Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единодушное утверждение всех тех, кто до сих пор позволил себе высказаться по этому вопросу, должно было бы, если бы число голосов было достоверным, заставить нас насторожиться. Кто осмелится утверждать, что Блаженства Матфея возникли из тех, что мы читаем в писаниях Луки, когда богословы и критики соперничают друг с другом, как только необходимо охарактеризовать ту низкую точку зрения, на которой стоят макаризмы Луки? Даже Неандер говорит: «Представление Луки исходит от такого слушателя, который понимал макаризмы слишком узко и ограниченно». Даже Вайс говорит, что Лука «явно принижает глубину этих изречений». Не навреди! Мы не знаем ни одного закона, который бы требовал, чтобы совершенное было началом. Но это строгий, безошибочный принцип, согласно которому оригинал целостен в своей структуре и содержит зародыш последующего, более совершенного творения.
При благоприятном стечении обстоятельств он может завершить себя до совершенной целостности, не уступающей оригиналу, но он не может этого сделать, если прямо сохраняет структуру оригинала, и возникающая при этом путаница форм выдает его как производное произведение.
В рассказе Луки мы находим совершенную последовательность. Здесь четыре Блаженства: радует сам факт, что повышение тона и более взволнованный ритм, с которого начинается четвертое, происходит в тот момент, когда слушатель или читатель еще держит в уме предыдущие отрывки и может полностью их понять. Если же, как в Евангелии от Матфея, восемь начал уже были сделаны, если тема уже была развита восемь раз, то это преимущество теряется, и слушатель уже не может иметь в виду все эти развития основной мелодии, как это необходимо для того, чтобы полное развитие мысли произвело должное впечатление. Достаточно послушать музыкальное произведение, рассмотреть оригинальное литературное произведение, чтобы убедиться, что окончательная запись и завершающее развитие темы появятся так поздно, после того как впечатление от первого саза ослабнет или даже сотрется множеством новых начал.
Однако в случае с Лукой заключительный саз также действительно несет в себе ту мысль, которая появилась в трех предыдущих сазах. Это одна мысль во всех четырех членах. Когда, наконец, говорится: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди, и отвергнут вас, и будут поносить вас, и предадут имя ваше забвению», мы знаем, что речь идет о тех же, кто только что благословлял и утешал нищих, голодных и плачущих.
Когда в утешительном отрывке говорится: «Итак радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах, потому что так поступали и отцы их с пророками», то ссылка на апостолов также играет роль общего утешения, предназначенного для всех верующих, как и в Евангелии от Матфея. Но здесь это уже не мешает, поскольку не так часто, не восемь раз до этого, говорилось только о верующих. Здесь отношения к верующим и к апостолам могут возникать одновременно, оба могут смешиваться без дисгармонии, потому что не так, как у Матфея, когда говорится о соли земли и свете мира, отношения к апостолам выдвигаются на первое место, становясь единственным правилом. Действительно, в рассуждениях Луки еще отсутствует принтер, который отмечает упоминание пророков таким образом, что приходится думать об апостолах. Сказано только: «Подобным образом поступали и отцы их, пророки». Под пророками здесь понимается лишь избранная часть народа, к которой враждебно относится вся остальная масса. Но если Матфей говорит, что они гнали пророков, «которые были прежде вас», и если те, кто сравнивается с пророками, тут же называются солью земли, светом мира, то ясно, что имеются в виду только апостолы. Лука говорит: «Когда будут нападать на вас и т. д. и отвергать имя ваше, как злое». Матфей придает ключевому слову «зло» иное положение, он говорит: если скажут на вас какое-нибудь злое слово. Но как вяло делается вывод: по лжи, впоследствии! Писатель, впервые записавший цену страждущих, поносящих и оскорбляемых, не мог и подумать, что ему придется признать, что их поносят и оскорбляют лжецы, чтобы все знали, что он говорит только о невинных страдальцах: это было само собой разумеющимся. Только позднейшему человеку, который видел перед собой уже законченное дело и уже не исходил из той идеи, из которой оно само исходило, могло прийти в голову делать этот пустой обход.
Если, говорит Лука, изгоняют и поносят Тебя ради Сына Человеческого, то это еще соответствует структуре Писания, в которую Лука вставил эту речь, так как, согласно Евангелию от Марка, Иисус был признан учениками Мессией лишь впоследствии, а сам Он не делал им никаких ранних объявлений о Своей судьбе и Мессианской задаче. Матфей уже полностью разрушил тип этого места Писания, он не может представить его иначе, чем если бы Иисус всегда и с самого начала говорил о своей мессианской судьбе и указывал на свою личность: теперь он позволяет Господу сказать: когда будут оскорблять вас за Меня.
Мы не должны свысока относиться к ограниченному положению макариев Луки, поскольку они обещают бедным, голодным и плачущим, что их страдания прекратятся в будущем и что их награда на небесах будет велика. Действительно, третий синоптист питает особое пристрастие к бедным и угнетенным, и когда он говорит о бедных, то имеет в виду нищих, которые также испытывают недостаток в благах этого мира. Но в данном контексте он отнюдь не имеет в виду, что бедные как таковые, только потому, что они бедные, являются объектом Божественной благосклонности, но в то же время он думает о них как о тех, кто внутренне закаляет себя в земных страданиях, чтобы достичь обладания вечными благами, и поэтому должен страдать в этом мире, так как стремится к небесной награде. Особенность взгляда евангелиста заключается в том, что он рассматривает страдания, нищету и стремление к небесной награде как проявления одного и того же существа.
Согласно общепринятой концепции, Лука либо не включил духовные определения, которые макаризмы имеют у Матфея, из того источника, которым он пользовался, либо из-за неблагоприятного мнения слушателя и т. д. — Но все же можно показать, что Матфей уже обиделся на представление Луки, которое было у него перед глазами, и с усердием возвел макаризмы в духовное. Голодные стали алчущими и жаждущими правды, плачущие — скорбящими, и все рассуждение обогатилось новыми положениями, которые с неотразимой силой уводят мысль в область духовных интересов. Матфей не мог так легко отказаться от начала рассуждения: «Блаженны нищие»; по крайней мере, он должен был сохранить его, если хотел спасти рассуждение, приведенное в Евангелии от Луки. Что же он делает теперь,
