Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

Факт подписания договора с англичанами и соглашения с португальской хунтой наряду с отправкой вице-короля в Буэнос-Айрес, столицу вице-королевства Ла-Плата, осуществленной истинным правительством Галисии, возбудили в Антонио Раймундо Ибаньесе умственную деятельность, весьма напоминавшую ту, что была ему свойственна в гораздо более молодом возрасте. Он иногда разглядывал себя в зеркале и видел там отражение старого человека с прямыми седыми волосами, длинными прядями спадавшими на уши. Свидетельствуя о его дряхлости, они отросли настолько, что он сам заметил это. В эти мгновения Антонио спрашивал себя, как это такой человек, как он, может лелеять подобные мечты. Но происходило то, что происходит всегда: стремление действовать возобладало над желанием предаваться размышлениям, и он решился на поступок, который приведет его туда, где, как подсказывали ему его мечты, находится порт прибытия.

Решительные выступления галисийцев, составивших основное ядро сил, которые в те зловещие дни приложили все усилия для учреждения в Аранхуэсе в августе первой Центральной верховной хунты Испании, послужили толчком, направившим устремления маркиза Саргаделоса, человека в высшей степени практичного и всегда готового изменить русло вод, если они, по его мнению, текут в неверном направлении, в сторону военных усилий предотвратить французскую оккупацию и противостоять захватническим войскам галлов. Антонио Ибаньес вновь начинал осознавать, кем он должен стать и где должен находиться, а также где должен находиться его величество король, которого Бог и история удалили на гораздо более долгое и благоразумное время, чем следовало. Однако в связи с этим еще нечто новое возникало в его душе, и ему нужно было поделиться своими мыслями с кем-нибудь, кто мог бы понять его; пока же он довольствовался тем, что продолжал управлять своей империей из дворца в Рибадео, любить по мере сил Лусинду и втайне поддерживать живым огонь, возгоревшийся неизвестно как, но скорее всего под воздействием сообщений его старшего сына.

В любом случае он с самого начала сделал свой выбор, если только вообще у него существовало хоть какое-то сомнение на этот счет, и десять человек из войска короля содержались на его деньги. Он также отдал королевской армии всех лошадей и мулов из своих конюшен, предоставляя огромные денежные суммы в распоряжение шунты всякий раз, как ему делали малейший намек на необходимость этого. Мало того, он поставил войску короля четыре тысячи кинталов галет, два своих судна, заполненных пшеницей, шхуну, оснащенную пушками второго и четвертого калибра, а еще взял на себя все расходы по содержанию в рядах огромного контингента галисийских войск, мобилизованных для борьбы с захватчиком, двух своих сыновей и четырех зятьев, поступивших в качестве офицеров на службу его величества, — иными словами, лошади, адъютанты и жалованье шестерых офицеров также оплачивалось им, к тому же он оставался владельцем единственного завода боеприпасов и вооружения, имевшегося в распоряжении испанских войск, и эти боеприпасы и вооружение изготавливались для войск короля совершенно бесплатно. Антонио Ибаньес, таким образом, мог почивать со спокойной совестью, будь то на супружеском ложе или в постели Лусинды.

Пока Ибаньес наблюдал за войной с высоты своей башенки на крыше или забывал о ней, укрывшись в кладовых подземного хода, занимаясь устройством достойного будущего для своего семейства, войска передвигались по местности, а война, которая всегда ведется также и в кабинетах, протекала вдали от большинства людей.

В этих кабинетах Фрейре представлял интересы Англии в Центральной хунте в Мадриде и занимался этим с пылом, хорошо известным маршалу Сульту, который, впрочем, прощал это, как он сам дал понять Фрейре однажды, когда ему пришло в голову написать вторую главу своих воспоминаний, где он утверждал, что бахвальство, свойственное испанцам, искушало также и душу выдающегося автора словаря в традиционном и консервативном духе, практиковавшего игры, которые далеко не все воспримут так же легко, как это сделал французский маршал.

Благодаря этим играм и усердию, которое Фрейре проявлял в пользу войск Наполеона, англичане совершили ошибку, и сэр Джон Мур, шотландский генерал, прибыл в Лиссабон, где ему, по всей видимости, не следовало появляться. Прибыв туда по вине интриг, что плелись в кабинетах, британский генерал направился потом в Саламанку[139], где его ожидала дивизия сэра Дэвида Бэйрда, прибывшая из Коруньи. Затем он отправил артиллерию, кавалерию и снаряжение в Бадахос[140], а сам вместе с пехотой выступил в Альмейду. Чем больше Мур дробил свою армию в двадцать пять тысяч человек, тем сильнее радовался Сульт, все более ценя при этом деятельность Фрейре.

Ведя двойную игру, Фрейре продолжал давать советы британскому генералу Муру, указывая ему, каким путем лучше следовать, и категорически заверяя его, что дороги находятся в превосходном состоянии, и одновременно информировал французского маршала Сульта обо всех передвижениях, к которым он побуждал английские войска. Ведь разве мог бы Мур отдать приказ о сосредоточении всего боевого состава своих войск в Вальядолиде, если бы знал, что тот находится в руках французов, о чем ему было, разумеется, неизвестно, поскольку Фрейре позаботился, чтобы ввести его в заблуждение? И именно Фрейре внушил Муру, пристав к тому, как репейник, что необходимо отступить в Португалию, что тот и сделал, ибо представитель Англии в Центральной хунте сумел убедить его в том, что Мадрид будет защищаться до последнего и что ожидается подкрепление в сорок тысяч вооруженных людей для оказания поддержки этой защите. Свойственная Фрейре способность убеждать поразила даже самого Сульта. Уже велись переговоры о сдаче Мадрида, а Мур все еще пребывал в заблуждении; и даже когда сдача города была делом решенным, Фрейре продолжал утверждать, что провинции поддержат сопротивление.

Кабинетные войны продолжались. В середине декабря 1808 года Мур полностью пребывал в плену заблуждений, которые внушил ему Фрейре, и действовал в полном соответствии с этим. Тем временем Сульт получил послание князя Нейшателя, датированное десятым числом, в котором ему сообщалось, что в Мадриде все спокойно, и отдавался приказ направляться через Леон и Самору[141] в сторону Галисии. Обстановка была столь спокойной, что Нейшатель писал Сульту: «Все внушает мысль о том, что впереди нет англичан и можно без всяких колебаний двигаться дальше; испанцев, способных остановить две ваши дивизии, нет». А тем временем в Рибадео Антонио Раймундо Ибаньес с мучительным беспокойством ждал новостей, которые все менее регулярно присылал ему из Мадрида Бернардо Фелипе.

Десятого числа Наполеон не знал об английских войсках, а Сульт знал. Фрейре извещал его посредством писем или через находившихся вне всякого подозрения людей, что дивизия генерала Бэйрда направляется из Асторги[142] в сторону Коруньи, а также о том, что генерал Ла Романа намеревается захватить вместе с Муром Бургос. Маркиз Ла Романа был тем самым военным, который 24 июня, находясь в Дании в качестве командира испанского дивизиона, послал Жозефу Бонапарту письмо, в котором обещал ему свою непреклонную поддержку. Слишком уж много перемен происходило в этом мире, для того чтобы Антонио Ибаньес, наблюдая за ними, мог получить удовольствие от большинства из них.

Доходивших до него известий было более чем достаточно, чтобы испытать отвращение, которое охватило его с такой силой и безнадежностью, каких он даже представить себе не мог. Он весьма своевременно узнавал о передвижении войск и в конце концов стал доверять слухам как достоверному источнику информации, придавая им то истинное значение, коим они обладали в те времена, когда любое оброненное в определенном месте слово тут же распространялось, словно низвергающийся с гор поток. В конце концов слух всегда подтверждался. Раньше или позже, но непременно подтверждалось, что «ктоточтотомнесказалмнесказали» обладало потрясающей точностью и ничто не могло быть следствием чего-то, не имевшего под собой реального основания. Впрочем, ничего хорошего не было в том, чтобы настолько доверять людской молве, придавать значение случайно брошенным словам и принимать всерьез мнения, которые пересекались и вновь расходились в зависимости уже не от того, кто их высказал, а от самого момента их высказывания.

Так или иначе, душа Ибаньеса исполнялась неким восторженным чувством, когда он слышал, как имена великих фельдмаршалов, великих генералов совершенно естественным образом передаются из уст в уста, и мысли о том, что они вместе со своими дивизиями, возможно, где-то совсем рядом, вызывали у него удивление и восхищение, которые он не скрывал от Лусинды, но тщательно прятал в присутствии Шосефы или дочерей. Между тем он продолжал созерцать море со своего наблюдательного пункта на крыше. Так почти безмятежно протекала жизнь в Рибадео в последние месяцы 1808 года.