Рылеев - Виктор Афанасьев

Подобно Каховскому задумал совершить цареубийство Александр Иванович Якубович.

Будучи молодым гвардейским офицером, в 1818 году он принял участие в дуэли Завадовского с Шереметевым (он был секундантом, другим секундантом был Грибоедов), и его в наказание за это перевели в Нижегородский драгунский полк, расположенный в Кахетии. Там он саблей добыл себе славу необыкновенного храбреца. В Грузии он вызвал на дуэль Грибоедова (были какие-то старые счеты) и прострелил ему руку.

В 1825 году в одной из схваток с черкесами Якубович был тяжело ранен в голову и приехал в Петербург лечиться — ему пришлось пережить несколько мучительных операций, при которых у него «вынули из раны раздробленные кости и куски свинцу».

Герой Кавказа, имевший мужественную осанку н огромные усы, носивший постоянно черную повязку па лбу, заставил говорить о себе весь Петербург. Он сам любил рассказывать о своих приключениях. Пробовал он и писать. В «Северной Пчеле» появился его очерк «Отрывки о Кавказе» с подписью «А.Я.». Может быть, он внял призыву своего друга Дениса Давыдова: «Куда бы хорошо сделали, если бы в свободные часы взяли на себя труд описать ваши наезды и поиски!» Пушкин спрашивал А. Бестужева: «Кстати: кто писал о горцах в «Пчеле»? Вот поэзия! не Якубович ли, герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе».

Рылеев говорит: «Задолго до приезда в Петербург Якубовича я уже слышал об нем. Тогда в публике много говорили о его подвигах против горцев и о его решительном характере. По приезде его сюда мы скоро сошлись, и я с первого свидания возымел намерение принять его в члены Общества, почему при первом удобном случае и открылся ему».

Якубович повел себя очень эффектно. «Я не люблю никаких тайных обществ, — сказал он. — По моему мнению, один решительный человек полезнее всех карбонаров и масонов. Я знаю, с кем я говорю, и потому не буду таиться. Я жестоко оскорблен царем! Вы, может, слышали». — Якубович достал из кармана полуистлевший приказ о переводе его из гвардии в армейский полк. «Вот пилюля, — продолжал он, — которую я восемь лет ношу у ретивого; восемь лет жажду мщения».

Он сорвал со лба повязку и показал еще не зажившую рану: «Эту рану можно было залечить и на Кавказе без ваших Арендтов и Буяльских; но я этого не захотел и обрадовался случаю хоть с гнилым черепом добраться до оскорбителя. И, наконец, я здесь! — и уверен, что ему не ускользнуть от меня. Тогда пользуйтесь случаем; делайте что хотите! Созывайте ваш Великий Собор и дурачьтесь досыта!»

«Слова его, голос, движения, рана произвели сильное на меня впечатление, — говорит Рылеев, — которое, однако ж, я старался сокрыть от него».

Якубович сказал, что во время маневров гвардии в Петергофе он убьет императора. Рылеев, точно так же как и в случае с Каховским, всполошился, и на этот раз даже сильнее. В тот же день он уведомил о решении Якубовича членов Думы — Оболенского и Муравьева. Через Бриггена, уезжавшего в Киев, то же было передано Трубецкому. Рылееву было поручено убедить Якубовича в несвоевременности цареубийства.

Два часа в присутствии Одоевского и Александра Бестужева говорил Рылеев с Якубовичем, но тот на все его доводы отвечал, что «никто и ничто не отклонит его от сего намерения, что он восемь лет носит и лелеет оное в своей груди». Не зная, что делать дальше, Рылеев хотел даже вызвать Якубовича на дуэль. Но потом он придумал ловкий маневр — он объявил Якубовичу, что Общество согласно, что оно воспользуется убийством царя, но что этот акт нужно на время отложить, так как необходимы приготовления. Эта уловка Рылеева имела успех. Впрочем, и Якубовичу, очевидно, нужна была только благовидная причина, чтобы согласиться с Рылеевым. Он сказал, что отложит цареубийство на год.

Видимо, знакомство с Якубовичем натолкнуло Рылеева на мысль написать поэму из кавказского военного быта. Поэма не была написана, но в сохранившемся плане говорится о некоем романтическом герое, который «предназначал себе славное дело, в котором он должен погибнуть непременно и все цели свои приносит в жертву», который «живет только для цели своей; он ненавидит людей, но любит все человечество, обожает Россию и всем готов жертвовать ей».

…Осенью 1825 года руководство Северного общества переживало кризис. Никита Муравьев в сентябре уехал в длительный отпуск. Его место в Думе занял Александр Бестужев. Теперь Дума состояла из Бестужева, Рылеева и Оболенского. Но как раз осенью этого года Оболенского одолевали мучительные сомнения в необходимости революционного переворота. Бестужев был слабый теоретик. «Я солдат, — говорил он, — я гожусь не рассуждать, а действовать». Фактически руководство Северным обществом перешло к Рылееву. Несмотря на развитую им бурную деятельность, на распространение влияния Общества почти по всем полкам, Северное общество не достигло той степени готовности к выступлению, какая уже была в Южном.

В Киеве решительно и успешно действовал член Думы Северного общества князь Трубецкой. Будучи дежурным офицером штаба 4-го пехотного корпуса, он связался с руководителями Васильковской управы южан Сергеем Муравьевым-Апостолом и Михаилом Бестужевым-Рюминым. В киевской квартире Трубецкого происходили частые совещания декабристов. При его участии был выработан план военного переворота во время смотра войск в Белой Церкви летом 1826 года. После уничтожения на смотре царя южане намеревались взять Киев и отправить часть своих войск на Москву. Северному обществу предлагалось в это время совершить революцию в Петербурге — взять Сенат и прочие государственные учреждения, арестовать всех членов царской семьи и создать Временное правительство.

В октябре 1825 года Трубецкой вернулся в Петербург.

«Он объявил мне и Оболенскому, — говорил Рылеев, — что дела Южного общества в самом хорошем положении, что корпуса князя Щербатова и генерала Рота совершенно готовы, не исключая нижних чинов, на которых найдено прекрасное средство действовать чрез солдат старого Семеновского полка, и что ему поручено узнать, в каком положении Северное общество. Оболенский и я откровенно объявили, что наши дела в плохом положении, что мы ни на какое решительное действие не готовы… Он спрашивал меня еще, что может сделать Северное общество для содействия Южному. Я ему отвечал: «Совершенно ничего, если прочие члены Думы будут действовать по-прежнему; что я, пожалуй, готов с своею отраслью подняться, но что мы будем верные и бесполезные жертвы»… «А что Якубович?» — спросил Трубецкой. «Якубовича можно с цепи спустить, — отвечал я, — да что будет проку? Общество сим с самого начала вооружит противу себя все, ибо никто не поверит, чтобы он действовал сам собою». После сего Трубецкой замолчал».