Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

Есть, конечно, и другие примеры, когда из помойки они попадают в институты или становятся превосходными домохозяйками, женами, но в данном случае – на театре событий с участием Саши Велихова, мы имеем дело как раз с первым вариантом. Может быть, корни происхождения сопровождаемых Сашей девушек были вовсе и не в помойке, но зато их последующая жизнь, крона так сказать, пышно взрастала все-таки в казино и ночных клубах.

Это были другие девушки, не такие стандартные модели, которых провожал Саша в шереметьевском аэропорту. Тоже, конечно, модели, но разные, каждая была красива по-своему, у каждой было личное обаяние и своя индивидуальность. Словом, эта группа была классом повыше, чем та, в Шереметьеве.

Выставка «Текстильные изделия России» должна была проходить в малоизвестном польском городе Люблине, и все организовал Сашин знакомый Александр Капитанский, руководитель преуспевающего модельного агентства. Нетрудно догадаться, что его фамилия и имя служили поводом для бесконечных однообразных шуток типа Лейтенантский – если он где-нибудь промахнется, или Генеральский, если наоборот – угадает выгодное предприятие. Еще шутили, что, мол, Александр Капитанский звучит так же красиво, как Александр Македонский. В нашем случае предприятие обещало повышение в чине хотя бы до фамилии Майорский.

Девушки должны были работать у стендов, показывая образцы одежды, на себе демонстрируя товар во всей красе. Но это была видимая часть айсберга, а самая основная была, как всегда, скрыта под водой. Она-то и обещала Александру Капитанскому наибольший доход. Она представляла собой не что иное, как экспорт дорогих, очень дорогих проституток.

Поздравим себя: вновь встреча с «прекрасным». Что поделаешь, переходный период от социализма к капитализму, к рыночным отношениям и характерен резко возрастающим числом жриц любви, погибших, но милых созданий, дам полусвета, ночных бабочек и т. д. Называть-то их можно по-всякому, но лучше всего по смыслу и содержанию профессии – это старинный термин: «девицы – купцов услада».

Их надо было здесь продать как можно дороже, поэтому никакого даже намека на проституцию, а то получится как на таможне… Причем что на русской, что на польской. Выставку, демонстрацию одежды и прочее наши таможенники с порога приняли за обыкновенную крышу, а Сашу – за сутенера. Дело в том, что о подводной части айсберга Саша не знал ничего. Его тезка Капитанский так, по дружбе, дал ему возможность прокатиться в Польшу в качестве корреспондента «Вечерней Москвы». Саша действительно был внештатным корреспондентом этой газеты, но никаких особенных иллюзий по поводу выставки изделий нашей легкой промышленности газета не питала и никого посылать туда не собиралась. За свой счет – пожалуйста, потом, если материал будет интересен, опубликуют, но в халявную командировку ни-ни!

– Не проблема, – сказал Капитанский, – поездку оплачиваю я. А ты будешь освещать в прессе работу нашей выставки.

– В какой прессе? – спросил Саша. – Я же буду только от «Вечерки».

– Во всей прессе! – твердо сказал Капитанский. – Где напечатают – моя забота. Говно вопрос! (У него на все случаи жизни были два ответа: «Нет проблем» и «Говно вопрос», по смыслу не слишком отличающиеся друг от друга.) Ты, главное, пиши, освещай, а публикации – не твоя печаль, уяснил?

Саша уяснил. И отчего бы не прокатиться в Польшу, тем более что аванс за грядущие публикации (и в довольно приличном размере) он получил до отъезда.

Итак, две девушки уже ждали в Люблине, Саше же предстояло с тремя остальными доехать на поезде до Минска, а из Минска их повезут на машине до Бреста и далее. Повезет нанятый Капитанским водитель.

Но Саша и понятия не имел, что является составной частью легенды для засылаемой в Польшу группы. Поэтому, когда таможенники приняли его за сутенера, а девушек – за тех, кем они в действительности и были, и по этой причине тормознули экспедицию, Саша стал возмущаться искренне и темпераментно. Таможенники же за перестроечные годы повидали таких групп чертову тучу, и их скептицизм в отношении красоток, рвущихся за рубеж под любым предлогом, был вполне оправдан. Ну а Саша полагал, что это не скептицизм, а цинизм, который на границе (позволим себе каламбур) не знает границ.

– Какая выставка! Какая легкая промышленность, – стонал таможенник, обращаясь к своему коллеге, – я ох…ваю! Ты посмотри на этих телок! На выставку они едут!.. – Он, стоя возле машины, показывал на успевших уже хорошенько поддать моделей.

И чем больше возмущался корреспондент Велихов, предъявляя удостоверения, показывая красивые проспекты и анонсы выставки, тем больше они смеялись. Саше, тому, что он корреспондент, они верили, но ни секунды не верили в легальную причину визита девушек, они таких девушек распознавали на раз. А Сашу даже немного жалели, как гуманитарного раззяву, который ничего не смыслит в сегодняшней жизни. В общем, еле отмазались, несмотря на то что все документы и сопроводительные бумаги были в порядке.

То же самое повторилось и на польской стороне границы.

– На хер тебе это надо? – с военной прямотой, по-свойски спросили Сашу по-русски охранники польских рубежей. – Оставь своих телок здесь, мы тебе заплатим, – благородно предлагали они Саше, поскольку он был оформлен еще и как руководитель делегации.

Они даже не скрывали, что в случае его согласия девушек ждет депортация на Родину, но только после того, как их тут продегустируют в полном объеме и пограничный, и таможенный сектор охраны польских границ. Граница на замке! – что и говорить. Но Саша был непреклонен. Он все не верил, что низкие подозрения русских, а затем польских пограничников имеют под собой реальные основания, он полагал, что все они – циники и взяточники. Поскольку подозрения – они и есть только подозрения, а юридических оснований для задержки группы не было, то ни девушек, ни взятки поляки не получили и, скрипя зубами и зловеще ухмыляясь Сашиной недальновидности, пропустили.

Через короткое время Саша поймет, насколько были правы эти опытные ребята с автоматами, но будет уже поздно. Во всяком случае, после всех перипетий на обеих границах машина и сидящие в ней «картинки с выставки» далее следовали беспрепятственно и добрались без всяких приключений до пункта назначения – города Люблина.

Виолетта

Прошло уже около месяца с момента прибытия девушек в Бельгию.

Основным лицом заведения, в котором они начали работать, был бармен по имени Бард. «Бармен Бард» – этот восхитительный звукоряд пленил новых русских хостесс с порога. К тому же слово «бард» на русском пространстве непременно ассоциируется с фамилиями Высоцкого, Окуджавы и других авторов-исполнителей. Поэтому Виолетту иногда подмывало попросить бармена достать гитару и чего-нибудь спеть. И вряд ли бы он отказал в просьбе, так как был влюблен в Виолетту с первого же ее появления, влюблен так, что, совершенно не умея ни играть на гитаре, ни петь, он бы постарался научиться. Шансов у него не было никаких, потому что Вета полагала себя охотником на куда более крупную дичь, чем какой-то бармен, но Бард этого не знал. Он-то думал, что есть шансы, тем более что Вета виртуозно владела искусством держать объект в известном напряжении, то есть ничего не давать, обещая. В условиях обещания райского блаженства можно было держать мужчину долго, очень долго – то подпуская чуть ближе, то отдаляясь тогда, когда он слишком уж рвался пересечь нейтральную полосу.

Свое мастерство Вета пыталась передать подруге Лене, но Лена, как бездарная ученица, выдержала недолго, и уже в тот самый вечер, после инструктажа по приему на работу, отдалась страждущему Генриху в его загородном доме с неполезной в ее положении пылкостью и вредоносной жаждой многократного повторения любви от обессиленного к тому времени бизнесмена. Она заставила вначале бедного Генриха надеть продукт своего кропотливого труда – ярко-голубые плавки с вышитым золотом его именем. Генрих был так измучен долгим ожиданием Лениной ласки и так возбужден, что вышитое спереди слово «Херик» выглядело по отношению к нему большой несправедливостью и незаслуженным оскорблением, но он, по счастью, этого не знал, и, самозабвенно овладевая (наконец-то!) Леной, все же скоро устал; его желание, оказалось, намного превышало его возможности.

Лена же, истомившаяся от долгого, по ее мнению, воздержания, требовала все большего, и, похоже, она начала Генриху надоедать уже в самый первый вечер их близости. Лена ничего этого не понимала. Не понимала, что всего показывать нельзя, это может испугать некоторых мужчин, а уж тем более респектабельного немца, живущего размеренной и, подчеркнем это слово – умеренной жизнью. Стихия никак не входила в его программу, ничего подобного не надо, только тихое и приятное плаванье на весельной шлюпке по тихой глади Женевского озера, так, три-четыре гребка в минуту и отдыхать, потом опять немного – и отдыха-ать. Лена не вняла советам более умной и искушенной подруги, поэтому их роман с Генрихом II просто обязан был скоро закончиться. Но она пока об этом не подозревала, да и Генрих, хоть и был несколько испуган ее ненасытностью и разочарован (и, между нами говоря, особенно мерзкими голубыми плавками, которые никак не отвечали его представлениям о вкусе или о все том же чувстве меры) – тем не менее еще не созрел для немедленного расставания. Напротив, он собирался еще какое-то время понаслаждаться этим юным телом, так долго вызывавшим в нем мечты и утреннюю эрекцию. Если уж дорвался наконец, так что же, сразу бросать, что ли? Но предложить Лене руку и сердце – это уж дудки, такой вариант отпал после первого же вечера. А ведь мог бы и состояться, мог бы, если бы глупая Лена слушала умных людей! Если бы послушалась Гамлета – не проворонила бы деньги, если бы послушалась Виолетту – минимум через полгода была бы бельгийской гражданкой и женой богатого дядьки, ну во всяком случае состоятельного.