Хмельницкий. Книга вторая - Иван Ле

Каменецкий каштелян Александр Пясочинский растерялся от такого неожиданного приема. Какими переливами звенели шпоры у этого писаря Хмельницкого, а какая у него выправка! Любой мазур позавидовал бы его стройности. К тому же цитата из Лойолы, произнесенная под аккомпанемент колядок схизматов! Растерявшийся и ругавший себя за это позднее посещение полковник терзался еще и тем, что не сможет достойно ответить этому… чигиринскому писарю! Лойолу он должен был бы знать не хуже всякого схизматика.

— Пшепрашам, пшепрашам…[48] — бормотал полковник, ловя руку хозяйки, протянутую для приветствия, и думая, как ему быть с рукой такой простой, но красивой хозяйки…

В этот момент, очень кстати, его выручил все тот же чигиринский писарь, гостеприимно беря полковника под руку, намереваясь усадить его, как гостя, за стол. За вторую руку его поддерживала хуторская красавица, хозяйка дома. Воевода вздрогнул от мысли, что ему приходится безропотно покориться. Неужели он сядет за стол рядом с этой казацкой молодежью, в походной одежде, при полном боевом снаряжении?.. Вместе с подвыпившими казаками?

— Дзенькую бардзо, пани хозяйка! Но не с праздничным визитом приехали мы со старшинами к вам, — показал он рукой на сопровождавших его командиров.

Богдан отпустил локоть каштеляна, поклонился, давая понять, что готов к деловому разговору.

— В таком случае, панове, проходите в другую комнату. — И, обращаясь к своим гостям, сказал: — А вас, друзья, прошу продолжать встречу Нового года, и, пожалуй, вместо колядок, давайте споем новогоднюю. Воздадим должное обычаям наших отцов и дедов! Ганнуся, оставайся с гостями. Уважаемые панове, надеюсь, простят тебя.

— Колядники, ха-ха, — засмеялся Пясочинский, наконец обретя равновесие. — Пшепрашам бардзо.

Но, перейдя в другую комнату, Пясочинский отказался сесть.

— Разговор, уважаемый пан Хмельницкий, очень краткий и весьма срочный, — первым произнес чигиринский полковник. — Надеюсь, вы мне разрешите рассказать о цели нашего неожиданного приезда?

Пясочинский кивнул головой, с нескрываемым интересом оглядывая рабочий кабинет полкового писаря. В кабинете на стенах висели рушники, турецкий ковер (недавний подарок наследника крымского хана!) и несколько оригинальных полотен западных мастеров живописи… Вдруг он вспомнил дубовые кресла в покоях Острожского, из благородного рода которого происходит его жена. На столике в углу лежало несколько новых книг в кожаных переплетах — первые печатные издания острожской и львовской типографий. Как бы подчеркивая свое внимание к печатному слову, гость с достоинством потрогал некоторые из книг. Раскрыл одну, перелистал страницы и, не читая, положил на прежнее место. Отдельно на столе лежала старинная книга с пестрым узором арабской письменности. Недавнему польскому послу в Турции Пясочинскому нетрудно было узнать Коран, а рядом латинское издание «Города Солнца» Кампанеллы.

В углу — икона архистратига Михаила, который в стремительном небесном полете рассекал огненным мечом клубящиеся облака. Позолоченная рама на иконе свидетельствовала о глубоком почитании хозяином этого символического образа.

— Это, уважаемый пан полковник, реликвия нашего рода, телохранитель моего отца, архистратиг Михаил… Прошу пана присесть, так будет удобнее вести деловой разговор! — снова настойчиво предложил Богдан.

На этот раз полковник-пацификатор, словно от усталости, упал в удобное, обитое сафьяном кресло. «Очевидно, с удовольствием читает этот богопротивный Коран, как и сумбурные пророчества Кампанеллы!..» — подумал пан Пясочинский.

А в соседней комнате пела и шумела разгулявшаяся молодежь, гости хозяина. Вдруг зазвучала бандура, и голос слепого кобзаря, заглушив пение Карпа, словно из-под земли донесся и в эту уютную комнату:

Та, гэй, кобзо моя, дружынонька моя,Бандуро мальована, прорэчыстая!..

Степенный пан каштелян вздрагивал, сидя в сафьяновом кресле. По улыбке хозяина понял, что для него появление в доме кобзаря не было неожиданным.

…Гэй, пан! господынэ молодая!Зажый зиля Хмэля-Хмэльнычэнка:Та щоб цвив-процвитав,Над Славутою орлом злитав!..

Но чигиринский полковник и тут пришел на помощь встревоженному каштеляну:

— Пан каштелян не для прогулки приехал сюда с низовий Днепра, побывав на Кодацких порогах, возле которых коронный гетман хотел бы построить самую дальнюю крепость. Речь идет, пан писарь, об объединении казаков в полки.

— Да пни и так объединены в полки, уважаемые панове! Не понимаю, как еще надо объединить их? — спросил Богдан, воспользовавшись короткой паузой чигиринского полковника.

— Не реестры, а воины… воины нужны пану коронному гетману! — не утерпел Пясочинский. — Сколько вооруженных казаков болтается без дела возле Днепра. Речь Посполитая обеспокоена. Московский царь снова подтягивает свои войска к Смоленску. А на Черниговском направлении?! Королевские войска на Дунае помогают австрийскому цесарю. Его величество король болеет. Поэтому пан коронный гетман сам решил собрать двадцать тысяч вооруженных казаков…

— Двадцать тысяч?.. — удивился Богдан, развеселив своего гостя. — Да их, кажется, не больше шести тысяч в реестре! Остальным, как известно, предложено сложить оружие, сжечь чайки и разойтись по домам. Очевидно, уже и разошлись.

— Уважаемый пан писарь, это шутка или хуже?.. — нервничал Пясочинский, прислушиваясь к голосам за стеной и пению кобзаря. — Речь идет о двадцати тысячах вооруженных казаков, а не реестровцев! А разошлись ли нереестровые казаки, уважаемому пану писарю, очевидно, лучше знать, чем мне. Надо навербовать из них, — подчеркнул он, кивнув на дверь, откуда доносились звуки бандуры. — Надо навербовать двадцать тысяч отлично вооруженных воинов.

— Это совсем иное дело, уважаемые паны! — И Богдан пристально посмотрел в окно, за которым чернела пустота. Он видел, как неудобно было одетому пану Пясочинскому сидеть в кожаном кресле, держа саблю на поручнях. — Да разве наберешь их теперь двадцать тысяч? — и кивнул в сторону двери, вызвав этим еще большее оживление гостя. Тот задвигал саблей, точно подгонял Богдана.

И Богдан закончил:

— Слыхали мы о том, что большая часть казаков собралась снова отправиться в морской поход. Народ голодает, ищет казацкого хлеба.

Пясочинский вскочил с кресла, потрогал саблю и, словно ловя Богдана на слове, с восторгом произнес:

— Правильно мыслите, пан писарь! Собираются на море… А не лучше ли им отправиться в земли московского царя? Черт с ними, с этими реестровыми казаками. Пану гетману нужны храбрые воины, которые могли бы отразить нападение на Смоленск! В разговоре с глазу на глаз так и заявил пан коронный гетман… Никто, говорит он, не способен так умело и быстро объединить прекрасных приднепровских воинов, как чигиринский писарь пан Хмельницкий.

— Он так и сказал? А почему бы не польный гетман пан Казановский? Наконец, пан Николай Потоцкий?.. — И снова посмотрел в окно.

— И о них говорили, уважаемый пан Хмельницкий. Приднепровским воинам, или, как они называют себя, казакам, нужен не грозный, как вышеназванные паны, командир, а молодой, энергичный, хорошо понимающий душу казака атаман… Именно понимающий душу казака, уважаемый пан Хмельницкий! Егомость пан Конецпольский, подумав, так и сказал: только молодой чигиринский писарь, сын подстаросты Богдан Хмельницкий, любимец покойного Жолкевского! Таким образом, как видите, пан Богдан, с каким уважением относится к вам коронный гетман.

— Скажу откровенно, не ожидал. Искренне благодарю вас за сообщение!.. Но об этом, как понимаю, уважаемые паны, я лично должен поговорить с коронным гетманом. И немедля! — словно очнувшись от задумчивости, закончил Богдан этот деловой разговор. Наконец он понял ситуацию. Не отклоняя их предложения и не давая согласия, он высказал желание продолжить этот разговор с коронным гетманом Речи Посполитой и дал понять полковнику, что их новогодний визит на этом закончен.

Гостеприимный хозяин улыбнулся, прислушиваясь к праздничному шуму друзей за стеной и к кобзарской думе, и быстро поднялся с кресла.

Орлом сызокрылым над Славутою злитав… —закончил кобзарь.

7

Была глубокая ночь, когда Богдан вместе с Сулимой вышел из светлицы. Пусть молодежь отплясывает гопака под бандуру! Он уже обдумал предложение коронного гетмана. Роман Харченко так и не возвратил ему коня, но Богдан уже не сердился на него за это. Конь служил казаку в боях с королевскими войсками.

Богдан посоветовал Сулиме немедленно подобрать самых лучших молодых казаков и отправиться с ними в далекий военный поход.

— Куда же? Снова на море и на северное побережье Турции? — задумчиво спрашивал Иван Сулима.