Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

– А что, лучше сидеть по норам и думать – только бы меня не коснулось? – вскипела я.

– Так ведь всегда так было.

– Почему – всегда? Иногда происходят перемены.

– Ну, сменят начальство, вывески поменяют, названия, а народ как был, – всё тот же. Завистливый и злобный. И всё те же дураки дорогу нам указывают в никуда.

.. Близилось наше второе первое сентября.

Как оно было непохоже на прошлогодний светлый праздник! Тогда и развал, и смутная неразбериха в детском доме, всё это воспринималось легко, как нечто «мимо нас проходящее». Ничто тогда не могло затмить моего лучезарного, абсолютного счастья, омрачить ощущение полной гармонии бытия – небывалой, абсолютной… Так легко было тогда мечтать о нашем светлом будущем!

Да, это была ностальгия, жестокая ностальгия – но не по прошлому, а по настоящему. А настоящим тогда было всё. И главное – тогда ещё не плелись венцы интриг вокруг нашего отряда. Слишком малой величиной мы тогда всем казались.

Перспективный план работы на год я уже составила. Синяя тетрадочка на двадцать четыре листа уже отдана Людмиле Семёновне на утверждение. Мои педагогические установки претерпевали коренные изменения – никакой раскачки, прямо с первого сентября жёсткая, казарменная даже, дисциплина.

Закончилась вольница! Всё, отговорила роща золотая… Не оправдали, так сказать, доверия, пеняйте на себя.

И – учиться. Хватит ваньку валять. Дурачками прикидываться. Пора за ум браться. Восьмой класс в этом году составлял половину отряда. Я очень хотела большую часть отряда оставить в девятый. Ну, а у кого не получится с девятым, тех отправить в приличные ПТУ или техникумы, а не «абы куда» по разнарядке. Хватит уже затыкать дыры в непрестижных заведениях наробраза безответными детдомовцами. А то взяли моду: где недобор, туда наших толкают. Всё, теперь наши дети будут учиться на тех же правах, что и домашние. И в вузы будут поступать. Нет такого закона, который бы делил детей на белую и черную кость. Пусть чиновники решают свои проблемы с помощью «силы мозгов», а не за счёт дешёвого сиротского труда.

Итак, учёба была объявлена нами приоритетом номер один. Ну, а обширная развлекательная программа становилась как бы продолжением учебного процесса.

– Наконец-то и вы за ум взялись! – одобрительно сказала мне Матрона, заглянув в наш отрядный план. – Давно пора их к ногтю! С ними по-доброму нельзя. Ты к ним по-человечески. Они к тебе – по-людски.

Я не стала слишком долго объяснять ей, в чём отличие моих «драконовских» методов от её «дисциплины». Да и зачем вообще что-то объяснять? Каждый всё равно останется при своём мнении, это же ясно. Но всё же теперь передо мной стояла совершенно новая задача. Эти дети должны понять и крепко-накрепко запомнить: они не имеют права расслабляться, раз уж судьба их без вины наказала. Они с младых ногтей должны научиться драться на поле жизни за себя, за своё право быть такими же, как все. Не позволять делать из себя «сырьё», дешёвый «человеческий материал для эксперимента»!! А для этого, в первую очередь, они должны: научиться самоорганизации и умению учиться. Хватит уже баек про «дефектный интеллект»! Про «отягощенную наследственность»… Долой «кресты», заранее поставленные на их жизни!

Хватит! Они научатся разрывать кольцо «неодолимых обстоятельств», в которое их безжалостно замыкала вся система нынешнего образования и воспитания. Они не будут вечно «ходить по кругу», начертанному вокруг них чьей-то недоброй, хищной рукою. Пусть нерадивые хозяйственники решают кадровые проблемы цивилизованно. Эти дети будут лепить свои судьбы так, как сами того пожелают. Они станут хозяевами своей жизни! Мы сделаем это. И никто, ни одна сила в мире, не помешает нам! Вот с таким решительно-воинственным настроением я и начала учебный год. Дети, как ни странно, не возроптали, хотя я и не слишком им объясняла, что это – «для их же блага».

Отряд подчинился жёсткому распорядку как должному – летние события детей кое-чему научили. Со мной держались ровно, вполне дружелюбно, но не было уже того трепета, той теплоты в отношениях, которые так покоряли моё сердце ещё год назад. Они меня уже (и вовсе не слегка!) побаивались.

Людмила Семёновна пока в наши дела не вмешивалась. И внешне всё выглядело пристойно. Однако взгляд её холодных синих глаз порою бывал жутковат. Что за мысли на мой счёт зрели в её голове? Лену Ринейскую она, конечно же, не забыла. И знала, что я тоже помню. Но вслух на эту тему – ни слова! И чем больше леденили директорские глаза, тем притворно-теплее и слаще звучали её речи. Цветистее становились обещания. О, она нам рай земной готовит, не иначе! Так решил бы всякий, кто впервые присутствовал при нашем разговоре…

И понемногу пришло ощущение, что все к чему-то готовятся. Как будто ещё что-то страшное на нас надвигается – тяжелое и неизбежное… Комиссия по линии горкома профсоюза по моему заявлению о странной смерти воспитанницы детского дома была назначена на конец сентября. В детском доме, как всегда перед комиссиями, срочно наводили лоск и блеск. Сейчас это было нетрудно – после ремонта прошло не более месяца, шефы отделали сиротские апартаменты «по высшей категории». На этажах старших всё сияло и сверкало. Даже на стенках, покрытых свежей, не всюду ещё подсохшей краской, ещё не было изуверских полос от каблуков ботинок, не говоря уже о выбоинах.

В канун приезда комиссии объявили тотальный аврал. Конечно, дело это обычное: любая хозяйка перед приездом гостей наводит чистоту. Но сейчас ожидались не просто гости, а потому срочно подчищались ещё и документы – ведомости. Накладные, меню-раскладки… Задним числом оформлялись акты на списание.

Обо всём этом я «под старшным секретом» узнала от Татьяны Степановны (которая, похоже, вдруг снова пожелала номинироваться в статусе моей «лучшей подруги», а я снова по-глупому радовалась – проснулась совесть в человеке).

– Пока шум поднимать не будем, – говорила она, когда мы обнаруживали очередную «зачистку» документов. – Спугнуть можно. А вот станут когда обсуждать итоги проверки, обо всём и скажем. Фактики-то у нас на руках, и доказательства неопровержимые.

– Ты ручаешься, что так всё и будет? – спрашивала я (лучше бы я не делала этого!).

– Я, как предэмка, обязательно буду выступать со своим заключением. Ну и сволочь же эта Людмилка! Ничего не боится, стерва! Но мы её на этот раз проучим по-взрослому. – И доверительно говорила мне, приобняв за плечи: Не сердишься за прошлое? Молодец! Ты всегда была хорошим товарищем.

Увы. Лесть срабатывает безотказно. Намекни честолюбивому идиоту, что он мудр, как Софокл, и несчастный глупец бросится к вам на шею с поцелуями.

«Хорошим товарищем» я, конечно, никогда не была. За что терпели меня мои друзья – не знаю. Толку от меня в товариществе ровно ноль. Я, в отличие от других, раскованных и общительных, тосковала и откровенно терзалась, когда приходилось тратить время на трёп, милые посиделки – то есть на все те приятные мелочи жизни, без которых не обходится ни дружба, ни даже приятельство. Не скажу, чтобы я была большой любительницей «философских диалогов», – и это тоже не подарок для друзей, претендующих на содержательное времяпрепровождение. В общем, вечно в делах, вечно в бегах, – какой из меня «хороший товарищ»?

Конечно, она нагло лгала. Но я, легкомысленно открыв уши лести, вновь готова была едва ли не возлюбить её, свою вчерашнюю мучительницу. Ведь если бы она заняла тогда, в Сочи иную позицию, более «пронашинскую», может, всё бы пошло по-другому и в моей судьбе.

.. За день до приезда комиссии в одной из наших спален я обнаружила на стене след ботинка – размер сорок пятый. По свеженькой блестящей красочке тянулась отвратительная чёрная полоса… Гигант в отряде один – Бельчиков. Бывшие на такие подвиги теперь уже не решались.

– Твоя работа? – спрашиваю его во время вечернего обхода. К моему удивлению, он не стал запираться.

– А чё, я и не так могу.

И он, задрав свою жирафью ногу, показал, как это делается: и ещё одна выбоина появилась на свеженькой стеночке… И ещё одна чёрная полоса, как хвост кометы, протянулась до самого плинтуса. Не знаю, что сработало раньше, мой рефлекс на хамство или его привычка ржать по-лошадиному, когда, как ему казалось, он делал что-то остроумное. Врезалась в память «живой картинкой» разинутая в приступе дикого хохота пасть… и моя рука, выметнувшаяся к этому верзиле. Как я его ненавидела в этот момент! Убила бы. Он инстинктивно вжал голову в плечи, чуть приотвернулся. Мои пальцы намертво вцепились в воротник его джинсовой курточки.

– Не смей пакостить, паршивец!

И тычками его – в стену… в стену… Он вырвался и выскочил из спальни. Я вернулась в отрядную. Сжав виски ладонями, сижу за столом. Прихожу в себя. Ну, что это такое! Опять началось? Опять по-новой… А сердце стучит и скачет – просто на разрыв… Зашла Нора, она почему-то рано сегодня. Уже, похоже, знает.