Ясные дали - Александр Андреев

— С тобой учится Нина Сокол. Надеюсь, ты с ней знаком? Как у нее дела?

Мне казалось, что он знает все и обо мне, и о Нине, и о Тайнинской, и, конечно, осуждает меня: в глазах его я выгляжу мелким, ничтожным. Я нагнулся над чашкой — стыдно было взглянуть ему в лицо.

— Мы ее все знаем, — выручил меня Никита. Саня круто повернулся, заговорил оживленно:

— Исключительная девушка! Умница. И талантлива. А какие у нее глаза… Я убежден, что она будет большой артисткой, если не Ермоловой, то Комиссаржевской… Женщины такой души редки. — Он покосился на меня черными блеснувшими глазами, огорченно махнул рукой: — Эх, да что говорить!..

Сергей Петрович встал из-за стола, оправил гимнастерку, провел ладонью по жидковатым русым волосам; он предстал перед нами таким, каким мы привыкли видеть его там, на заводе, — суровым и требовательным.

— Возможно, и нехорошо, что я заговорил с вами об этом. Но предупредить вас обязан. Влюбляйтесь, мучайтесь, страдайте, вызывайте друг друга на дуэль, но в отношениях к женщине, в любви, будьте честными, мужественными. Не скользите по поверхности, не порхайте по цветочкам — это убьет всякие чувства. Любовь — не забава, запомните это, пожалуйста, она занимает у человека немалую долю жизни. — Он опять взглянул на меня, и мне хотелось встать, ответить ему честно и прямо:

«Нет, я не забавляюсь. Я мучаюсь — чувство мое раздвоилось».

Мне приходилось встречать в лесу сосны, которые на определенной высоте разветвляются и идут вверх двумя ровными стволами, необычно, уродливо и в то же время естественно. Вот и любовь моя росла так же, двумя стволами на одном корне… Нина, чистая и вдохновенная, нравилась мне бесповоротно. Я знал, что она лучше Ирины, требовательней, устойчивей. Но и в Ирине, если отбросить ее капризы, жеманство, было что-то привлекательное, непосредственное; с ней было весело, остроумие ее покоряло… Как это объяснить другому человеку?

Сергей Петрович молчал задумавшись. Никита допил чай и, отойдя к двери, приоткрыл ее, намереваясь закурить. Но, взглянув на часы, спрятал папиросу в пачку и подступил к Сергею Петровичу.

— Я в партию вступаю, Сергей Петрович, — сказал он глухо, сдерживая дрожь в голосе. — Просить вас хочу: дайте мне рекомендацию…

Мне показалось, что на глазах у Сергея Петровича блеснули слезы. Он рывком притянул Никиту к себе, крепко прижал к груди, прошептал:

— Дорогой мой… — потом отстранил его, отвернулся к окну.

С минуту постоял так, глядя на узоры огней города и чуть покачивая головой.

— А я вас все считаю мальчишками, — заговорил он негромко и растроганно. — Не могу отделаться от этой нелепой мысли… А вы уже взрослые люди, мужчины. Рассчитывайте на меня… Ничего не пожалею для вас. Помогу, подскажу, посоветую, как умею… Только будьте мужественными и честными…

Заявление Никиты и для меня явилось неожиданным, и меня тоже охватило волнение и гордость: ведь он наш друг, мы вместе росли, только он тверже нас, взрослее, уверенней…

— В величайшее время мы живем, ребята, — сказал Сергей Петрович с воодушевлением. — Далеко шагнет наша страна, если, конечно, не задержат… — Лицо его омрачилось. — Война подбирается, вот беда. Посмотрите: японцы напали на Китай; фашизм расправляется с Испанской республикой; Гитлер захватил Австрию, топчет Чехословакию. Куда он двинет теперь свои железные орды — на восток или на запад? Пока неизвестно. Ясно одно: на этом он не остановится…

Я отчетливее осознавал, что все, чем мы живем, мельчает перед теми громадными событиями, которые надвигались неотвратимо, как тучи.

Нина остановила меня во дворе, у выхода из школы. Она прислонилась спиной к стене, точно боялась упасть, и, глядя на носки своих туфелек, сказала как бы по необходимости:

— Завтра у меня день рождения. Я пригласила Никиту и Саню. Сергей Петрович велел и тебя позвать. — Помолчала немного, теребя в руках портфельчик, добавила: — Только не думай, пожалуйста, что это обязательно. Можешь не приходить, если не хочешь…

Это был шаг к перемирию. Я поспешно согласился:

— Спасибо, Нина. Я приду.

С крупной сосульки скатывались и падали на ее берет и плечи крупные капли; одна угодила за воротник; Нина, вздрогнув, зажмурилась, отстранилась от стены и, независимо приподняв голову, пошла впереди меня.

На другой день я ходил по городу — Кузнецкому мосту и Петровке — в поисках подходящего подарка для нее. Будь это приятель, выручила бы бутылка вина. А тут другое… Флакон духов, торт, коробка конфет — избито, банально. Надо было что-то придумать. В одном из художественных магазинов я купил фарфоровую собаку, белую, в желтых пятнах; узкомордая лягавая лежала, раскрыв пасть и добродушно вывалив на сторону длинный розовый язык. Поразительной красоты собака! А ведь собака — символ верности и преданности. В этом подарке заключалась также и шутка: Нина боялась собак.

Она жила в новом доме неподалеку от Моссовета. Я шел к ней и пытался угадать, как произойдет наша встреча и объяснение. Она возьмет собаку, улыбнется, поняв, что это весть о перемирии, я отведу ее в уголок и скажу откровенно: «Давай сядем, Нина, поговорим…» Она с дружеским укором поглядит на меня, осуждающе покачает головой и все простит. Нельзя же не простить человеку, если он искренне, от всей души признает свою ошибку, горячо раскаивается в ней!

На звонок вышла она сама. Поздравив ее, я пытливо следил, не улыбнется ли она, не кинет ли на меня благодарный взгляд, который мне скажет все.

Освободив от бумаг фарфоровую вестницу мира, она прошептала «спасибо», с рассеянным видом поставила фигурку на столик под зеркалом, рядом с чьей-то шляпкой, и повела меня в комнаты, тихая, немного печальная.

«Неплохо устроился замнаркома, — подумал я вскользь. — Но, пожалуй, и не роскошно». Комнаты, не заставленные мебелью, выглядели пустынными; видно, в них некому было жить. Мы прошли мимо длинного стола, который ждал гостей, сверкая ослепительной скатертью, посудой, графинами. Нина раздвинула стеклянные двери, как в вагонах метро. В углу, на диване и в креслах, сидели Сергей Петрович Дубровин, Столяров и отец Нины, Дмитрий Никанорович, — старые друзья. Отгородившись от шумливой молодежи, они вспоминали дни боевой молодости, и над ними витал дух гражданской войны, так мне думалось.

Нина подвела меня к отцу:

— Познакомься, папа. Это Дима Ракитин, мы вместе учимся.

Дмитрий Никанорович как бы с неохотой приподнялся с дивана, грузный, плечистый; густые волосы и усы его тронула седина, темные глаза выражали усилие человека, который борется со старостью и побеждает ее с трудом.

— Чувствуй себя, как дома, — сказал он низким глуховатым голосом, сел и только тогда выпустил мою руку. Нина ушла, а я остался стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Вот это и есть третий приемыш, твой тезка, — сказал Сергей Петрович и кивнул мне — дескать, приободрись, покажи себя.

Я вытянулся, невольно опустив руки по швам. Дмитрий Никанорович расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук.

— Надо думать, подходящий приемыш?

— Привык к ним, словно сыновья они мне, честное слово, — заговорил Сергей Петрович. — Подобрал вот его и Саню в тридцать третьем году на пароходе, привез на завод. Там к ним еще один прибился, Никита…

— Того я знаю, — заметил Сокол и как будто с удивлением покачал головой. — Не так давно он мне такое высказал, что пришлось крепко задуматься. У нас, говорит, плечи не стальные… Не о том думают инженеры да конструкторы… молот устарел…

— Он может, — улыбнулся Сергей Петрович, видимо довольный.

— Хороший хлопец, — похвалил Дмитрий Никанорович. — Штамповщик незаурядный. Побольше вырастить таких в кузнице, да и вообще в промышленности — намного быстрей двинулись бы вперед. Начальник цеха предложил ему в мастера перейти — не соглашается. Но придется, видно, переводить…

— Подружились и не расстаются, — продолжал Дубровин. — Вот отправил всех троих в столицу — пусть не обижаются на старика, что хода не давал.

Столяров пошевелил плечами, сводя лопатки, сказал резковато:

— Видел их как-то: идут по улице Горького в обнимку.

Сергей Петрович по-дружески положил ладонь на колено Столярову:

— Скажи, Коля, только откровенно: выйдет из него артист? Есть в нем данные?

Столяров достал из кармана платок и стал вытирать бритую голову, медлил с ответом. Острая иголочка легонько кольнула мне сердце: «Что он скажет?» В ту минуту я забыл об одном: редкий человек осмелится сказать в глаза другому, что тот бездарен.

— В нашей профессии трудно ставить прогноз на будущее. Талант открывает время и работа. Мне не пришлось работать с Димой, он в группе Аратова. Но мы вместе снимались, и я имел случай убедиться: темперамент у него богатый и творческий. — Глаза Столярова вдруг сузились, в щелочки брызнул смех. — Знаете, что он намеревался устроить под Новый год? Хотел собрать в один зал великих людей — Пушкина, Петра Великого, Чапаева, Горького — в общем, всех, каких знает по историческим фильмам, чтобы выпить с ними бокал шампанского…