Экзорсист - Уильям Блэтти

Иезуит помолчал немного, выждал, пока не схлынет первая волна тупого раздражения от этого невыносимого уже чувства растущего груза. Затем взглянул Киндерману в глаза и спокойно ответил:

— Я возложил бы всю ответственность на посланника истинно высшей власти.

— Который, насколько я понимаю, ее на себя уже принял?

— Да… и пусть бы она оставалась на нем и впредь.

Они встретились взглядами.

— Что ж… признаться, от вас я и не ждал ничего другого. — Киндерман кивнул и последний раз окинул взором грандиозную панораму заката. — Какая красота… восхитительное зрелище! — Затем посмотрел на часы. — Что ж, мне пора. Иначе снова придется выслушивать от нашей миссис что-нибудь такое об остывшем ужине. — Он повернулся к священнику. — Спасибо вам, святой отец. Мне стало легче. Намного легче. Кстати, могу я вас попросить об одном одолжении? Если встретите случайно человека по фамилии Энгстрем, передайте ему буквально следующее: “Эльвира в клинике. У нее все хорошо.” Он сам все поймет. Ладно? Если увидите, конечно.

— Конечно… — остолбенело проговорил Каррас. — Конечно.

— Слушайте, когда мы, наконец, выберем вечерок и сходим с вами в кино, а, святой отец?

Иезуит опустил глаза.

— Скоро.

— “Скоро”… Вы как тот раввин, у которого Мессия приходит всегда только “скоро” — ни раньше, ни позже. Еще у меня к вам, святой отец, огромная просьба. — Детектив сделал серьезное лицо. — Не бегайте вы больше так. Походите немного. Просто не спеша походите. Ладно?

— Ладно.

Детектив сунул руки в карманы, уронил голову.

— Ну да, скоро… когда же еще? — Уже поворачиваясь, чтобы уйти, он вспомнил вдруг, вытянул руку, крепко пожал иезуиту плечо. — Элиа Казан шлет вам свой привет.

Несколько секунд Каррас провожал взглядом ковыляющую фигурку; он глядел ей вслед с удивлением и благодарностью, с мыслью о том, как сложны, как непостижимы лабиринты сердца человеческого. Затем возвел глаза к нежно-розовым облакам над рекой, скользнул взглядом на запад, к самому краю света. “Как светятся они — тихо, ясно… будто обещание в душе, обещание, о котором приятно помнить…”

Каррас поднял сжатый кулак к губам и заглянул внутрь себя, в опрокинутое черное небо бездонной печали. Из глубин его что-то подкатило к горлу, поднялось к уголкам глаз. Он постоял еще немного, не осмеливаясь больше взглянуть на закат, затем поднял глаза к окну детской спальни и пошел к дому.

Дверь открыла Шэрон с кучей грязного белья в руках; она быстро сообщила ему о том, что в доме все по-прежнему, и поспешила извиниться:

— Вот… несу все в стирку.

Священник поглядел ей вслед, подумал о том, что неплохо было бы, все-таки, выпить кофе, но услышал, как демон осыпает Мэррина бранью, и повернулся к лестнице. Затем вспомнил о Карле: “Где он сейчас?” Каррас обернулся, но Шэрон уже спускалась в подвал: мелькнул лишь краешек одежды.

Не было Карла и в кухне. За столом сидела Крис и рассматривала нечто, напоминавшее семейный альбом: большую книгу со вклеенными фотографиями, листочками, обрывками. Она склонилась над столом, прикрывая от него лицо ладонью.

— Простите, — тихо спросил Каррас, — Карл у себя?

— Нет. Вышел по делам, — хрипло выдавила из себя Крис; покачала головой; всхлипнула. — Кофе, святой отец. Через минуту будет готов.

Каррас взглянул на огонек перколятора. Внезапно Крис рывком поднялась из-за стола и, не взглянув на него, вышла из кухни.

Взгляд священника вновь упал на альбом: он подошел и стал рассматривать фотоснимки — очень простые и искренние сценки из детской жизни. Не сразу дошло до него, что в центре всех этих милых, наивных событий — Риган… Вот она задувает свечи на праздничном торте; вот в шортах и маечке сидит на озерном причале, весело помахивая фотографу ладошкой. Что-то такое было написано на маечке: “Лаг…” — дальше он разобрать не смог.

К следующей странице был приклеен разлинованный тетрадный листок; детской рукой здесь были выведены такие строки:

“Если бы вместо обычной глиныЯ смогла бы взять все самое красивое, что есть на свете,Например, облака, радугу, песенку птицы,И все это перемешать.Может быть, тогда, милая мамочка,Я бы смогла вылепить тебя.”

Под стихотворением стояла надпись: “Я люблю тебя! С праздником! Рэгс.”

Каррас крепко сомкнул веки. “Боже нас упаси от таких вот случайных встреч с прошлым…” Пока закипал кофе, он стоял, вцепившись пальцами в край стойки, отчаянно пытаясь забыться, расслабиться, отключиться. Но одновременно с первыми глухими толчками поднимающейся кофейной массы он ощутил, как острая жалость закипает в груди, как, разливаясь, превращается она в слепую ненависть — к боли, к болезни и к детскому страданию; к хрупкости тела человеческого и к мерзкой личине проклятой смерти.

“Если бы вместо обычной глины…”

В то же мгновение ярость вдруг выдохлась, иссякла, растеклась в душе неясной печалью и глухим раздражением.

“…Все самое красивое, что есть на свете…”

Нет, ждать больше было нельзя. Нужно было идти… делать что-то… пытаться, пытаться помочь…

Каррас вышел из кухни и, проходя мимо гостиной, краем глаза заметил, что Крис бьется в рыданиях на диване, а рядом сидит Шэрон и как-то пытается ее успокоить. Он поднял взгляд: сверху беспрерывным потоком неслась злобная брань:

— …И все равно бы ты проиграл! Все равно проиграл бы — и знал ведь об этом! Ты — ничтожный, паршивый ублюдок, Мэррин! Ну-ка, вернись! Вернись, и мы тут с тобой…

Каррас заставил себя дальше не слушать.

“…или песенку птицы…”

Он распахнул дверь спальни и тут только вспомнил, что не надел свитер. Демон продолжал бушевать, повернув голову куда-то в сторону.

“…все самое красивое…”

Каррас медленно подошел к окну и поднял плед. “Странно… Мэррина нет…” — мигнуло слабой искоркой в истощенном мозгу. Он подошел к кровати, чтобы в очередной раз измерить давление, и чуть не споткнулся о распростертое на полу тело. Беспомощно раскинув в стороны руки, старик лежал у самой кровати. Каррас упал на колени, перевернул его и содрогнулся при виде безжизненного, посиневшего лица. Он попытался нащупать пульс… и отпрянул, будто от обжигающего удара. Мэррин был мертв.

— …Святой пузырь, раздутый и самодовольный! Сдохнуть, значит, надумал, да? Каррас, исцели его! Верни его сюда, и мы закончим! Дай нам…

Разрыв аорты. Внезапная остановка сердца.

— О Боже! — бессильно прошептал Каррас. — Боже, только не это! — Он закрыл глаза, словно все еще отказываясь до конца поверить в случившееся. Затем вдруг схватил вялую руку и с новой силой вцепился в запястье, будто надеясь выдавить из мертвых сухожилий последний удар ушедшей жизни.