность.
– Мне мастер по труду рассказывал, что и как тут случилось.
– Ну и?
– Ленку придушила его жена, но она теперь не помнит, как это было. Её чем-то опоили. Тут ещё два мужика каких-то приходили из милиции. Только без формы.
– И что трудовик?
– Он хотел помешать, так его заломали и сделали укол…
– А потом? Почему он сам не пошёл в милицию?
– Доносить на свою жену? – насмешливо спросил он. – А главное, кому?
– Это вообще возможно?
– Что? Напоить? – удивляется моей наивности Валера.
– Нет, вообще, такое возможно? Это же прямо Чикаго какое-то у нас на Таракановке!
Моему возмущению нет предела. Да толку что?
– Здесь всё возможно, если втихую, – произносит Валера одними губами. – Даже Чикаго.
Я молчала, пребывая в полной растерянности. Наконец, сказала:
– Валера, а вы не боитесь прогневить свою патронессу, Людмилу Семёновну.
И тут он меня просто сразил наповал.
– А я отсюда всё равно ухожу, – бодро ответил он и счастливо рассмеялся – лёгким смехом человека, по случайности отдавшего все долги…
Но я продолжаю пытать его калёным железом:
– А месть? Вдруг вас будут потом преследовать?
– Не в её интересах. Я слишком много знаю.
– Но… так и убить вас могут?
– Не осмелятся. Я принял меры.
– Какие же?
– Завещание написал.
– Ах, вот оно что. Это серьёзно.
Теперь впору было хохотать мне, но… Моя голова шла кругом – так недолго с ума сойти окончательно.
– Это вы с непривычки так разволновались, – сказал Валера утешительно. – Не обращайте внимания. Всё утрясётся.
– Нелегко это, – сказала я, с трудом представляя, как буду жить среди этих людей дальше. – Так куда вы уходите, если не секрет?
– На заводе буду работать.
– Часы делать?
– Не совсем. У них тоже фотолаборатория есть.
– Наверное, это неплохо.
– Я думаю, – сказал он важно. – Поговорите, кстати, с трудовиком. Узнаете много нового и полезного.
Я отправилась искать трудовика. Он посмотрел на меня мрачно и, выслушав мои сбивчивые вопросы, сказал просто:
– Так вот. Здесь обычай такой – кто не вписался в их систему, того запихивают или в психушку, или за колючку. Если сам не убирается восвояси.
– И что, это не только с детьми?
– Не только.
– И за это никому ничего не бывает?
– Так они уже давно снюхались с верхним эшелоном начальством. Им на всё начихать. Вор на воре и вором погоняет. И все при этом приличный вид имеют.
– Но почему, почему там попустительствуют? – не могла успокоиться я.
– Потому что такие ныне времена. Так экономичней, выгодней. Потому и закрывает глаза на всё это высокое начальств Ворон ворону глаз не выклюет.
– Но ведь люди же страдают! – в ужасе говорю я, всё ещё не веря в жуткую реальность, в которую я, волею нелепого случая, по самую макушку погрузилась.
– Какие это люди? Так, маленькие человечки. Их никто никогда не жалел.
– Но как же ваша жена на такое пошла?
– Она за дозу и не на такое пойдёт. Это, кстати, уже не первый случай мокрухи, когда её используют. Потому и держат – она теперь на всю жизнь у них в руках. Любую бумагу подмахнёт без возражений. Она теперь и складом заведует.
– А кто же наркоманке склад доверил?
– Так про это знают только свои, а документов на неё нет. Личное дело чистое.
– Как это – нет? Трудовик развёл руками.
– Они, конечно, есть, но только под замком, у дирюжги в сейфе. Она их выкупила.
– Что… выкупила?
– Компрометирующие документы. И потом сделала её материально ответственным лицом. Обычная вообще-то схема.
– Раз вы так хорошо всё понимаете, почему же терпели всё это время? Это же неприятно – с такими людьми служить, дружбу водить и всё такое…
– А я не задумывался как-то. Деньги платили, и ладно.
– Я слышала от Валеры, что вы тоже уходите?
– Теперь да.
– И что же вас заставило прозреть или… вы просто испугались?
– Да как-то так всё само получилось… – неохотно отвечает он.
Снова иду к Валере. С кем-то разговаривает по телефону. Видит меня, делает знак рукой – заходите. Он надолго замолкает, слушает, что говорят в трубке, а я украдкой разглядываю на его профиль. Вполне симпатичный гражданин, однако. Когда он кладёт трубку, спрашиваю:
– Могу я на вас рассчитывать?
– В чём? Пойти с вами в прокуратуру я не смогу. Нет.
– Почему?
– Потому что и меня начнут проверять. А на зону как-то не очень хочется.
– Интересно, – говорю я с сомнением. – Вы знаете за собой какие-то серьёзные грехи и надеетесь удержаться на плову? Он смеётся.
– Так я же спасателем был. Сам себя и спасу.
– Ладно. Скажите честно, зачем вы здесь… в дурачка играли? Вам же эти люди очень неприятны. Теперь я это вижу.
Отвечает серьёзно:
– Я на машину коплю. Немного вот осталось и…
Домой в этот день вернулась не поздно, ещё пяти не было. Только переступила порог дома – звонит телефон.
– Ольга Николаевна, это Ирина Дмитриевна, срочно ко мне.
– Прямо сейчас?
– А что, очень заняты?
– Да нет, одно дело тут… Вы же знаете про Лену Ринейскую, так я хотела съездить, посмотреть, где её похоронили.
– Потом съездите, это уже не исправишь. Давайте сейчас ко мне, и скорее. Поужинаете у меня.
– Такая спешка? А что случилось всё-таки?
– Разговор не телефонный.