Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

Склад, который соорудил для нее Антонио, дабы она могла разместить там все, от тканей до ликеров, от инструментов до корабельной оснастки, снабжался со складов самого Ибаньеса, хотя она и старалась вести тщательный учет всем счетам, чтобы потом никто ничего такого не сказал. Но она знала, что потом, в любую из последующих ночей, он придет к ней с полученными деньгами, чтобы вернуть их ей целиком; таким образом, постепенно у нее стал накапливаться значительный капитал, который она сумела разместить подальше от глаз своего ближайшего окружения. Всему этому научил ее он. Она же была всего-навсего податливой и способной ученицей.

Да, пищи для пересудов было достаточно. Пока Антонио, этот мужчина весьма преклонного возраста, раздевался, чтобы лечь рядом с нею, она думала о своих родных, которые постепенно перебрались из Оскоса, чтобы работать на ее складе. Она знала, что не может сказать, что игра стоила свеч, потому что не было никакой игры. Она с самого начала полюбила этого мужчину. Она знала об этом с тех самых пор, как впервые увидела его в доме его двоюродного брата Шосефа, там, в Феррейреле, когда по указанию хозяина легла на ложе того, кого накануне чуть было не подвергли линчеванию. Возможно, Шосеф безотчетно способствовал изменению привычного течения двух жизней. В тот момент, когда Лусинда пришла к этому заключению, Антонио лег в постель и обнял ее.

Они предались любви поспешно и коротко, к чему она давно уже привыкла; а потом стали беседовать, подводя итог всему сделанному прежде, чем отойти ко сну. Эта беседа, которой они предавались на протяжении довольно долгого времени, и заставляла их пробуждаться довольно поздно; добавьте к этому и поздний час ее начала, и часы, проведенные в башенке, и время, посвященное разглядыванию судового журнала капитана Пидре, — вот поэтому его не слишком рано разбудили крики некоего глашатая, который бежал от Кастрополя, оповещая на улице всех, кто хотел его слышать, и даже тех, кто предпочел бы его не заметить, ибо такова была мощь его голоса: у нас, дескать, новый король.

— У нас французский король, у нас французский король!

Ибаньес открыл глаза, удостоверился в том, что сквозь щель между ставнями пробивается яркий свет, и посмотрел на стоявшие на комоде часы, но так и не смог разглядеть, который час. Тогда он не спеша встал. Новость не была неожиданной, о такой возможности говорили уже давно, и Бернардо Фелипе после мятежа в Аранхуэсе[127] выражался достаточно ясно, чтобы теперь это известие не застало его врасплох. Однако оно произвело на него сильное впечатление. Французский король. Новость не удивила его, это так, однако сама идея отнюдь не вдохновляла. Вряд ли Саргаделос будет производить боеприпасы для французского короля. Он был верен своему королю. Но кто теперь король и где он? Действительно ли Жозеф Бонапарт — король Испании? Ибаньес не торопясь оделся и спустился в погреб, чтобы оттуда проникнуть в подземный ход. Там его уже ждала Лусинда, чтобы проводить. Они поцеловались, он открыл люк и отправился в недолгий путь, что приведет его во дворец.

Последующие дни были заполнены суетой и беспокойством; но он старался не обращать ни на что внимания, уединившись в своем доме в Рибадео, перечитывая книги, проверяя заметки, которые на протяжении многих лет делал на полях страниц своих любимых книг, если не всех, то некоторых, а если хорошенько посмотреть, то многих. Он занимался этим с очевидным намерением перечитать книги, которые оказали наиболее сильное влияние на его жизнь, те, которые оставили наиболее заметный след, и таких оказалось немало, ибо он всегда увлекался чтением и извлек из книг немало основополагающих идей. Страна билась в конвульсиях, а он читал. Это был один из способов выждать, пока все уладится, осядет или же, напротив, запутается окончательно и бесповоротно. Но даже и в этом последнем случае должно воцариться спокойствие, что он уже заранее предвкушал. Он продолжал читать. В прошлом он не был ни физиократом, ни последователем Адама Смита, а лишь старался взять из каждого учения то, что более всего отвечало его целям. А теперь, кем он должен стать теперь? Нужно это обдумать.

Его сыновья Мануэль и Рамон, второй и третий плоды его брака с Шосефой, в эти первые дни после прихода к власти Жозефа I находились с ним в Рибадео и видели, что он поглощен чтением и размышлениями, и обычно заходили к нему, чтобы поговорить или посмотреть, какие он делает новые пометки или как исправляет старые, сделанные много лет тому назад, с таким пылом, будто только что впервые прочел их и словно эти старые оценки принадлежат вовсе не ему, а какому-то другому человеку. Антонио не мешал им. Он был одинок. Наблюдать за поведением детей — это один из способов убедиться в правильности и целесообразности твоего собственного поведения, и в конечном итоге это оценка твоих поступков. Антонио следил за действиями своих детей и погружался в глубокие раздумья, спокойный анализ своего поведения, возможный, лишь когда ты рассматриваешь все как бы со стороны, издалека, насколько это возможно.

Шосефа с младшими дочерьми уехала в Саргаделос. Четверо старших уже давно вышли замуж, и его любимая дочь в свое время отправилась в Орбайсету вслед за своим мужем, Хоакином Суаресом Вильяром, тем самым, что разрушил завод, чтобы им не могли воспользоваться французы; теперь он и любимая дочь маркиза были в осажденной Сарагосе[128]. Лишь Мария Шосефа и Шуана находились с матерью в Саргаделосе под присмотром первенца четы Ибаньесов.

Решение о том, чтобы второй и третий сын оставались с ним, занимаясь морскими и торговыми делами и набираясь опыта под его непосредственным руководством, в то время как Шосе находился под наблюдением своего дяди со стороны матери, принадлежало исключительно господину Саргаделоса. Так он пожелал, и лишь времени в конечном итоге суждено было нарушить его указания.

Рамон часто отвлекался от отцовских забот, пускаясь в различного рода приключения, что отец считал вполне естественным для мужчины и что полностью соответствовало той степени зрелости, которой он требовал от своих наследников. Мануэль, со своей стороны, был склонен к чтению всего, что подсовывал ему отец в надежде оказать на него влияние через книги, и это ему нередко удавалось, ибо Мануэль вырос вдумчивым и мечтательным. Казалось, будто достоинства, соединенные воедино в отце, были пропорционально и справедливо распределены между его наследниками, но это мало способствовало тому, чтобы все сделанное можно было бы умножить, вместо того чтобы разделять.

Пока Антонио наблюдал за поведением сыновей и оказывал влияние на поступки зятьев, мир тем временем перевернулся. Пал Годой. В Испании правил французский король. Во дворец в Рибадео продолжали заезжать люди различного происхождения, дабы понять позицию сего человека, укрывшегося в одиночестве своего имения, занимавшегося созерцанием горизонта и чтением книг, а по ночам — кто бы мог подумать! — наносившего визиты даме и проходившего для этого путями, о которых никто даже не подозревал.

Когда Мануэль Ибаньес интересовался причинами увлеченности, с какой его отец читал и делал пометки на полях Histoire de l’Église [129] Беро Кателя, изданной в Париже в 1785 году, Антонио цитировал ему длинные пассажи, относящиеся к обращению Генриха IV[130] в католики, или пускался в рассуждения относительно необходимости того, чтобы короли и их подданные исповедовали единую веру. Если Рамону был неизвестен Словарь сельского хозяйства, опубликованный в 1788 году в том же Париже неким обществом агрономов, возглавляемым аббатом Розье, Антонио тут же упрекал его и напоминал, что сельское хозяйство призвано быть главной отраслью во всех странах, опорой всей прочей коммерческой деятельности и что он должен быть в курсе его развития, поскольку в будущем от этого напрямую будет зависеть вся совокупность его дел, а также дела, непосредственно связанные с сельским хозяйством: от лесопосадок, которые обеспечат работу доменных печей или строительство собственных верфей и судов, до производства бобовых, которые должны храниться на складах, возведенных на пристани в Сан-Сибрао.

В другой раз он уже для себя перечитывал Réflexions sur la formation et la distribution des richesses[131], знаменитое произведение Тюрго[132], или An inquiry into the nature and causes of the wealth of Nations?[133] Адама Смита, своего старого знакомца, и, когда в такие моменты к нему подходил один из сыновей, он замечал вместо приветствия:

— Стремление к благосостоянию — один из главных источников богатства, — убежденный в том, что в этом состоит одна из основополагающих истин его собственной жизни.

Однажды, когда Рамон увидел большое количество пометок, которые отец сделал на полях Истории Гибралтара Лопеса Айалы[134], Антонио объяснил ему, что англичане занимались воровством земель, создали пиратство, были врагами человечества, предателями, эгоистами, людьми без чести и совести и, что было еще гораздо хуже, чрезвычайно умными. Именно тогда Рамон наконец-то понял причину пассивности отца во время визита Далримпла и не слишком явный восторг, высказанный по поводу восшествия на трон французского короля, которое заставило его незамедлительно войти в местную патриотическую шунту[135] Рибадео в качестве члена с правом решающего голоса. Но он не стал ничего обсуждать со своим родителем. Он лишь задал себе вопрос, отчего свойственный его отцу пыл коллекционера, заставивший его украсить свой кабинет произведениями Тьеполо[136] и Менгса[137], не затронул тем не менее английского искусства; впрочем, он стремился соперничать с бристольским фаянсом. Затем Рамон вышел, размышляя над тем, какой все же его отец странный человек; Ибаньес продолжал делать свои пометки характерным испанским каллиграфическим почерком, чуждый всему, что вихрем носилось вокруг, время от времени вспоминая о портрете Гойи и о том, не стоит ли вновь съездить в дом в Феррейреле вместе с картиной и Лусиндой, чтобы снова лицезреть себя в портрете и в глазах девушки; чтобы раз и навсегда понять, что за существо удалось разглядеть Гойе в глубине его души, которую сам он видит отраженной в глазах любящей его женщины.