Последний часовой - Ольга Елисеева

Крик души. Государь его так и понял. Прежний государь. Новый, видать, усматривал иное.

– В тот момент, когда мой покойный брат возлагал на вашу расторопность и преданность особые, только ему ведомые надежды, вы попросили отставки.

Инквизиция! Чистой воды!

– Ваше величество, я был болен, не помнил себя.

Круглые глаза навыкате продолжали смотреть, и в глубине их была такая же сталь, как снаружи. Два слоя? Три? Сто? С поверхности донизу одно железо.

– Но вы быстро поправились.

Император протянул собеседнику второй документ, и остатки волос на голове графа зашевелились. Это было его письмо Константину Павловичу с выражением верноподданнических чувств и заверением в готовности служить. «Ваше императорское величество! Получив облегчения от болезни, я вступил в командование вверенным мне отдельным корпусом военных поселений». Внизу листа стояла дата. 30 ноября 1825 года. Через 11 дней после смерти друга и благодетеля. Как только известие дошло до Новгорода.

– Вы скоро получаете новости из столицы. И скоро их обдумываете… для помешанного. – Губы Николая чуть дрогнули. Нехорошо, презрительно, с гневом.

Подбородок Аракчеева сморщился, точно чья-то маленькая невидимая ручка комкала кожу. Они могут присягать и менять свои решения по сто раз на дню! Но слуги, старые слуги, должны оставаться верны. Кому, разрешите спросить?

– Я выразил свою готовность продолжать службу, – отчеканил граф.

– Вы сделали и еще кое-что. – Николай вернулся к шкафу, втиснул папку на прежнее место и извлек небольшую брошюру в кожаном тисненном переплете под мрамор. На обложке красовалась увенчанная императорской короной литера «А», черточкой которой служил летящий голубь с масличной веткой в клюве. Исключительно изящно.

Ноги Аракчеева подкосились. Книжица заключала в себе переписку верного слуги с венценосным другом. За 25 лет. Рескрипты, повеления, даже личные записки. Она появилась в столице вместе с самим графом 9 декабря. Всего несколько экземпляров. Привез для знакомых. Лучший памятник прежнему царствованию.

– Говорят, остальной тираж вы замуровали в колонны Грузинской церкви? – В голосе императора послышалась усмешка.

– Врут. – Аракчеев склонился в глубоком поклоне. – Всего и сделано-то десяток копий. Для друзей… соратников. Так сказать, обелиск великому царствованию.

– Без высочайшего разрешения? – Николай нахмурился.

Сановник молчал. Его схватили за руку. Пойти на такое можно было только в полной уверенности: мнение императорской семьи уже не примут в расчет. Надо убедить новых хозяев положения в своей полной невиновности относительно военных поселений. Он выполнял приказы Александра. И только. Книга стала бы его щитом. Перед теми, кто придет судить и миловать после мятежа. Они должны знать правду – псарь не ответчик. Его дело – служивое – спускать собак, на кого укажут.

Николай продолжал хмуриться. Он знал, чего ждет от него Аракчеев. Пока оставить все как есть. А там гроза пройдет, и опытный, исполнительный слуга пригодится. Вот уже и брат Михаил при назначении в Следственный комитет спросил:

«А Аракчеев?»

«Только этого душегуба не хватало!»

Услужливые люди донесли графу разговор. Молодо-зелено. Пойдут дела посерьезнее, вспомнит. Сам позовет.

– Итак, ваше сиятельство, – Николай набрал в легкие воздуха, – коль скоро вы просили отставки…

– Но я уже имел честь писать его высочеству Константину Павловичу, что поправился…

– Вы писали не его высочеству, а императору. Ошиблись в адресате. Я вашего письма не получал. А посему принял прошение об отставке. Вот соответствующая резолюция.

Глава 7

Пробный камень

Никс чувствовал себя виноватым, а потому злился. Он знал историю Араджио, частично от самого же Бенкендорфа. Грязное дело. Всячески замолченное в семье. Однако рога не утаишь. Говорили, что в 1802 году изрядно пивший и гулявший цесаревич Константин заманил к себе в Мраморный дворец жену французского негоцианта, где вместе с адъютантами изнасиловал ее, отчего дама на следующий день умерла.

Каким образом гнусное убийство могло объяснить приязнь цесаревича к никогда не служившему у него Бенкендорфу? Да и если отзыв уходит корнями в давнее, кромешное зло, как после этого смотреть на самого Александра Христофоровича?

Около десяти, перед тем как идти к жене пить кофе, Николай поднялся из кабинета в библиотеку. Большая комната, украшенная дубовыми панелями. Книжные шкафы темного дерева. Богатые корешки с позолотой. На втором ярусе справа, если хорошенько поискать, подшивки газет. Лондонские, конечно, ничего не сообщали. Мы в тот момент союзники. А вот среди парижских… Бедный Константин. Ему была посвящена целая брошюра. Николай нашел пыльную пожелтевшую книжицу со слепым шрифтом. Дешевизна печати говорила о чудовищном тираже, каким разошлась страшная история. Глас улицы – глас народа.

Молодой император спустился со второго яруса за стол, вынул из солидного шкафа первый попавшийся фолиант, вложил в него тоненькую книжицу и повернулся к свету. Он не хотел, чтобы кто-нибудь, войдя в библиотеку, увидел, какое именно издание читает царь.

«Желая забыться после убийства отца, – гласило вступление, – принц Константин посещал праздники и маскарады. На балах 1802 года ярко взошла звезда красавицы-негоциантки мадам Араджио». Ха! Больше делать нечего великому князю, как таскаться на танцы по подписке для прачек и горничных!

Николай заставил себя читать дальше. «Принц давно пренебрегал своей супругой, немецкой княгиней, которую не любил и интимные подробности жизни с которой в медовый месяц обсуждал с презрением на людях». Несчастная Анна! Что было, то было. Константин действительно унижал ее публично, видимо, мстя за неудачи в спальне. «Он бил супругу, понуждал смотреть, как стреляет из пушки крысами, выбирая для пальбы экземпляры побольше и пожирнее». Правда. Однажды маленький Никс случайно застал такую забаву, его рвало.

«Среди этих потех, столь сродных русским, брат императора сумел снискать расположение гвардейцев. Петербургских янычар, от которых всегда зависела жизнь и смерть государей сей обширной деспотии. Вооруженная сволочь набивалась в роскошный дворец принца на набережной Невы, где все от ступеней до люстр было выточено из самого дорогого итальянского мрамора. Там устраивались оргии, по размаху не уступавшие празднествам Калигулы и Нерона. Нередко рабы, прислуживавшие на них, страдали от вспышек жестокости и исчезали бесследно. Однако принц забыл разницу между бессловесным невольником родной земли и гражданкой иностранной державы.