Том 5. Дживс и Вустер - Пэлем Вудхауз

— Не знаю.

— И никто не знает. Я подверг его самому пристальному и объективному рассмотрению и пришел к выводу, что он совершенно лишен какого-либо обаяния. Вам случалось переворачивать большой плоский камень?

— Изредка.

— Видели, кто из-под него выползает? Разные омерзительные твари, которые похожи на него, как родные братья. Если бы вы, Гасси, положили под микроскоп кусочек овечьего сыра горгонзола и предложили бы мне взглянуть, первое, что я бы воскликнул, настроив окуляр, было бы: «Смотрите-ка, Вустер!»

Он помолчал, байронически насупив брови. А потом продолжил:

— Мне известно, что вы на это возразите, Гасси. Вы скажете, что ведь не его вина, если он похож на слегка увеличенного сырного червя. И это правда. Надо быть справедливым. Но ведь он наводит ужас на добрых людей не только своей отвратительной наружностью. Он представляет угрозу для общества.

— Ну, это вы уж слишком.

— Что значит — слишком? Вы слышали, что про него рассказывала тетя Дафна за столом в тот вечер, когда вы приехали? Этот ужасный Вустер все время ворует полицейские каски.

— Не все время. А один раз, по случаю праздника лодочных состязаний.

Он опять насупился.

— Мне не нравится, что вы так упорно за него заступаетесь, Гасси. Наверно, хотите быть беспристрастным? Имейте в виду, беспристрастность — опасная вещь! Она граничит с моральной близорукостью. Все факты подтверждаются документально. Каждую свободную минуту Вустер отправляется рыскать по лондонским улицам, гоняется за бедными полицейскими, нападает на них, препятствует им в исполнении их служебных обязанностей, превращает их жизнь в ад. Вот что за человек Вустер!

Высказавшись, он ненадолго задумался. Потом по его физиономии опять пробежала легкая судорога, которая в последнее время худо-бедно заменяла ему улыбку.

— Скажу вам одну вещь, Гасси. Я от души надеюсь, что нечто в этом роде он предпримет и здесь у нас. Мы уже приготовились встретить его во всеоружии.

— Во всеоружии?

— Да. Теперь дело за ним. Знаете Доббса?

— Который страж порядка?

— Да, наш деревенский полисмен. Отличный малый и неутомим в исполнении долга.

— Лично не знаком. Говорят, у него помолвка расстроилась.

— Тем лучше. Значит, у него в сердце не осталось места для жалости и благодушия. Я все рассказал Доббсу о Вустере и велел быть настороже. Так что он теперь бдит. И рвется в бой. Пусть только Вустер протянет палец к Доббсовой каске, и он немедленно будет жестоко наказан. Вам, Гасси, на первый взгляд, наверно, в это трудно поверить, но я — здешний мировой судья. Заседаю в нашем местном суде и умею поставить на место преступные классы, когда они забываются. От души надеюсь, что Вустер не удержится и выкажет свою криминальную сущность, тогда Доббс навалится на него, как леопард, и доставит ко мне на суд, а я вынесу ему приговор: тридцать суток без замены штрафом, невзирая на пол и возраст!

Мне такая решимость пришлась не по душе.

— Вы этого не сделаете, Эсмонд!

— Сделаю. Руки чешутся. Пусть только Вустер сойдет с прямой дорожки, хоть на один дюйм, и можете попрощаться с ним на тридцать суток. Ну, ладно, Гасси, я пошел. На ходу как-то легче, я в этом убедился.

Он скрылся за горизонтом в юго-восточном секторе. А я остался стоять с разинутым ртом. Меня томило предчувствие неотвратимой опасности. «О, если бы Дживс был здесь!» — сказал я себе. И представьте, оказалось, что он здесь. Я уже на протяжении некоторого времени безотчетно ощущал, что сбоку от меня стоит некто и говорит: «Доброе утро, сэр». Поворачиваюсь, а это Дживс, загорелый и поздоровевший после поездки на побережье в Брамли-он-Си, которая явно пошла ему на пользу.

ГЛАВА 20

— Доброе утро, сэр, — были его слова. — Вы мне позволите сделать одно замечание?

— Разумеется, Дживс. Приступайте. Можете сделать несколько.

— Я по поводу вашего вида, сэр. Прошу меня простить за такую вольность, но…

— Говорите, не стесняйтесь. Вы ведь хотели сказать, что у меня вид — как будто меня кошка притащила из гробницы Тутанхамона, верно?

— Ну, так далеко я бы все-таки не зашел в своем сравнении, но, безусловно, мне доводилось видеть вас более soigné.[88]

Мелькнула у меня мысль тоже что-нибудь скаламбурить на французском, но настроение было слишком паршивое, не до шуток.

— Если позволите, сэр, я заберу костюм, который на вас сейчас, и займусь им вплотную.

— Спасибо, Дживс.

— Пройдусь губкой и отутюжу..

— О, да, спасибо, Дживс.

— Очень хорошо, сэр. Чудесный день, не правда ли, сэр?

— Да, спасибо, Дживс. Он вздернул одну бровь.

— Вы как будто расстроены, сэр?

— Да, Дживс, я расстроен. Так расстроен, что сил моих нет. Потому что причин для расстройства у меня с избытком.

— Но как же так, сэр? Ведь дела складываются самым благоприятным образом. Я доставил мастера Томаса в дом священника. И как мне стало известно от дяди Чарли, ее сиятельство ваша тетя Агата уже отложила свое прибытие в «Деверил-Холл».

— Верно. Но все эти вещи — не главное. Конечно, они образуют некоторую серебряную подкладку, не спорю, но взгляните на собирающиеся тучи. Во-первых и в самых основных, это опять он.

— Сэр?

Я понял, что он ничего не понял, и постарался взять себя в руки.

— Простите, что говорю загадками, Дживс, — сказал я внятно. — Я имел в виду, что опять Гасси грозит бедой.

— В самом деле, сэр? Каким же образом?

— Сейчас объясню. Из-за чего произошла вся эта заварушка, помните?

— Из-за того обстоятельства, что мистер Финк-Ноттл оказался в тюремном заключении, сэр.

— Вот именно. А теперь можно без опаски биться об заклад, что он окажется там опять.

— В самом деле, сэр?

— Ну что вы, в самом деле, все время «в самом деле» да «в самом деле»? Да, тень каталажки опять нависла над Огастусом Финк-Ноттлом. Правоохранительные органы уже поигрывают мускулами, готовясь к прыжку. Один неверный шаг — а он их сделает штук двадцать в первую же минуту — и прости-прощай, Гасси, на тридцать суток в застенке. Что из этого проистечет, мы с вами знаем отлично.

— О, да, сэр.

— Так уже лучше. Разнообразнее. А то все только «в самом деле, сэр» да «в самом деле, сэр». Да, так вот. Что из этого произойдет, известно, и страх берет подумать, м-м?

— Совершенно точно, сэр.

Я заставил себя не давать волю воображению и сохранить спокойствие. Спокойствие, конечно, ледяное, замороженное для сохранности, оно не идет в сравнение со спокойствием в свежем виде, но, с другой стороны, лучше, чем никакого спокойствия вообще. Я сказал:

— Может быть, конечно, Дживс, я и заблуждаюсь, и этот старый арестант вовсе не намерен возвращаться к уголовной жизни. Может быть, но вряд ли. Вот вам факты. Только что я встретил на вокзальной площади мисс Перебрайт. Между нами, естественно, завязался разговор, и в ходе него зашла речь про Гасси. Поговорили мы о нем минуту-другую, как вдруг она отпустила замечание, от которого душа моя наполнилась невыразимым страхом. Ей-де нужно, чтобы Гасси сделал для нее одно дело. Я спросил, что за дело. А она отвечает: «Ничего интересного, так, кое-какая мелочь». Уклончиво отвечает. Или правильнее было бы сказать «лицеприятно»?

— Можно и так и эдак, по вашему усмотрению, сэр.

— Отвечает, как человек, который что-то затеял и сам это сознает. «Эге-гей, — сказал я себе. — Алло, алло, алло!»

— Прошу извинения, что перебиваю, сэр, но я рад сообщить: группа поддержки мистера Эсмонда Хаддока организована, мои усилия в этом направлении увенчались значительным успехом. Стоячие места за скамейками в зале будут заполнены его поклонниками и доброжелателями.

Я нахмурился.

— Прекрасная новость, Дживс, но не понимаю, какое отношение она имеет к тому, о чем только что шла речь?

— Никакого, сэр. Прошу меня простить. Это ваши слова «Алло, алло, алло!» привели мне на ум мистера Хаддока. Так вы говорили, сэр?..

— А что я, собственно, говорил? Не помню.

— Вы упомянули уклончивый, или лицеприятный, ответ мисс Перебрайт.

— А, ну да. Он наводил на мысль, что она что-то затевает. И меня как по лбу шарахнула такая мысль: если Тараторка что-то затевает, то, сто шансов против восьми, ее затея будет носить характер мести полицейскому Доббсу. Я прав или не прав, Дживс?

— Это безусловно вполне правдоподобное предположение, сэр.

— Я знаю Тараторку. Ее психология для меня — открытая книга. Еще в те давние дни, когда она бегала в комбинезончике и без переднего зуба, она отличалась горячим, порывистым нравом, непримиримым ко всякому «нахальству». А последний поступок ревностного полисмена, арест собаки, она, конечно, сочтет «нахальством». Если раньше у нее были с Доббсом расхождения по богословским вопросам, то теперь она и вовсе жаждет его крови. Несчастное животное томится в темнице, скованное кандалами по рукам и ногам, — да девушка с ее темпераментом нипочем не оставит этого дела так.