Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Мне, тогда еще малоопытному кандидату партии, было малопонятно, чего же, собственно, добиваются враждующие группировки на конференции. Но понял я одно: шла борьба за власть, за звание наследников Ленина. Борьба эта носила еще довольно скрытый характер. В формально ультрареволюционных выступлениях хотя и чувствовалась какая-то осторожность, но все речи как бы пронизывались идеей борьбы за власть. В самом конце конференции выступил приглашенный Президиумом конференции Зиновьев. Он произнес весьма кудрявую речь, формально призывая поддерживать линию ЦК. На самом же деле явно гнул сторону троцкистов, напуская туман, что он вовсе не консолидируется с ними. Мне тогда показалось, что за три дня конференции я узнал, что такое партийная борьба, что такое оппозиция, фракции и прочее. Но мне отчетливо казалось, что поведение всех, даже высоко стоявших лиц троцкистов, совершенно не соответствует подлинным партийным интересам и партийной линии. События дальнейших лет, как известно, не оправдали никаких стремлений и надежд троцкистов. Наконец-то это мучительное поручение комиссара (начальника) курсов окотилось.

В Высшей военно-химической школе, с ее кратким курсом усовершенствования, время было рассчитано до минуты. Сразу же после конференции начались занятия и занятия. Они прерывались отдельными событиями. Вскоре состоялся, кажется, X съезд Партии, на некоторые мероприятия в связи с этим съездом я был приглашен и участвовал в собрании на Московском аэродроме.

Наступила весна, наши занятия подходили к концу. Скоро мы должны были отправляться в свои части, чтобы захватить хотя бы вторую половину лагерных сборов. 5 мая в числе нескольких слушателей ВВХШ я, как отличник учебы, был выделен в почетный караул внутри и вне Мавзолея В.И.Ленина. Это поручение я выполнил с понятным волнением. До сих пор в своих старинных бумагах я храню специальное удостоверение об этом поручении Командования Школы. Но вот, наконец, и выпуск. Я очень хорошо помню торжественный парад по поводу этого выпуска, так как он был связан с маленьким эпизодом, искренне рассмешившим всех участников парада. Дело было в августе 1924 г. Мы все, выпускники, одетые в новенькое обмундирование, при всех регалиях, были выстроены перед зданием Школы на Девичьем поле (бывшая Шелапутинская гимназия). Приехали киношники, чтобы снять наш выпуск. Наш начальник строевой части, бывший врангелевский генерал, в общем-то был не плохим человеком. Он никогда не делал нам замечаний в сколько-нибудь грубой форме и вместе с тем внимательно и весьма добросовестно следил за нашим поведением и выправкой. Бывало, в лагерях в Люберцах мы возвращаемся с занятий в палатки. Наш генерал, построив и скомандовав «Шагом марш!», однажды сказал: «Запевай песню!». То ли наши ребята были усталыми, то ли просто не хотелось петь, но наши запевалы молчали. Он повторил приказание, но безрезультатно. Наша рота шла молча. Я был на правом фланге, и генерал шел около меня. И вдруг я слышу, как он по-стариковски про себя стал бунчать: «Вот попал в армию», добавив при этом известную присказку. Потом он опять повторил: «Вот попал в армию!» и снова с добавкой. Он, конечно, лишь подумал это, но по-стариковски, не замечая этого, он вполголоса дважды повторил свою думу. Бедный старик!

Так вот, этот генерал (искренне сожалею, что забыл его фамилию! симпатичный был старик), одетый по-парадному (для того времени очень прилично), построив нас у здания Школы, внимательно осмотрел каждого из нас и спереди и сзади, поправил фуражки и прочее, неторопливо прохаживался вдоль нашего строя, ожидая появления из парадного входа в Школу начальства. Наконец, дверь открылась и мы увидели Уншлихта29 и еще нескольких высоких военных и нашего Я.Л.Авиновицкого. Наш генерал не растерялся. Откашлявшись несколько (он был отравлен газом в первой мировой войне), он громко скомандовал: «Равняйсь! Смирно! Равнение на средину, господа офицеры!». Но тут же спохватился! В то время само слово «офицер» было не просто неуместным, а даже неприличным, каким-то ругательством, после октября 1917 г. И он, спохватившись, что сказал «господа офицеры», тут же добавил громко: «То есть что я …(мат)… товарищи командиры». Несмотря на торжественность обстановки, все мы громко гаркнули и захохотали. Засмеялось и все начальство. Только спустя одну минуту, когда все замолкли, Уншлихт поздоровался с нами, и все остальное прошло как положено. Нас и начальство снимали на пленку. Были краткие речи и «ура», и все прочее. Но генерал после этого пропал, бедный. Его назначили начальником охраны ВСНХ. Вот вам и оговорка несвоевременная!

Вскоре мы попрощались и разъехались с тем, чтобы больше никогда (за малым исключением) не встречаться друг с другом.

Арзамас и Нижний Новгород

Итак, я поехал в свою часть. За время, пока я был в Высшей военно-химической школе, мой 51-й с.п., как говорится, «передислоцировался» в город Арзамас. Жаль было Владимира, к которому я привык, но служба есть служба. Я приехал в Нижний Новгород, явился к начальству и от него поехал на Ромодановский вокзал и через несколько часов был уже в Арзамасе. До этого времени я знал об Арзамасе лишь пословицу: «Один на вас, другой в Арзамас».

С небольшим чемоданчиком, в котором умещалось все имущество, и даже различное ненужное барахло, вроде шляпы, выигранной в лотерее в Иванове, куда мы ездили вместе со своим другом Преображенским (начальником штаба полка еще из Владимира), я отправился в полк, помещавшийся в монастыре на окраине города. Явившись, я очутился перед проблемой подыскания квартиры. К счастью, время было уже иное, и не успел я из монастыря податься к центральной части города к базару, как меня обступили несколько женщин с вопросом, не ищу ли я комнаты. Я был в полной растерянности, никак не ожидая такого гостеприимства. Одна из них особенно настойчиво звала меня на квартиру, указывая на ее удобства и расположение в центре города. Так как мне было все равно, собственно, где жить на квартире, а к удобствам жизни я еще совершенно не привык, я пошел вслед за особо настойчивой женщиной, и вскоре мы подошли к хорошему двухэтажному дому, видимо, ранее принадлежавшему какому-то богачу. Мы вошли в обширные апартаменты, но мне была показана небольшая комнатка с одним окном недалеко от входа. Я было начал «рядиться», но меня заверили, что ничего лишнего не возьмут. Вскоре на кровать было постлано чистое белье, и я, так сказать, «вселился»: раскрыл чемоданчик и разложил наличное имущество.

Мне казалось, что приветливость, с которой я был встречен в Арзамасе, объясняется очень просто. Наступил НЭП, деньги приобрели надлежащую цену, а в старом мещанском Арзамасе, где еще не произошло никаких изменений с 1917 года, жителям негде было заработать. Они не пахали и не жали, раньше, может быть, торговали или владели микроскопическими «заведениями» по кожевенному и другим производствам. Вот они охотно и пускали на квартиру, все же какой-то, хотя и небольшой, но реальный заработок. Но я, вероятно, несколько ошибался. При страшной скуке арзамасской жизни наличие в доме молодого человека, может быть, развлекало.

Наконец, я договорился о плате за квартиру. Она была невелика, к тому же меня за эту плату должны были кормить, комнату убирать и еще стирать белье. Здорово! Чего больше нужно? Я приступил к изучению обстановки. Муж моей хозяйки, человек средних лет, с важностью в лице и в железнодорожной старинной форме, занимал какую-то руководящую должность на станции Арзамас. Меня поразил первый обед на новой квартире. Все было вкусно, много мяса высшего качества и вино, очень приличное. Базар в Арзамасе в то время действительно был, можно сказать, богатейшим. Много мяса, баранины, свинины, много птицы, грибы (грузди), ягоды и прочая деревенская продукция высшего качества. В магазинах, кроме того, все на свете, икра и осетрина и прочее.

И вот я живу в Арзамасе, собственно говоря, барином. Наверху надо мной снимал в то время «покои» местный архиерей. Владелица всего дома, старушка с разбитыми ногами, с трудом передвигавшаяся, увидев меня, заинтересовалась и стала расспрашивать, кто я да откуда и прочее. Она оказалась вдовой бывшего, видимо, довольно крупного владельца винокуренных заводов, а может быть, и еще каких-либо других предприятий. Узнав, что я имею отношение к химии, она однажды зазвала меня к себе наверх (в отсутствие архиерея) и рассказала, что она занималась вместе с мужем винокурением, и показала целый набор медных ареометров с гирями, времен еще Б.Якоби30, занимавшегося подобными ареометрами. Она, видимо, страшно дорожила этими реликвиями своего бывшего производства и едва ли понимала, что они собой представляют, когда их негде применить. Видимо, чтобы как-нибудь жить, она сдала лучшие комнаты наверху архиерею, а весь нижний этаж железнодорожнику. Архиерея, признаюсь, я ни разу не видывал.