Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Выше я рассказывал о неудачных попытках попасть на прием к Луначарскому в Наркомпросе, куда мы пешком ходили пару раз из Спасских казарм. Нас просто не пустила секретарша. Этот эпизод не мог не создать впечатления о недоступности наркома просвещения. Немудрено, что теперь, через 6 лет после посещения Наркомпроса, мне казалось совершенно невозможным создание такой ситуации, при которой я мог бы поговорить о чем-либо с А.В.Луначарским. Но случилось совершенно неожиданное.

Деранков-Нехлюдов, который был, естественно, прекрасно знаком с Н.А.Розенель и с другими сопровождавшими А.В.Луначарского артистами, устроил на своей квартире вечеринку-встречу, на которую был приглашен и я. Таким образом я очутился за одним столом с Луначарским, Обуховой, Розенель и другими. Компания была невелика, стол же, организованный хозяином, был сервирован в духе того времени с водочкой (но без коньяка) и с винами для дам. Я в то время уже несколько «обтесался» в поведении в разного рода компаниях, так как обедал каждодневно в лучшем ресторане Нижнего Новгорода, иногда в приятной компании.

Итак, мы выпили достаточно, причем я пил вровень со всеми и по молодости лет оставался еще на высоте настолько, чтобы содержать себя в молчании. Луначарский же вскоре обнаружил свои блестящие дарования. Он был остроумен, хотя и не особенно многословен. Вот тогда-то мне и удалось с ним поговорить обо всем. Он обратил на меня особое внимание. Я был единственным военным в компании, к тому же молодым, и он расспросил меня о работе и о моих заботах. Были, конечно, и другие темы для нашей беседы, а сидели мы не менее 4 часов, пока Розенель не начала после каждой рюмки восклицать: «Анатолий, довольно!»

Перед отъездом Луначарского из Н. Новгорода мы собрались еще раз, уже как «старые» знакомые, и снова провели приятный вечер. На этот раз Обухова и другие артисты выступали, пели и играли на пианино. Да, судьба переменчива! То, что не удается сегодня и кажется недосягаемым, завтра окажется просто ординарным явлением в жизни. Деранков-Нехлюдов действительно, видимо, имел необычный авторитет среди артистов. Он таки организовал нам приезд Московской оперетты чуть ли не на две недели. Оперетта была, естественно, очень хорошей, и ее спектакли доставили мне и нижегородцам немало удовольствия. Я, как организатор, имел привилегию быть во время спектаклей за кулисами и познакомился, в частности, с К.М.Новиковой42 и другими артистами. Колоссальный успех, который имели спектакли оперетты, встревожили Губполитпросвет и его председателя, толстую женщину, которую в партийных и советских кругах в разговорах звали «губбаба». Фамилию ее я уже прочно забыл. Мы были вызваны в соответствующее место, и нам было откровенно сказано, что гастроли оперетты и других трупп привели к резкому снижению посещения Городского драматического театра. Нам намекнули, что мы должны больше заниматься прямой работой, а не пускаться в антрепренерство, составляя конкуренцию «губбабе».

Вся эта «культурно-просветительская деятельность» в период расцвета НЭП была лишь небольшим эпизодом в моей жизни. Конечно, деятельность в Авиахиме (я получил за нее грамоту и знак Центрального комитета общества) состояла главным образом в кружковой работе. Я руководил большим студенческим кружком студентов-химиков Нижегородского университета и уделял этому кружку много времени и внимания. Кроме того, приходилось читать лекции. Все это, однако, лишь в спокойное время.

Уже с наступлением весны 1925 г. нам пришлось выехать во Владимир, где размещался тогда штаб корпуса, на корпусное совещание и военную игру. В те времена в армии обращалось особенно большое внимание на сколачивание и обучение штабов и военные игры на картах. Военные игры устраивались и у нас в штабе дивизии, кроме этого, предпринимались «полевые поездки» и другие мероприятия. Мой послужной список отмечает за 1925 год несколько поездок: 21 апреля, как уже говорилось, во Владимир. 8 мая началась полевая поездка, насколько мне помнится, где-то в лесах между Гороховцом и Вязниками. Были и свои дивизионные поездки и игры.

Кроме этого, в послужном списке отмечена длительная командировка «по оперативным заданиям» (с 25 июня по 15 июля). Насколько я вспоминаю, кажется, это была поездка в Балахну и в район Дзержинска (тогдашнего Растяпина), где мы, т. е. группа штабных командиров, должны были разработать планы противовоздушной и противохимической обороны. В Балахне я был размещен в одной гостинице с английскими инженерами, которые проектировали и строили Балахнинскую электростанцию на торфе. Помню, с какой важностью вели себя эти представители «Альбиона», однако во время совместных обедов и курения после обеда они кое-чему меня научили. Некоторые из них плохо говорили по-русски, я же в то время ни слова по-английски не понимал и в самых необходимых случаях не без успеха пользовался иногда латинскими словами.

Наконец, по должности «Завхимборьбой» 17-й с.д. (так тогда называлась моя должность (и.о.) я должен был проводить немало времени в полках и подразделениях, где проводил обучение противохимической защите, читал лекции и руководил «окуриванием» отравляющими веществами (хлорпикрином). От этого времени у меня где-то даже сохранились снимки. В частности, я дважды за лето 1925 года выезжал в Арзамас, в свой 51-й полк, который стал уже для меня «бывшим».

Лагерный сбор 17-я с.д. организовала невдалеке от Нижнего Новгорода по дороге к Мызе. Здесь в те времена были обширные поля для выпаса скота, никаких построек не было. Лагерь располагался справа от шоссе. Вдалеке виднелось кладбище. От города лагерь располагался совсем недалеко, вскоре за известным «Вдовьим домом» (но напротив его), где в то время уже начало свое существование студенческое общежитие. Штабные офицеры из-за близости лагеря жили все по своим квартирам в городе и являлись на службу (пешком) в штабную палатку (госпитального типа). Я также ежедневно являлся в лагерь в штаб, иногда целые дни то ходил по подразделениям полков, то инструктировал завхимов полков, то писал разные бумаги, распоряжения и инструкции.

Между прочим, возник вопрос о постройке в районе лагерей (против Вдовьего дома) специальной стационарной камеры для окуривания для обучения войск средствам противохимической защиты. Я лично проектировал эту камеру, т. е. нарисовал ее план, рассчитал площадь самой камеры и обслуживающих помещений. Камера и была построена по моим чертежам. Она состояла из 3 комнат, одной камеры и двух комнат для обслуживания и склада оборудования, а также коридорчика с окном в камеру для наблюдения за поведением окуриваемых хлорпикрином. Постройка представляла собой красивый домик с трехскатной крышей. Стены были сделаны из толстого теса с промежутками между тесинами, засыпанными гумусом и опилками. Это было сделано и для герметизации, и для утепления. Домик этот успешно использовался для обучения и выполнял свою роль несколько лет, а затем оказался заброшенным. Я видел его в последний раз году в 1935, в нем тогда уже кто-то поселился.

Камера была хорошо по тем временам оборудована, были приспособления для точной дозировки хлорпикрина, окно давало возможность наблюдения за красноармейцами, проходившими окуривание, и подачи быстрой помощи в случае необходимости. Этот домик для камеры окуривания был единственной постройкой, осуществленной по моей инициативе и по моим планам.

От лагерного сбора вблизи Н. Новгорода в 1925 г. у меня осталось очень мало воспоминаний, тем более, что в течение лета я многократно выезжал в командировки и был в отпуску. В то время, по линии Авиахима, я познакомился с одним нижегородцем, фамилия которого, если мне память не изменяет, была Порошин. Он занимал какую-то «интеллигентную» должность в одном из учреждений и вместе с тем активно сотрудничал в местной газете «Нижегородская коммуна». Эта газета была широко популярна и хорошо читалась нижегородцами. Вспоминаю в связи с этим. Утром и днем на ул. Свердлова, недалеко от редакции эту газету продавала маленькая слепая женщина, которая непрерывно выкрикивала тонким голосом: «Газета „Нижегородская коммуна“, 5 копеек, сегодняшняя!». И так без конца.